Нил Стивенсон - Система мира
— Хм, — промычал ван Крюйк и вновь принялся набивать дуло мусором; на сей раз он для пущего эффекта сорвал с головы каштановый парик и затолкал его следом. Третья граната пронеслась мимо. Теперь Уайт и Вудраф положили ещё меньше пороха, так что она ударилась о землю, описала в воздухе мёртвую петлю и упала прямо перед Даппой: чёрный дымящий шар с тлеющим запалом. Снаряд покатился под уклон, но недостаточно быстро.
Даппа попытался ускорить его пинком, промахнулся, снова занёс ногу и толкнул гранату изо всех сил. В следующий миг он развернулся и плашмя упал на землю. Ван Крюйк тем временем повернулся спиной к гранате и обнял пороховой бочонок, плащом заслоняя его от искр. Граната, подпрыгивая, катилась по склону; через три секунды она взорвалась.
Мгновение спустя громыхнуло во второй раз: видимо, отлетевшая искра воспламенила порох в запальном отверстии гаубицы, произведя преждевременный выстрел. Даппа и ван Крюйк не сразу поднялись на ноги: обоих ранило осколками и отлетевшими камешками, оба были слегка оглушены. Они видели, как их граната взорвалась над Темзой.
Взрыв Уайтовой гранаты сбил прицел их гаубицы. Однако полоса горящих веточек и листьев огненной дорожкой протянулась вниз по склону, а Вудраф яростно пинал нечто, исходящее густым дымом и упорно липшее к его ноге — парик. Уайт тем временем готовился перезарядить орудие.
Вот тут-то они и перестали существовать. Крепостную стену скрыл от ван Крюйка и Даппы огненный шар, в котором кружились безобразные чёрные клочья. Оба вновь бросились на землю. Сверху пошёл раскалённый дождь. Они вскочили и принялись быстро увеличивать расстояние между собой и боеприпасами. Путь их лежал мимо эшафота, который сейчас украшали простёртые тела стражников. Снизу донеслось дробное бабах — взорвались гранаты Уайта. По этому сигналу Даппа и ван Крюйк в бодром темпе направились к реке. Если бы кто-нибудь из стражников поднял голову, то увидел бы, как они исчезли в штормовом фронте дыма, скрывшего всю нижнюю часть Тауэрского холма.
Впрочем, внутри этой дымовой завесы видеть было можно, пусть и на небольшое расстояние. Даппа и ван Крюйк остановились или по крайней мере замедлили шаг там, где ещё недавно стояли Уайт и Вудраф. Ничего похожего на трупы не наблюдалось, хоть Даппа и уверял, что споткнулся о чей-то хребет.
— Невероятно, — задумчиво проговорил ван Крюйк. Он разглядывал что-то на выжженной земле, поочередно указывая крюком, как пальцем, на какие-то мелкие предметы. — Раз, два, три, четыре, пять! Раз, два, три, четыре, пять!
— Что такое?
— Слишком много ушей! — воскликнул ван Крюйк.
Даппа подошёл и тоже наклонился. Ушей и впрямь было пять: четыре сморщенных в одной стороне, а чуть поодаль — свежее, окровавленное.
— Это я объяснить могу, — Даппа башмаком подгрёб немного земли, чтобы присыпать сморщенные уши, — но чуть позже. Давай поскорее вернёмся на корабль. Сейчас сюда сбегутся стражники и драгуны.
— Они наверняка перепуганы до полусмерти.
— Согласен; и всё равно мне не терпится к себе на корабль. Даппа и Ван Крюйк по-прежнему мало что видели за туманом, но они двинулись вниз с холма, а это, как известно, самый верный способ отыскать океан.
— Надеюсь, следует понимать, что ты наконец бросил своё глупое писательство, которым так всем надоел.
— Я выпустил своё ядро и не спешу перезаряжать. Впрочем, как литератор я остаюсь преданным рабом Музы и всегда готов исполнить её веления.
— Тогда лучше нам и впрямь побыстрее добраться до корабля, — сказал ван Крюйк, прибавляя шаг. — Надо поднять паруса и выйти в море, где этой ведьме до тебя не добраться.
«Замок» Ньюгейтской тюрьмы
23 октября 1714
Удивительно, как много могут изменить какие-то двадцать футов: ровно столько отделяло кровать с балдахином от середины давильни сразу за дальней стеной Джековых апартаментов. Несколько дней назад он лежал голый на каменном полу, прижатый ящиком со свинцом, теперь, в чистой ночной рубашке, отдыхал на перине из гусиного пуха.
Месяц или два назад Джек без труда получил бы всю эту роскошь в обмен на деньги. Однако теперь средств не осталось: то, что не издержал сам Джек, захватил или сделал недоступным его беспощадный преследователь, сэр Исаак Ньютон.
Не существовало фиксированной платы за апартаменты в «замке»; смотритель тюрьмы применял гибкую шкалу в зависимости от статуса узника. Герцог — скажем, мятежный шотландский лорд — при поступлении в тюрьму вносил пятьсот гиней, только чтобы не попасть на «бедную сторону». Дальше он должен был еженедельно платить тюремщикам марку, то есть тридцать с чем- то шиллингов, за право оставаться в приличной комнате.
Джеку через неделю предстояло умереть, и плата за квартиру для него должна была составлять меньше фунта. Иное дело вступительный взнос. С незнатного, но состоятельного горожанина брали куда скромнее, чем с герцога — положим, двадцать фунтов. Сколько же в таком случае должен внести Джек? Одни сказали бы, что он ниже состоятельного горожанина и должен платить меньше двадцати фунтов стерлингов. Другие (в том числе, вероятно, ньюгейтские тюремщики) возразили бы, что в определённом смысле Джек выше герцога, и требовать с него надо, как с короля.
Как ни кинь, выходило, что Джек не мог выйти из подвала смертников меньше чем за несколько сотен фунтов. Такой суммой не располагал ни он, ни его оставшиеся на свободе друзья. Откуда же взялись деньги?
Ни о чём таком они вчера с сэром Айком не договаривались. Ньютон требовал, чтобы Джек продиктовал письменное показание под присягой, согласно которому в Клеркенуэллском владении покойного Роджера Комстока действует подпольный монетный двор вигов. Ньютон чуть ли не до рассвета нудно репетировал с ним речь, а наутро Джек отбарабанил её перед писарем и шеренгой оторопелых чиновников. Однако Ньютон не предложил перевести Джека в «замок», а Джек не стал просить: он чувствовал, что Ньютон стеснён в средствах. За свои слова Джек получал другое: смягчение наказания — по меньшей мере до обычного (и быстрого) повешения, а то и до штрафа, который не сможет выплатить, так что проживёт остаток дней на «долговой стороне» Ньюгейта.
Нет, Джека перевёл сюда кто-то другой — кто-то при больших деньгах. Ещё один шажок к вере, о которой вещал де Жекс. У Джека ничего нет, но о нём пекутся. Это уязвляло его гордость, но куда меньше много другого, что он мог бы перечислить.
Вряд ли благодетельница (Джек позволял себе думать, что о нём печётся особа женского пола) хочет всего лишь облегчить его последние дни на земле. Приятнее было воображать, что она таким образом что-то хочет ему сказать. Что именно — Джек, сколько ни бился, расшифровать не мог и решил оставить задачу до новых подсказок.
Теперь он половину времени думал об Элизе, половину — ругал себя за то, что о ней думает. С другой стороны, Джек вынужден был признать, что большой беды в этом нет. Любовь уже не могла, как прежде, толкнуть его на ложный путь. Он зашёл по ложному пути дальше кого-либо из живущих. Он на полюсе. Ван Крюйк как-то объяснил ему, что если дойти до Южного полюса, запад, восток и юг перестают существовать; везде, куда ни повернись, будет север. В таком же положении находился сейчас Джек.
Клеркенуэлл-корт
Утро 23 октября 1714
Роджер уж как-нибудь да узнал бы о предстоящем обыске. Роджер выставил бы оборону — нет, не так, он бы встретил Исаака Ньютона, графа Лоствителского и королевских курьеров кофием с горячими булочками и превратил налёт на Двор технологических искусств в познавательный осмотр для узкого круга приглашённых.
Однако Даниель был не Роджер, поэтому к его появлению обыск шёл уже два часа. При лучшей организации всё бы закончилось раньше. Однако заинтересованность в деле проявили несколько ведомств, так что подготовка оказалась разом чрезмерной и недостаточной. Очевидно, прошли заседания. Молодые светлые головы выступили, наметили основные пункты, их слова были занесены в протокол. Кто-то предположил, что двери склепа придётся ломать. Составили реестр необходимого снаряжения: петарды, лебёдки, воловьи упряжки. Накладки происходили одна за другой. Никто не пришёл в назначенное время. Важные люди, вместо того, чтобы посмеяться над нелепостью происходящего, упрямились либо возмущались. Солдаты в ожидании приказов ловили мух и оторопело качали головами.
Примерно это Даниель и увидел, когда часов в девять утра подошёл к Двору технологических искусств. Подошёл, потому что из-за обыска и его нечаянных последствий движение на Коппис-роу встало. Даниель вынужден был бросить портшез и последние четверть мили пройти пешком. В каком-то смысле так было даже лучше: выскочи он из портшеза в самой гуще событий, важные люди сразу захотели бы с ним побеседовать. Теперь же Даниель оказался на месте, не привлекая ничьего внимания.
