Андрей Буровский - Ад закрыт. Все ушли на фронт
Несколько голов наклонилось, подтверждая эту мысль Манштейна.
– То есть они как бы более понятны?
– Наверное… – выразил Манштейн общую мысль. – Мы лучше понимаем, чего они хотят.
– А Мартин Борман?
– Этот себе на уме… Преимущество Бормана в том, что это – хитрейший прагматик. Он умеет хорошо докладывать Гитлеру: четко, понятно и на первый взгляд – без комментариев. Борман умеет так подобрать сами факты, что Фюрер сам принимает нужное решение…
– Нужное – кому?
– Получается, что Борману… – заулыбался фон Манштейн. – Но ведь Борман и правда прекрасный организатор.
– И в чем же это выражается?
– Борман умеет привлечь нужных людей, поставить их в нужные места. К тому же он прекрасный чиновник. То, что говорит Фюрер, Борман умеет превратить в директивы и указы… До недавнего времени его единственная цель была всегда и везде находиться рядом с Гитлером и сделаться для него незаменимым. Но теперь ведь все изменилось…
– У Мартина Бормана нет политических убеждений?
– Очень даже есть… Он крайне плохо относится к христианству. Официально вышел из церкви и запретил принимать в нацистскую партию «людей духовного звания».
– А еще он старается не здороваться с господином Мильхом потому, что отец Мильха – еврей. Верно?
Фон Манштейн развел руками.
– Верно. И все-таки Борман – не нацист. Таких называют «попутчиками».
– А Герман Геринг – нацист или попутчик?
Лица всех присутствующих отразили напряжение мысли. Наконец фон Манштейн выразил общее мнение:
– У Геринга нет реальных шансов…
– Почему же? И кстати, он еще больше похож на вас всех.
– Это верно… Геринга мы уважаем. Он – военный летчик, сбивший двадцать два вражеских самолета. Гиммлер только хвастается своими «фронтовыми подвигами», но все знают – он не успел попасть на фронт.
– Тогда тем более – почему?
– Слишком умен… – усмехнулся фон Манштейн. – И слишком честен. Для наци – неправдоподобно честен. Гиммлер часами изучал с помощью лупы фотографии кандидатов в СС, пока не убеждался в их «расовой чистоте». А у Германа Геринга правая рука – господин Эрхард Мильх…
– Но и господина Мильха пришлось, как выразился Геринг, «сделать ублюдком».
– Раз уж вы об этом, – вмешался Мильх, – то Герингу я только благодарен. Да, то что мы сделали, отвратительно. Мая мама вынуждена была написать официальный документ, что никогда не спала с моим отцом, и я родился от барона Германа фон Бира. Настоящее свидетельство о рождении было уничтожено и вместо него подложено новое, где фон Бир официально указывался, как мой отец.
По этому поводу и орал Геринг: «Раз уж мы отобрали у Мильха настоящего отца, то пусть хотя бы взамен получит аристократа». А еще он говорил: «Эрхард – моя правая рука. Мало ли, что она еврейская?! У других ведь не руки, а задницы».
Мильх, он же фон Бирн, даже гордо огляделся вокруг.
– Но Геринга вы все же не любите, – усмехнулся фон Манштейн.
– Трудно служить у человека, которому недавно сам платил. Ведь как директор «Люфтганзы», я еще до прихода к власти нацистов переводил деньги Герингу и другим членам партии… А вас, господин фон Манштейн, я вынужден любить еще меньше. Уж тут вы сами постарались.
– Я и не претендую, – ядовито скривил губы фон Манштейн.
– Странно, – вмешался фон Берлихинген. – Странно, что вас так удручает еврейство господина Мильха. Неужели он становится хуже или глупее оттого, что он – еврей? Ведь вы и сами – в лучшем случае славянин.
– Я – германский генерал! Семнадцать моих предков служили прусским королям и русским царям!
– И тем не менее ваш отец – поляк Фриц фон Левински. Кстати, это еще большой вопрос, поляк он или все-таки еврей.
При этих словах фон Манштейн громко, нервно крякнул. К удивлению Пети, он даже опустил голову и густо покраснел.
– Это вполне благородная история! – вмешался фон Треска. – Сестры фон Шперлинг вышли замуж: одна за генерала Манштейна, другая – за генерала Левински… младшая оказалась бесплодна, и тогда старшая обещала подарить ей своего десятого ребенка. Когда родился Эрик, генерал Левински послал Манштейнам телеграмму: «У вас мальчик. Мать и ребенок чувствуют себя хорошо. Поздравляю».
– История вполне благородная, хотя и весьма необычная. Но ведь наша цель сегодня – не разбираться в семейных историях. Наша цель – посмотреть, каковы могут быть следствия наших поступков, и только.
Господа… Я не буду вас убеждать сделать тот или иной выбор… Петер тоже не должен никого ни в чем убеждать. Он может показать нам, какое будущее ожидает страну и всю Европу, а также каждого из нас, если мы принимаем тот или иной способ действовать. Смотрите сами и думайте.
– Пока что никто ничего не думает, – произнес вполголоса Канарис. – Пока германский генералитет занимается полной чепухой – выясняет, кто тут поляк, а кто – еврей.
Повисло молчание. Многие заулыбались. Канарис же внимательно всматривался в каждого из сидящих перед ним и продолжал:
– Представьте, что победили Гиммлер и Розенберг… И что тогда?
– Наверное, тогда режим сделается более разумным… – неуверенно предположил фон Треска.
– В чьих руках? В руках человека, который с лупой искал неарийские черты у сотрудников?
Фон Браухич самым простонародным образом полез чесать затылок. Фон Манштейн крякнул, после чего тяжко вздохнул.
– Давайте посмотрим, что будет, если придут к власти эти люди?
– Петер, покажете нам будущее, как в кино?
– Можно сказать и так… Главное, что мы его увидим.
Фон Берлихинген кивнул. Петя, хоть и потренировался до встречи, провозился дольше, чем могли бы опытные посвященные. Тем не менее воздух сгущался, клубился серый туман, обретал краски, появилось изображение – не как в кино, а трехмерное, убедительное, взгляд в реальное будущее.
Перед собравшимися появился Розенберг, он тряс какими-то документами перед самым носом у Геринга. Оба они выглядели уставшими, не по годам пожилыми и недобрыми. Розенберг доказывал, что все эти люди, числом сто пятьдесят человек, обманули начальство: при заполнении документов скрыли происхождение от славян или французов.
– И не надоело вам расстреливать…
– Если хотите построить настоящий национал-социализм, это не может надоесть.
– Левые уже опять выступают, орут, что не допустят новых чисток гестапо. А то забрали вдруг почему-то всю профессуру с восточного факультета…
– Правильно сделали. Эти преступные трепачи понесли, будто изучение санскрита и латыни – это не расовое дело! Что будто бы кто угодно может изучить эти языки – даже негр, еврей или поляк.
– И за это вы их всех загребли?!
– Старина Мюллер не стал шутить, узнав, в чем мы их обвиняем!
– А зачем вы планируете чистку в верхушке армии? Чем вам не угодил фон Манштейн? А фон Штауфеншутц? Фон Канинхенлох? По вашей инициативе арестована половина германского генералитета!
– Вы не хуже меня знаете, Герман, что это были реакционные феодалы, от них можно было ждать чего угодно.
– Роммельсдорф и Гальдер – не дворяне!
– Эти носят в своем ранце точно такой же маршальский жезл, как и другие… Даже хуже! Это еще те наполеончики!
– А теперь Германская армия обезглавлена. Может, она стала послушнее, но боеспособность вермахта резко понизилась.
– Вырастут новые… Вырастут истинно наши полководцы!
– Пока они вырастут, государство безнадежно ослаблено. Недовольных море, армии оторвали башку. Мало было восстаний леваков, поднимаются славяне, Бавария требует автономии! А если не удержим ситуацию?! Фон Бисмарк говорил, что когда недовольных слишком много, государство взрывается…
– Фон Бисмарк! – фыркнул Розенберг. – Вы кто? Национал-социалист или прислуга кайзера, вроде вашего Бисмарка?!
Такие речи вели эти двое, потрясая списками приговоренных людей, пугая друг друга: один – отступлением от основ национал-социализма, другой – перспективой гражданской войны.
Петя напрягся, немного изменил условия… И гражданская война улыбнулась им улыбкой «Веселого Роджера». Появились толпы возбужденно орущих вооруженных людей. Толпа деловито обстреливала баррикаду, с нее тоже отчаянно палили. Человеческие фигурки резво перебегали вдоль прямых, удобных для атак берлинских улиц, накапливались за фонарными столбами, палили друг в друга, превращая чистый утренний воздух в зловонное сизое марево. Падали, падали, падали…
– Вот и результат…
Гальдер даже рванул себя за воротник, видя такой «результат»: колонны французских, британских солдат маршировали по Германии, отхватывая у нее кусок за куском, как отхватывают акулы куски тела еще живого, истекающего кровью кита. На севере Баварии британские войска столкнулись с отрядами итальянцев, чуть не дошло до войны…
