Дмитрий Дашко - Прощай, гвардия!
Там и намечалось финальное сражение, которое должно было поставить точку в этой нелепой войне.
Глава 20
Шведы стояли на противоположном берегу реки Кюмень и обстреливали из орудий готовившихся к переправе русских солдат. Мосты были разрушены при отступлении. Перейти реку вброд не представлялось возможным — она была глубокой и полноводной. Финны-проводники подтвердили, что перебраться на другую сторону можно только в этом месте. Дальше берега слишком скалистые, а по бокам — сплошные болота да топи.
Наши пока огрызались из фузей, доставая дальнобойными пулями шведскую пехоту, прикрывавшую своих артиллеристов на высоком берегу Кюмени. Те в долгу не остались, перенесли огонь с саперов на кирасир и драгун и в итоге вынудили их укрыться за лесом.
Ласси велел устроить пушечную дуэль и подавить батарею неприятеля. Оглушительно загремели орудия, извергая дым и пламя. Первый же залп уничтожил сразу две вражеские пушки, перебив и поранив прислугу. Следующий накрыл остатки батареи. Артиллеристы, видя, что шведы замолчали, перенесли огонь в гущу неприятельских войск.
— Молодцы! — одобрительно воскликнул фельдмаршал, радуясь успеху. — Жалую всем отличившимся по рублю.
Скандинавы, попав под град картечи, начали медленно пятиться. Тем временем саперы смогли благополучно навести мосты, по которым устремились казаки и гусары. Следом побежала пехота, строясь на том берегу в боевые порядки.
Шведские драгуны попытались контратаковать, но легкая конница заставила их повернуть обратно. Поняв, что инициатива потеряна, неприятельские войска стали отступать.
К вечеру вся наша армия переправилась на тот берег, а шведы скрылись из видимости. Преследовавшие их казаки с гусарами вернулись.
К тому моменту я уже принимал доклады от офицеров полка. Были и раненые, и трое убитых, но в целом потери оказались куда меньше, чем я предполагал.
Появился адъютант Ласси, который попросил меня немедленно прибыть к фельдмаршалу, поскольку были получены важные известия из Петербурга. Донельзя заинтригованный, я поспешил к шатру командующего. Там уже собрался весь генералитет. Все громко обсуждали причины сбора, однако толком никто ничего не знал.
Наконец появился фельдмаршал Ласси, собранный и сосредоточенный:
— Господа, я получил приказ. Велено оставаться на занятых позициях и боевых действий не осуществлять. Свеи запросили мира. Они разбиты и сломлены. — Фельдмаршал принял горделивую позу, сверкнул глазами: — Поздравляю! Это победа! Виват русскому оружию, господа!
Все торжественно прокричали троекратное «Виват!».
На душе стало легче и покойнее. Захотелось выйти из шатра, вдохнуть свежего воздуха, сесть на коня и скакать в Петербург. Туда, где ждет любимая жена.
Кто и что бы мне ни говорил, но служивый человек лучше всех знает, что такое мир. И какое это счастье, когда война заканчивается. Ты можешь вложить шпагу в ножны и больше не бояться того, что завтра надо идти в атаку или на штурм. Причем неважно, офицер ты или рядовой чин.
Событие решили отметить. Денщики фельдмаршала расставили столы и складные стулья, появились по-походному непритязательные кушанья, подали вино. Первый тост поднял Ласси, держа в руке объемистый кубок с рейнским.
— А может, зря оно так с замирением вышло? — спросил один из генералов, высокий и тучный. — Мы бы свея дожали. До самого Гельсингфорсу дошли бы, а то и до Стекольны.
Ласси покачал головой:
— Свеи слабо дерутся потому, что эту землю своей не считают. За Отчизну они стали бы биться по-другому.
В его словах был резон. Действительно, шведы считали, что финские территории для них чужие. В этих местах зазевавшийся солдат или фуражир в любой момент мог получить нож в спину от коренного населения.
Довольно быстро торжество превратилось в обычную пьянку. Генералы — тоже люди и сейчас с удовольствием это демонстрировали. Меня перспектива набраться до полумертвого состояния не прельщала, даже в такой компании. Потому, стараясь не привлекать к себе внимания, я покинул шатер и ушел к себе.
В моей палатке горела свеча. Из откинутого полога задувал свежий ветерок. Меня вновь потянуло на творчество.
Одно время мне казалось, что как автор я уже умер. Нужда в зарабатывании денег литературным трудом пропала. Я давненько не брался за перо. Было некогда, навалилось сразу столько событий. Но писательский зуд никуда не делся. Теперь к нему добавилось вдохновение. Неожиданно я поймал себя на мысли, что пишу мемуары.
Наверное, это смешно — писать повесть своей жизни в моем возрасте. Кажется, что ты еще очень молод, что впереди тебя ждет масса впечатлений, куда более достойных переноса на бумагу. Однако все в этом мире относительно.
Молодость уходит, приходит зрелость. За ней, если удастся дожить, наступает старость. Наш земной век короток. Надо ловить каждый его миг. И, по возможности, помнить. Но я не стал описывать обстоятельства, при которых попал в тело фон Гофена. Это уж точно ни к чему.
Почувствовав, что речь зашла о нем, мое альтер эго зашевелилось. Попыталось обрести власть.
Сознание будто раздвоилось. Мне стало стыдно перед настоящим Дитрихом. Пусть не моя это вина, но все равно неприятно знать, что где-то в глубине меня находится истинный обладатель этого тела.
— Прости меня, Дитрих, — прошептал я.
— Прощаю, — донеслось откуда-то издалека.
Раздвоение исчезло. Я снова стал самим собой.
Пожалуй, на сегодня мемуаров хватит. Я посыпал песочком чернильные закорючки и задумался. Если Кирилл Романович прав насчет моей интуиции, то она не просто предупреждала — она кричала во весь голос, что мне необходимо вернуться в Петербург. Разум бумерангом возвращался к этой мысли.
Моя партия с Балагуром еще не закончилась. Кажется, он собирался сделать очередной ход. Почему-то в эту секунду я был точно уверен, что мой враг далеко от меня. В этом походе его не было. Впрочем, это к лучшему. Здесь я сражался, не опасаясь предательского удара.
Итак, меня снова ждет Петербург. Перемирие со шведами было мне на руку. Пока дипломаты ломают копья, армия отдыхает. Почему бы мне не смотаться в отпуск? Заслужил ведь.
С такой мыслью я устроился на сколоченном из досок топчане и вырубился, надеясь увидеть во сне лицо любимой.
Фельдмаршал прошение об отпуске подписал. Он знал, что война выиграна, и мог позволить себе быть щедрым.
— Заодно, граф, отвезете мои реляции императрице, — сказал Ласси.
Тогда я не понятия не имел, что в Петербурге меня ждет отнюдь не ласковый прием. Впрочем, даже если бы и догадывался, иного пути все равно не было. Я наивно считал, что готов к любым испытаниям, не понимая, насколько коварным может быть такое чувство, как зависть.
Сопровождающих было немного: Мюнхгаузен, Чижиков, Михайлов — те, к кому я привык, на кого мог опереться в трудную минуту.
Реляцию Ласси решил доставить как можно быстрее, потому было принято решение плыть морем. Мы сели на один из фрегатов Балтийского флота и направились к Кронштадту. Плавание было безопасным. Шведские корабли, от греха подальше, не покидали своих гаваней, Балтику не штормило. В какой-то степени поездка была сродни увеселительному круизу, вот только весело мне не было.
Я сам не мог понять, откуда взялась во мне эта вселенская грусть. Вроде все в порядке, я жив и здоров, плыву домой, где меня ждет любящая жена. Война закончилась, мы победили, причем недорогой ценой. Враг повержен и вряд ли сумеет скоро встать на ноги. Тем не менее, печаль отравляла все дни плавания. Я остро ощущал тоску, хотя так и не сумел объяснить причины, ее вызвавшие.
Барон, видя мою неприкаянность, неоднократно пытался развлечь меня. Он шутливо описывал свои злоключения по дороге в Россию, веселил охотничьими байками. Мои гренадеры с восторгом его слушали, хотя русский язык Мюнхгаузена оставлял желать лучшего. Нехватку слов барон заменял жестикуляцией и с таким жаром это делал, что становилось ясно — в нем погибает великий артист.
Я понимал, что на моих глазах рождается новая легенда. Не талантливый враль, а мастер увлекательного повествования, в котором было все, кроме неправды, ибо уж такова наша жизнь — она порой подбрасывает сюрпризы, с которыми не может сравниться полет человеческой фантазии.
Признаюсь, барону отчасти удалось развеять мою необъяснимую грусть.
Дом, милый дом! Только сжав в объятиях мою Настю, я понял, как по ней соскучился. А немного погодя узнал от ненаглядной добрую весть: через несколько месяцев я стану отцом.
Подозрение у меня возникло сразу, как только увидел слегка округлившиеся формы супруги. Сначала не поверил своему счастью, спросил осторожно. Она с улыбкой подтвердила догадку.
Боже мой, как я был счастлив, как радовался, сходил с ума и вел себя, словно мальчишка! Норовил закрутить в некоем подобии вальса Акулину Карпову, прошелся колесом, едва на стенку не запрыгнул, демонстрируя навыки паркура. Настя от души смеялась, а я просто млел.
