Владимир Березин - Путевые знаки

– И что, что ты взбеленился? – искренне удивился я. – В чём проблема?

– А в том! Ты же сам говорил о контакте с другими людьми, что находятся вне нашего метро! А помнишь, ты рассказывал о повешенных на "Нарвской"?! А помнишь, как рассказывал про бандитские войны? Сам, сам рассказывал! Это с ними ты хочешь договариваться? – закричал он мне в спину. – Это их ты хочешь привести к нам? Этих бессмысленных питерских отморозков?

– Кроме отморозков, там были ещё врачи и инженеры, ты что, забыл? – попытался я спорить.

Врачи и инженеры, конечно, были. Были и ботаники, и китаец, который начальствовал над Кунсткамерой, но в одном Владимир Павлович был совершенно прав. Отморозки всегда выживают, и чем больше их давить, тем больше вероятности, что они выживут.

– Так вот, что нам мешает сказать, что никакого Петербурга нет? А? А?! – вскричал Владимир Павлович – То есть как?

– А вот так. И мы сделаем это, даже не очень покривив душой, потому что ты видел, как вода заливалась в их метрополитен. Быть сему месту пусту, ты помнишь? Ничего нет, Питера нет, альтернативного мира нет, пришельцы не прилетят, нас не спасут, и выбирайтесь, мол, рассчитывая на свои силы.

Что-то в этом предложении Владимира Павловича было… Я молчал и смотрел, как тёплый ветер гонит какой-то мусор через разрушенный дом и шевелит тряпки на лежащем перед нами убитом. Или это всё-таки была женщина?

XIII

ПЕРЕВОД СТРЕЛКИ НА СЕБЯ

К сожалению, я не могу тебе об этом рассказать. Это закрытый материал, а ты все-таки, Перчик, внештатный сотрудник. Так что не сердись.

Мы добрались до нашего поезда и увидели, что снег стаял. Состав был грязен, но все двери по-прежнему заперты. Вокруг на рельсах было полно следов, но и следы были давние, они образовались ещё в то время, когда лежал снег. Ну и у крайнего вагона была куча помёта. Я по/думал, что надо бы проверить, что у нас осталось в вагонах, взять, да и отцепить ненужные. С другой стороны, запас карман не тянет, а вагону, пусть даже пустому, можно найти массу применений. Так что я поленился проверить, что там и как внутри, и, как оказалось потом, напрасно.

Владимир Павлович целый день сосредоточенно копался в механизмах тепловоза, выгнав меня в соседний вагон.

Я спал, просыпался и снова спал. Потеряв счёт времени, я ворочался на полу машинного отделения и надеялся увидеть какой-нибудь вещий сон. Ничего мне не снилось, видимо, сновидения не приходят по заказу. Наконец, стряхнув сонное обаяние, я обнаружил, что Владимир Павлович давно сидит рядом и читает гроссбух Математика. Был Владимир Павлович хмур лицом, и видно было также по нему, что чтение его раздражает. Я спросил, что такого он обнаружил в чужих записях.

– То и обнаружил. Смотри, нашему Математику никакого контакта с питерскими не было нужно. Ни к чему были ему питерские и вообще люди, живунще вне нашего метро. Ему нужна была технология восстановления старого топлива! Именно за ней он отправился в путь. Это такие добавки в горючее, как бы для его омоложения. Он хотел получить эти чудо-присадки для топлива, а там и чёрт с ними, с людьми, хоть трава не расти. Мы с тобой занимались высокой философией да рефлексировали, а он был скучен и прост. Нормальный жулик. – Почему жулик?

– Ну так, если не жулик, то обычный купец. Удивительно только, как это он проиграл эту свою войну? Глупо ведь погиб, на пустом, так сказать, месте. А мы думали, самому чёрту продали душу, отправились в путешествие с великой целью. Это не он нас провёл, это мы купились. Мы купились не на его слова, а на собственный миф о предпочтениях. И что теперь?

– В том смысле, что сказать об этом дома? Как ты предлагал, можем соврать. Мы как два раба, у которых умер хозяин, а они вдруг оказались владельцами всего его имущества.

– 

– Почему соврать? Мы можем честно сказать, мол, мы видели, что все погибли. Но тогда мы лишим их надежды, потому что питерское метро – это как Альфа Центавра. – Причём тут Альфа Центавра?

– При том, что это ближайшее к нам место во Вселенной, где могут жить люди. Так и питерское метро – это то место, что ближе всего к Москве, где после Катаклизма могут жить люди. Да не просто люди, где может существовать цивилизация. И если её нет, то значит, никакое новое объединение людей невозможно. Мы одиноки в этой постъядерной Вселенной.

– Так что, ты предлагаешь соврать? Сказать, что всё прекрасно, что город жив и у нас есть жаждущие нашей любви братья?

Сам того не замечая, я стал выражаться каким-то возвышенным языком.

– Я, Саша, не знаю. С одной стороны, с другой стороны… Не знаю. Проверить нас невозможно – это ведь ситуация философская, проблема непознаваемости мира. Даже если бы мы принесли весть о цветущем мире подземного СанктПетербурга, то где бы была гарантия, что он не погибнет через неделю после нашего возвращения? Или, по-другому, отчего бы людям не жить с этой верой в то, что они не одиноки? Они, может, не предпримут ничего, чтобы приблизить встречу с питерскими, но умонастроение у них будет иное, более светлое, что ли.

– А не учат ли нас книги, мне больше не по чему было учиться, что всякая ложь во спасение – это начало большой трагедии? И не окажемся ли мы в какой-нибудь большой заднице? – Последнее я добавил, чтобы сбить нарождающийся пафос.

– Книги ничему не учат. Книги только рассказывают истории, похожие на те, что происходят вокруг нас. Хочешь ты этого или нет, но мы сейчас те два человека, что реально тво – рят историю. Только мы думали, что станем первыми гонцами, весть какую-то принесём нашему подземному миру и всё такое. А мы теперь можем только прийти к своим и сказать: "А от вас скрывали, что связь между городами есть, дурная, нерегулярная, но есть. Вы все, дорогие москвичи, жертвы заговора". Ну и будем ждать, пока нас не найдут в один прекрасный день без рук, без ног, без головы. Так ведь всегда бывает с разоблачителями…

Он был прав, но никакой радости от этого я не чувствовал. Мы были похожи на остатки команды Колумба, вдруг выяснившей, что никакие они не первооткрыватели, что испанская королева давно списалась с американскими индейцами, только все они держат переписку в тайне. Вопрос был в том, что есть тайна? Она не в том заключается, конечно, что кто-то выжил ещё, об этом догадывались и в это верили многие, а в том, что сообщение между городами есть.

Мы разве что могли оказаться первыми людьми, вернувшимися из путешествия не за двадцать лет, а за какое-то недавнее время. И вместо радостных путешественников, что приносят своему народу сведения о другом мире, мы можем оказаться ненужными свидетелями. И Владимир Павлович своими словами меня не очень испугал, вернее, ничего нового он не сказал. Что могут сделать с распорядителями и владельцами чужой тайны из соображений практической целесообразности, я, в общем, догадывался.

Но вот дальше на дороге нас ждала неожиданность. Мы встали близ станции Поварово – там оказалось множество путей, всё-таки крупный железнодорожный узел. Пути были забиты, и мы даже приняли на буфера локомотива забытый на путях вагон-платформу и стали двигать его перед собой. Но протолкали мы недолго – дальше путей не было. Собственно, и дороги не было. Я начал думать, что там начинается зона поражения после взрыва, но это было что-то другое. Дороги не было, а прямо перед нами лежала огромная воронка. Она курилась чем-то розовым, и синим, и сочилась сиреневым туманом.

При этом уровень радиации был тут совершенно нормальный. Нормальный, конечно, в терминах, которые употребляли после Катаклизма. В то, что место после ядерного взрыва может двадцать лет подряд так выглядеть, поверить было невозможно. Тут даже версий никаких не было. Не лезть же в эту воронку, от излишнего любопытства жизнь меня лечила-лечила, лечила-лечила и практически вылечила. Особенно за последний год.

Нет уж, в другой жизни. Но что делать дальше, было непонятно. Владимир Павлович сдал назад и остановился.

Он достал гроссбух Математика и долго глядел в нарисованные и напечатанные карты. Рисованные были помечены как свежие, а напечатанные, более красивые и точные, были произведены на свет ещё до Катаклизма.

Сличая их, Владимир Павлович что-то бормотал и наконец принял решение:

Я придумал, как мы поступим. Мы сейчас двинемся по стрелке направо, потом уйдём до сортировочной станции в Манихино по рокадной дороге, а потом снова на Москву. То есть мы уйдём от путей Октябрьской дороги к Рижскому направлению дороги Московской. Теперь, храни нас бог, хотелось бы, чтобы это у нас получилось. "Прямо Суворов какой-то", – подумал я.

И правда, товарищ мой стал похож на генералиссимуса Суворова, каким его изображали в книгах. С хохолком на голове, сухонький и сосредоточенный. И хохолок у него был седой! Как я на это не обращал внимания? Укатали Сивку крутые горки! Поседел Владимир Павлович окончательно.