Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи
О своей сестре Серве Мимара поведала очень немногое, упомянув лишь о ее холодности и высокомерии.
– Сейчас она Гранд-дама Сваяли. Гранд-дама! Вряд ли мать когда-нибудь простит Келлхусу то, что он отправил Серву туда… Я ее видела очень мало, да и то в таком возрасте, когда только начали резаться зубы. Учиться с сестрами! Вот чего я действительно хотела добиться!
Об Инрилатасе же, напротив, она рассказала немало, отчасти потому, что Эсменет решила привлечь ее к воспитанию мальчика. По словам Мимары, никто из ее братьев и сестер не унаследовал от отца больше способностей и больше человеческих слабостей от матери, чем он. Заговорил гораздо раньше срока. Ничего не забывал. Обладал проницательностью, намного более глубокой, чем любой человек мог бы… или должен был обладать.
Последовавшее безумие было неизбежно. Он всегда терялся в присутствии других, общество ошеломляло его. В отличие от отца, Инрилатас видел только грубую правду, неприкрытые факты и искажения, которые подталкивали на определенный жизненный путь, и этого оказалось достаточно.
– Заглядывая мне в глаза, он говорил немыслимые вещи… отвратительные…
– Что ты имеешь в виду?
– Однажды сказал, что я наказывала мать не потому, что хотела отомстить за свое рабство, а потому…
– Потому что?
– Потому что я оказалась сломлена изнутри, – произнесла она, сжав губы горькой линией. – Потому что страдала так много, так долго, что доброта стала единственной жестокостью, которую я не смогла вынести – доброта! – и страдание… это все… что мне ведомо…
Мимара, замедлив шаг, отвернулась, чтобы смахнуть слезы, навернувшиеся на глаза.
– И тогда я сказала ему, – продолжила она, избегая смотреть на Акхеймиона, – я сказала ему, что никогда не знала доброты, потому что все – все! – что я имела, было просто украдено. «Нельзя погладить побитую собаку, – возразил он. – Потому что стоит ей увидеть поднятую руку…»
– Побитую собаку! Веришь ли? Какой мальчик может назвать старшую сестру побитой собакой?
«Дунианин», – дал старый колдун безмолвный ответ.
Мимара, должно быть, заметила какое-то сочувствие в его глазах. Лицо ее, только что казавшееся беспомощным, исказилось внезапным гневом.
– Жалеешь меня? – выкрикнула она, словно боль ее смешалась с яростью и решимостью. – Жалеешь?
– Не надо, Мимара. Не надо так…
– Что не надо? Что?
– Подтверждать слова Инрилатаса.
Злость сошла с ее лица при этих словах. Она молча уставилась на Друза, покачиваясь всем телом, поскольку ноги машинально несли ее вперед, а в глазах читалась тоска.
– А остальные? – спросил старый колдун, стараясь смягчить ее вспышку.
Он часто находил, что лучший способ спасти разговор от катастрофы – говорить как ни в чем не бывало.
– Я знаю, что есть еще близнецы. Расскажи о них.
Мимара некоторое время шла молча, видимо, собираясь с мыслями.
Ступать стало труднее: по лесному ковру вился ручей, вымывая почву у подножия могучих вязов, извивающиеся корни которых оплетали склон по правую руку от путников. Акхеймион видел, как остальные пробираются по низу, прокладывая путь под павшим великаном, не сбавляя шага, за что Ущербы жестко расплачивались. Клирик шел рядом с Капитаном, белокожий, лысый, нечеловеческий. Даже с такого расстояния Знак портил неземную красоту, пятная его отвратительным уродством.
Ручей поблескивал в сумраке, как полоса жидкого обсидиана. Воздух источал запах глины и холодной гнили.
– Да, верно… – промолвила наконец Мимара. – Близнецы. Знаешь, я была с ними… с самого начала. Видела, как они с писком вылезают из чрева матери…
Она шла, не сводя глаз со своих ботинок, ступавших по земле.
– Кажется, в тот момент я по-настоящему… любила ее.
– Ты ни на миг не прекращала любить ее, – сказал Акхеймион. – Иначе тебя бы не занимали мысли о ненависти к ней.
Гнев вновь затуманил ей глаза, но, к чести Мимары, ей удалось сохранить в голосе спокойствие. Она старалась изо всех сил. У нее было желание довериться Друзу. Более того, Мимара хотела понять, что он видит, когда смотрит на нее, – пожалуй, хотела чересчур отчаянно.
– То есть?
– Любовь простой не бывает, Мимара. – Голос его срывался, будто в горле стоял комок, а из глаз были готовы брызнуть слезы. – По крайней мере, достойная именоваться любовью.
– Но…
– Никаких но, – перебил старик. – Слишком многие из нас путают сложность с нечистотой или даже загрязнением. Слишком многие из нас горюют, когда надо бы праздновать. В жизни нет жестких правил, Мимара. Только глупцы и тираны полагают иначе.
Мимара притворно нахмурилась с выражением «ну вот, опять началось».
– Айенсис? – спросила она, лукаво поддразнивая его.
– Нет… просто мудрость. Не все мои слова заимствованы!
Она замолчала, озадаченная, и улыбка ее растаяла, уступив место задумчивости. Акхеймион тихо шел рядом.
Затем рассказ о близнецах, Келмомасе и Самармасе, возобновился. Последний был явным идиотом, как слышал Акхеймион. Но, по словам Мимары, придворные лекари поначалу опасались, что оба ребенка родились слабоумными. Братья только и делали, что смотрели друг другу в глаза, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Разлученные, они отказывались от пищи, словно делили один аппетит на двоих. Только после того как Эсменет выписала знаменитого лекаря из Конрийи, близнецов удалось отделить друг от друга, и выявили идиотизм только у Самармаса.
– Так странно, – воскликнула Мимара, словно сцены лечения пронеслись у нее в голове. – Это было так странно… Проснуться и увидеть двух очаровательных мальчишек, нормальных во всех отношениях.
– Ты любила их.
– А как же иначе? Невинные младенцы, попавшие в запутанный мир. Другие, сколько бы ни сетовали, сколько бы ни причитали, не разглядели бы здесь лабиринта, никогда бы не поняли, для чего были выстроены Андиаминские Высоты.
– А для чего?
– Как тюрьма. Постоянный карнавал. И храм, больше всего как храм. Такой, где грехи считаются скорее по пережитому вреду, чем нанесенному. Это не место для детей! Я столько раз говорила об этом матери, предлагала увезти близнецов в одно из дальних поместий, куда-нибудь, где они будут расти при свете солнца, где все было бы… было…
Они остановились перед упавшим деревом, которое Друз заметил раньше, и потому решил, что Мимара замешкалась, чтобы лучше сосредоточиться. Ветви исполина согнулись и поломались, отклонившись в стороны или уйдя глубоко в почву. Сухие листья висели, шурша на ветру. Отыскать проход было нелегко.
– Где все было бы каким? – спросил он, когда стало ясно, что Мимара не собирается продолжать.
– Простым, – отрешенно сказала она.
Акхеймион улыбнулся, как старый, мудрый учитель. Ему пришло в голову, что Мимара пыталась найти, чем защитить воспоминания о собственном детстве, равно как и невинность двух младших братьев. Но вслух этого не сказал. Люди редко ценят нестандартные, своекорыстные интерпретации своих поступков, особенно когда страдания постоянно выбивают из равновесия.
– Попробую угадать, – рискнул он. – Твоя мать отказалась, объяснив, что нужно познать все опасности и трудности государственного управления, чтобы стать принцами.
– Вроде того, – согласилась она.
– А ты доверяла ему, Келмомасу.
– Доверяла? – воскликнула она возмущенно. – Он был ребенком! Он восхищался мной – до того, что это начинало раздражать!
Она с досадой посмотрела на старика, будто говоря: «Хватит…»
– Вот из-за кого я и сбежала, чтобы разыскать тебя.
Старого колдуна встревожили эти слова, но, как часто бывает в напряженных разговорах, он выбрал один момент, чтобы выяснить до конца.
– Да… Но он – сын Келлхуса, в нем течет кровь Анасуримборов.
– И?
– И значит, дунианская кровь. Как и в Инрилатасе.
Они перешли вброд ручей, хлюпающий под ногами, и теперь взбирались по противоположному склону балки. Остальные уже поднялись выше, напоминая сплетенную из тростника веревку, вьющуюся среди величественных стволов.
– А, я все забываю, – обиженно сказала она. – Наверное, он просто обязан быть аморальным манипулятором…
Мимара смерила Друза насмешливым взглядом, которым, вероятно, оглядывала бесчисленных обитателей Андиаминских Высот.
– Ты слишком долго просидел в глуши. Иногда ребенок – просто ребенок.
– Они рождаются только для этого, Мимара. Чтобы стать дунианами. Их растят исключительно для этой цели.
Она отвергла его слова взмахом ресниц. У нее не шевельнулось ни малейшего подозрения, как и у всех жителей Трехморья, понял он. Келлхус был для Мимары только тем, кем был на поверхности.
В первые годы ссылки, самые трудные годы, Акхеймион проводил нескончаемые часы в раздумье, заново переживая события Первой Священной войны, больше всего вспоминая Келлхуса и Эсменет. Чем больше он размышлял об этом человеке, тем более ясными становились слова сильвендийского откровения, пока воспоминания не стали тягостными, как и жизнь вне ореола славы. Представить, что он все еще любит человека, который соблазнил Эсменет! Он провел столько бессонных ночей, пытаясь простить – придумывая оправдания! – для него.
