Анатолий Дроздов - Денарий кесаря
Я заметил, что Аким встал и подошел к столу отца и последовал за ним.
— Как выглядел тот постоялец? — продолжил отец.
— Уже не молод, седина в бороде и на голове, роста среднего, крепкий и сильный. Мне показалось, что руки его знают оружие. После драки легионеров он брал в руки меч раненого, я видел, как он его держал… Лицо красивое… Да! Очень редкий цвет глаз — зеленый.
Аким издал задавленное восклицание, отец тоже обрадовался такой хорошей примете.
— Куда отправился твой постоялец? — спросил он, убирая ладонь от денариев. Грек ловко смахнул их в свой кошель.
— Он расспрашивал меня, как добраться до Иерусалима…
В тот вечер отец принял решение ехать вместе с Пилатом, я был рад, что мне не пришлось его уговаривать. После пиршественной ночи я страстно желал видеть Валерию. Не получалось. После пира Пилат звал к общему столу только отца; нам с Акимом приносили еду в комнаты. Мы вполне могли объединиться с другом для общей трапезы, но этого не желал Аким. Проходя мимо его двери, я слышал женский смех и завидовал другу. Мне тоже хотелось слышать голос, низкий, чуть с хрипотцой, так страстно произносящий «Марк…» Но как увидеть Валерию? Бродить по резиденции, надеясь на случайную встречу? Глупо, да и некогда. Подкупить раба и передать с ним весточку жене трибуна? Рискованно — раб мог оказаться как раз тем, который получает серебро от ее мужа. Валерии, если она того желала, устроить встречу было проще. Поскольку не зовет и не идет, то либо опасается огласки, либо не хочет встречаться. Надо оставить все как есть и ждать. Это были разумные доводы, диктуемые наследственной рассудочностью Назонов, но как же тяжело было с ними согласиться!..
Мы выехали на рассвете. Пилат вел с собой целое войско: когорту легионеров и алу сирийской конницы. Отец, я и Аким путешествовали верхом, Валерия ехала в закрытой повозке. Двигались мы медленно. От Кесарии до Иерусалима не более пятидесяти миль, но темп нашего движения задавала пехота. Нам пришлось заночевать в Лидде, которую мы покинули поздним утром: когорта долго сворачивала палатки и грузила колья ограды на повозки. Пилат строго исполнял древние правила воинского марша: когорта разбила лагерь у Лидды согласно наставлениям. Благо, что землю солдатам копать не пришлось: валы и рвы были вырыты ранее — Пилат путешествовал в Иерусалим и обратно несколько раз в году.
В дороге мне не довелось ни поговорить, ни переглянуться с Валерией, поэтому ехал я мрачный. Однако, когда мы перевалили через небольшую гору и увидели впереди Иерусалим, я забыл о своих терзаниях.
Главный город иудеев, раскинувшийся на вершине плоской горы, поражал своим величием. Стены, сложенные из аккуратно обтесанных камней, были выше римских. Когда мы спустились подножию, показалось, что они достают до небес. Я невольно подумал, что, случись осада Иерусалима, взять город будет совсем не просто. Пилат зря ругал иудеев — возвести такие стены по силам только великому племени. Я согласился с прокуратором, только миновав Яффские ворота. Узкие, кривые улочки, невзрачные дома — никакого сравнения с величественным Римом императора Августа! Даже дворец царя Ирода (он располагался справа от ворот) не показался мне красивым — странное, прихотливое сооружение, от вида которого становилось не по себе.
Еще на подъезде к Иерусалиму мы столкнулись с толпами паломников, бредущих на поклонение своему таинственному богу. Стены города были окружены палатками — богомольцы не помещались внутри. Нечего было думать найти свободные комнаты, да и Пилат не советовал нам искать их в гостиницах. Прокуратор предложил дворец Ирода, царь охотно дал бы приют гостям из Рима, но отец отказался. Мы остановились в претории, где было тесно, зато среди своих. Нам выделили комнату, а вот Акиму пришлось поселиться в казарме. Он ничуть не огорчился: закинул на плечи свой дорожный мешок и пошел устраиваться.
Валерия остановилась в доме, заранее снятом ее мужем в двух шагах от претория. Дом стоял на главной улице Иерусалима и имел маленький дворик. Окна выходили внутрь, стена, обращенная к улице, их не имела. Эта странная архитектура поначалу удивила меня, но потом я убедился, что большинство иудейских домов выстроены в таком же стиле.
Вечером служанка Валерии передала весть от хозяйки, и мне пришлось думать, как уйти, чтоб не насторожить отца: нас поселили в одной комнате. Счастливая мысль пришла мне в голову. Я сказал отцу, что мне, как центуриону, лучше жить в казарме, к тому же рядом с Акимом будет веселее. Отец усмехнулся, но возражать не стал. Аким мое появление встретил ухмылкой, что до солдат, то они, поглазев с любопытством на сынка сенатора, занялись своими делами. Когда на город упала ночь, я встал с дощатой койки и быстро собрался.
— Сладкой тебе ночи, Марк! — пожелал Аким все с той же ухмылкой.
— Прогуляюсь… — возразил я.
— Римлянину не безопасно гулять по ночному Иерусалиму, — возразил друг. — Не ходи далеко! Могут обидеть!
Он подмигнул, и я понял, что Аким догадался о предстоящем свидании. Сделав вид, что насмешки меня не касаются, я вышел из казармы. Стража у ворот молча расступилась, завидев мой центурионский плащ, я пошел в сторону, противоположную нужной, чувствуя, как солдаты провожают меня взглядами. Завернув за угол, я торопливо обежал преторию с другой стороны и перелез через высокий забор. Это не составило труда: в каменной кладке было несколько щербин, куда удобно было ставить ноги в сандалиях, к тому же через стену, стоило мне свистнуть, перебросили толстую веревку. Во дворике ждала закутанная в покрывало рабыня, которая и отвела меня в дом.
В этот раз Валерия не бросилась мне на шею, молча указала на ложе возле накрытого стола. Рабыня подала мне таз для умывания, после того, как я утерся мягким льняным полотенцем, сразу ушла. Валерия пресекла мою попытку заговорить: мы возлежали друг против друга и насыщались. Возлюбленная молча указывала мне на блюда, которые мне нужно съесть, я подчинялся, хотя есть мне совсем не хотелось. Несколько раз я порывался встать, но Валерия строгими жестами пресекала эти попытки. В глазах ее при этом прыгали огоньки, было видно, что она с трудом удерживается от смеха, но я не обижался. Даже если б она стала швырять в меня кубки и блюда или вылила на голову вино из кратера, я бы стерпел. Лишь бы снова ощутить на щеке ее горячее дыхание и услышать стон, исторгаемый ею в припадке страсти…
— Доволен ли муж приготовленным мною обедом? — церемонно спросила Валерия, когда я устал есть и поставил на стол чашу. — Вкусна ли пища, сладко ли вино?
— Доволен! — отозвался я, сообразив, что меня втягивают в какую-то игру.
— Желает ли муж чего-то еще?
— Желает! — подтвердил я.
— Чего? Терма, массаж, брадобрей?
— Ни то, ни другое, ни третье.
— Тогда что?
— Муж желает жену!
— Может, лучше рабыню? Молодую, гибкую сирийку с большой грудью? Обученную любви в восточном гареме?
— Сказал жену, значит, жену! — вскричал я, вскакивая с ложа. — Я тебе покажу сирийку!
Валерия взвизгнула и понеслась прочь. Я догнал ее у самых дверей. Она стала вырываться с силой, которая удивила меня. Но остановиться я не мог. Грубо задрал ей столу на голову и сходу овладел, удерживая за бедра. Валерия продолжала вырываться, но скоро ее порывы приобрели определенный ритм. Затем она тяжело задышала и стала вращать бедрами. Когда я застонал, она ответила протяжным криком. Я крепко прижал ее к себе, подержал немного в объятьях и отпустил
— Сатир! — сердито сказала она, оправляя столу. — Кто ж так поступает с женой?
— Жена не слушает мужа!
— Стоит ее наказать, — согласилась она. — Только не больно и чтоб без синяков. Какое наказание выбирает супруг?..
Удивительно: столько лет прошло, а я до сих пор вспоминаю каждый миг, проведенный с Валерией. Эти воспоминания сладки до боли. Ни одну женщину в мире я не любил так, как эту гордую римлянку. Она тоже любила меня. Ночами мы покрывали поцелуями тела друг друга, и было непонятно, кто испытывает при этом большее счастье — тот, кто дарит поцелуи, или тот, кто получает их. Мы были большими детьми. Умными, образованными, уже начавшими познавать этот жестокий мир, но все же наивными и глупыми. Валерии очень хотелось выглядеть взрослой матроной, но ей шел всего девятнадцатый год. Детское постоянно прорывалось в ней, и такую я любил ее еще сильнее. Валерии давно уже нет в живых… Я каждый день молю Господа, чтобы он даровал ей грехи, вольные и невольные, и принял в царствие свое некрещеную язычницу. Иоанн говорил мне, что это невозможно. Я не верю. Миллионы людей жили до пришествия Господа, были среди них люди добрые и праведные, неужели душам их суждено неприкаянно бродить во тьме? Неужели я не встречу ее там, за земным пределом? Сама эта мысль больно ранит меня. Но Господь милостив, он принял в царствие свое некрещеного разбойника, признавшего его на кресте, поэтому вознаградит меня встречей с теми, кого я любил здесь. Большего я не прошу…
