Михаил Ремер - Спасти Москву
– Рассуди, отче, – улучив момент, обратился пенсионер к старцу, – грусть-печаль душу изъела, что мочи нет боле ждать.
– Ты все про Тохтамыша?
– Да про него, окаянного!
– А тебе теперь печаль какая? – спокойно отвечал тот. – Ты же князя предупредил, самострелы вон какие сделал. Отчего же душа не на месте?
– Люд доносит, что и не готовится никто к нашествию, и ведать не ведает про беду грядущую. Вон как жили, так и живут. Князь так вообще вот-вот из Москвы уйдет, против соседей рать собирает.
– Так то воля Господня на все. Промысел Всевышнего простым смертным знать неведомо.
– Неведомо, да?! Ах как просто все у тебя: промысел Божий – кровь реками лить? Ну и быть тому! Промысел Божий в землю втоптать Москву молодую? Так простым смертным и горя нет! Что там кровь?! Что там земля молодая?! Да что там… Эх! – раздосадованно махнул рукой он.
– Вера христианская на терпении, любви, огне да крови росла. Те, у истоков кто был, и нам завещали терпеть. Оно тоже не у каждого духу хватало через муки пройти. Отрекались, бывало. А те, у истоков кто был, почти все смерть мученическую приняли. Кто знал, как оно там дальше выйдет? Да никто. Только и держала их что вера. Ради нее и шли на смерть верную.
– Так и что мне с моей верой делать?! Москву на поругание отдать? А кому легче от того будет?
– А во что веруешь-то?
– А то тебе неведомо? – оскалился в ответ Николай Сергеевич. – В то верую, что Тохтамыш уже вышел и что движется армия его на земли Московские и что пощады никому не будет, как только ворота распахнутся перед вероломным. В то, что плач по Московии пройдет и городам всем порушенным. В то, что сызнова выстраивать придется все! В то, что изменить все возможно, была бы воля на то княжья.
– Ну так и вера тебе твоя в помощь, чужеродец.
– Нет, старец! Нет! Не годится так! Мне с того утешение слабое: что я при вере остался своей, когда сечу великую татаре устроят.
– А ты неужто умнее всех себя возомнил? Умнее Бога? Или что промысел его ведать вдруг стал? Ну так поведай, а я послушаю. Или умнее князя, и что видишь больше отсюда, чем он из Белокаменной? Не Богом всемогущим себя сам поставил ли?
– А и так если, какая беда?
– Да и беда-то в том, что неисповедимы пути Господни, а тебе бы все по-своему учудить!
– Так и путь для каждого свой: твой – ждать смиренно, дабы потом пепелища отпевать! Мой – беду отвести, коль знаю я о ней. Да и потом, Господу, как видишь, угодно, чтобы я здесь оказался. Вот и думай теперь про пути Господни!
– Воля на все Господня, – просто отвечал тот.
– Просто все как у тебя, старец, – зло ответил пенсионер. – Воля Господня, и все списали! Всю Москву высекут, город сожгут, княжество разорят, а у тебя один ответ: воля Господня! А сколько потом ратников полягут, потому что тогда не отбились? Соседям, думаешь, не захочется хабар получить, а?! А у кого проще забрать?! А у битого! Вот и потекут войска со всех сторон!!!
А ты вот что скажи мне, отче: вот ударит Тохтамыш, и все произойдет так, как я рассказывал. Что тогда скажешь? Я тебе про промысел Господень рассказал все, да только ты, как Илия, укрыться решил. За словами своими, как во чреве чуда-юда. А какими молитвами отмаливать собираешься трусость свою, а?
– Полно тебе, чужеземец, – Сергий попытался остановить Булыцкого, да только тот уже не на шутку разошелся. Распаленный, растрепанный да с глазами горящими, он сейчас больше походил на лешего, стенкой идущего на стоящего в дверях гостя.
– Да в жизнь не замолишь, потому что трусость – самый страшный грех! Да потому, что знать будешь, что не Тохтамыш, но ты душ погубил столько!!!
– Сядь, чужеземец, – властно молвил Сергий, да так, что Булыцкий не рискнул ослушаться и тяжко приземлился на скамейку. – Или ты думаешь, князь вот так просто возьмет и поверит первому встречному? Ты думаешь, у него других бед нет, паче этой? Княжение не награда и не наказание, но труд тяжкий. А ты что сделал бы, приди к тебе чужак невесть откуда с небылицами? А как змея он подколодная; так это что же, каждому верить?
– Слыхивал я это, и не единожды, – ледяным голосом отвечал тот.
– Слыхивал, ведомо мне то. А еще, что князь сам его место занять предлагал, да что ты отказался. Или не было такого, а?
– Так мне Дмитрий и отдал его.
– Просите, и воздастся, – веско отвечал Сергий. – Что не желанно, того и не заполучить ни в жизнь. Так на себя теперь уповай. Или ты как не надо никому, так все по-своему переиначиваешь, а как пора подходит, так и хорониться начинаешь?
– Уж больно все вы бойки на речи правильные, да толку-то он речей тех?
– От твоих речей, чужеродец, тоже немного. Все наводишь смуту да с панталыку всех сбиваешь. Оно бы помолчал да в дела богоугодные подался, все одно лучше было бы.
– Лучше так, чем когда будет поздно.
– Тебя князь миловал, и на том спасибо скажи, – негромко, но твердо продолжал старец. – А воевод не прислал, потому что не верит. Да и меньше народу знает, перетолков меньше да пересудов.
– А тебе что с того, кто там что судачит?
– Мне – ничего, – искренне отвечал тот.
– Ведь и ты мне не веришь, так ведь, – скиталец посмотрел на собеседника.
– Ты не серчай, чужеродец, – примирительно отвечал старец. – Пошлю я человечка в столицу, дозволят ему с князем свидеться.
– Пусти меня, я пойду!
– Думаешь, дозволят тебе к Дмитрию Ивановичу? Хотя ты же не спрашиваешь, но по-своему ладишь все. Только в этот раз, смотри, некому тебя из поруба вызволять будет. Или лихой кто стрелой сразит. И что? Труды все твои напрасны станут.
– Да они и без того напрасны, если Москве гореть!
– Пока в сердце хоть одного вера теплится, не напрасны. А человека завтра же и отправлю.
– Твоя правда, – чуть подумав, согласился Николай Сергеевич.
На следующий же день Тимоха, закинув на плечи котомку, пошагал в сторону столицы, а Булыцкий еще долго смотрел ему вслед.
И снова потянулись мучительно медленные дни. Один за другим. Не находя себе места, Булыцкий то и дело выходил на опушку, тщетно вглядываясь вдаль в поисках знакомого силуэта. А затем, связав в один тюк лоскуты тряпок и проверив свое творение на прочность, вышел к привязавшимся к нему за это время ребятишкам.
– Слушай меня сюда, мальцы! – приветствовал он собравшихся в ожидании очередной небылицы или урока мальчишек. – Сегодня игру новую учить будем! Ножной мяч зовется! Кто желает?!
Пацанье ответило ревом восторга. Живо разделив ребятню на две команды, он вбил в землю припасенные заранее ореховые колья.
– Вот это – ворота! – принялся он яро объяснять основные правила игры. Закончив, он, к восторгу ребятни, ловко вбросил «мяч» в поле. Что тут началось! Босоногие сорванцы с таким азартом принялись за диковинную игру, что Булыцкий всерьез испугался: а не покалечили бы друг друга. Впрочем, обошлось. Ребята под окрики преподавателя принялись осваивать новую для себя игру, да так увлеклись, что остановить их смогли только собравшиеся на шум родители.
Вот она: отдушина! Теперь каждый день собиралась шумная ватага для очередного матча. Занимаясь с ребятней, Булыцкий неустанно наблюдал за дорогой: а ну как покажется вдали силуэт гонца. Да и занятие новое развлекло пришельца. Глядя, кто во что горазд больше, принялся он, уже как тренер настоящий, роли распределять да упражнения продумывать – так, чтобы и на выносливость, и на технику. А то, как ни крути, пока все равно больше на свалку, чем на игру настоящую, похоже было. А тут как-то и Ждан приковылял, да с такой жадностью принялся за игрой следить, что Булыцкий принялся всерьез задумываться, а чем бы ему парня занять. И хотя прогресс со здоровьем благодаря упорству да настойчивости Ждана, да «волшебным» пилюлям налицо был, все равно в игру такого пускать рано было.
– Слышь, Ждан, – окликнул парня пришелец, – как совсем на ноги встанешь, так и играть начнешь.
– А, – вздрогнул тот, отвлекаясь от игры. – Чего говоришь, Никола?
– Говорю: погоди. Скоро и ты бегать будешь.
– Мне глядеть больше сподручно.
– Ну и чего углядел-то?
– А ты глянь, Никола, вон тот, – указал он на одного из босоногих игроков, – он и шустрый, да мочи мало в нем. Что молния побежит, да скоро останавливается. Нету мочи у него. А вот тот, гляди-ка, – кивнул на другого, – у него сила не в том, что бегать шибко может, а в том, что всегда так встанет, что не обойти его.
– Ишь ты, глазастый, – в очередной раз поразился тот, а про себя подумал, что надо бы чем-то занять толковым товарища своего. Таким, чтобы и сметливость и вдумчивость одновременно нужна была бы. А раз так, то вспомнились ему любимые с детства еще шахматы, тем более что доску сделать труд невеликий был (оно хоть и на скамейке квадраты расчертить), а вместо фигур ловко использовать было бы буквы из наборного инструмента до сих пор в тайне строжайшей хранящиеся. Оно и польза двойная-то: пока фигурки вытачиваются, Ждан правила изучит, а как Сергий буквы увидит, так и снова к вопросу книгопечатания ненавязчиво вернуться можно будет.
