Александр Мазин - Вождь викингов
Команда застряла в горле. Атакуют не нас. Ах какой эффектный маневр! Конница англичан красиво и четко развернулась (только на одном фланге – легкое замешательство), сменила направление и обрушилась на наш левый фланг, туда, где стоял хирд Уббы Рагнарсона.
Атака конницы – это не так опасно, как страшно. Огромные всадники несутся на тебя карьером, земля летит из-под копыт, копье целит прямо тебе в переносицу… Так и подмывает закинуть щит за спину и дать стрекача. Необкатанная молодежь, лишенная примера старших, или ополчение частенько так и поступают. Викинги – нет. Кто разок-другой принимал такую атаку, уже не боится, а кто побежал, того уж с нами нет. Потому как драпать на своих двоих от всадников… Не смешите меня.
Держать строй!
…Подбив копья щитом вверх, насаженная грудью на острие бьется и кричит раненая лошадь, чей всадник корчится на земле с дыркой от другого копья… И ты сразу понимаешь: всадники – не танки. Они еще более уязвимы, чем ты. Потому тяжелая пехота уступает им только в одном случае. Если в штаны наложит.
Впрочем, тесно сомкнутые конные латники на обученных не тормозить перед рогами копий лошадьми вполне могут развалить строй только за счет инерции. Или вломиться в стык между хирдами. Ценой больших потерь, разумеется.
Вот и сейчас англичане очень надеются прорвать строй, рассечь его насквозь и зайти нам в тыл. Им кажется: дело того стоит.
На здоровье. Каждый хирд – это автономная боевая единица. Зачем нас рассекать? Мы и так раздельны.
Грозно замычал рог Ивара. Мы двинулись. Сначала неспешно, потом всё быстрее и быстрее, переходя на бег. В нас летели стрелы, но их было немного. Свой запас лучники расстреляли двумя минутами ранее. Пока им подгонят новые, пройдет некоторое время.
Дистанция – сорок метров. Мы уже бежим, а наш боевой клич летит впереди и обрушивается на врага. Почва мягкая, рыхловатая, трава цепляется за сапоги, но нас не остановят даже вражеские копья. Куда там слабые стебельки.
Дистанция – тридцать метров. Вражеский строй надвигается на нас. Они ждут, выставив копья. Ну да далеко не все могут держать плотный строй на бегу.
Мы – можем.
Глядя поверх края щита, я вижу лица англичан: злые, гневные, сосредоточенные…
– Готовсь! – кричу я, вскидывая руку с копьем, чтобы предупредить задних: сейчас мы столкнемся.
Адреналин кипит в жилах…
И тут в мою вскинутую руку попадает стрела.
Мне не больно, но пальцы всё равно разжимаются, и копье падает на траву. Его топчут те, кто был сзади. Они обгоняют меня, потому что я остановился. А я постепенно осознаю, что произошло. Меня ранили! Ранили! Я гляжу на свою руку и вижу, что стрела прошила ее насквозь, повыше браслетов. Вот, дьявол! Надо же так вляпаться! Ничуть не лучше, чем новичок Ренди. И кто меня просил задирать руку. Да еще – правую. Вот же идиот!
…А с другой стороны кипит битва. Мои братья сошлись с англичанами в рукопашной. Сила на силу. Как раз как я люблю.
Любил. Мне сейчас не до битвы. Скажете – недопустимая слабость для командира? Так и есть. Но я знаю: мои хирдманы нынче обойдутся без меня. А я пытаюсь обуздать приступ паники. Вот же, блин, попадалово. Сквозная рана. Я смотрю на торчащий из предплечья наконечник и мысленно представляю, сколько на нем микробов и прочей гадости. В моем сознании тут же выстраивается алгоритм: заражение, нагноение, гангрена, ампутация.
Даже викинги, у которых сопротивляемость инфекции как у собаки, викинги, которые могут пить из болота – и ничего, даже они, бывает, теряют конечность из-за этой заразы. А уж я, со своим изнеженным иммунитетом человека будущего, сразу схвачу «антонов огонь». Будь рядом Рунгерд, я б еще мог на что-то надеяться, пошепчет, поколдует – и все микробы умрут. Но отец Бернар – не волшебник. Он отличный лекарь по здешним меркам, но до изобретения пенициллина еще хренова туча веков.
Я смотрю на свою руку, такой совершенный безукоризненный инструмент, и думаю, каково будет без нее? Мне очень страшно. Стать калекой… Может, лучше было бы – сразу в сердце…
«Держись, – говорю я себе. – У тебя есть левая рука, которой ты тоже владеешь неплохо. А на правую можно щит приспособить. Или крюк приделать. Будешь левша, как Ренди.
Кстати, что там Ренди? Сидит. Должно быть, крепко его зацепили. Надо помочь парню. Ходить-то я могу.
За спиной грохот, страшные вопли… Но центр сражения отдалился еще метров на десять – наши теснят. Кто бы сомневался… На траве лежат окровавленные тела.
А что там – конница? Тоже увязли. Парни Уббы остановили их.
Ладно, хорош топтаться на месте. Сейчас адреналин окончательно схлынет, и мне станет худо. Надо торопиться.
Я перекидываю на спину щит и направляюсь к Ренди.
Тот смотрит на стрелу, торчащую из моей руки. Кровь почти не идет: стрела закупорила рану.
– Да, – говорю я, – протягивая ему левую руку. – Хорош яйца высиживать. Цепляйся, поднимайся и пошли. Тебе уже не впервой.
Панические мысли отходят на второй рубеж. Я снова командир. А командиру следует являть образец мужества, воли и здорового пофигизма. Тем более – вождю викингов. Хёвдинг может плакать от избытка чувств, но боль физическая ему по фиг. Равно как и смерть. «Один, я иду!» И прямиком в Валхаллу. А тут какая-то рука…
Нет, все же я неполноценный викинг. Мысль о том, что могу остаться без правой руки, меня жутко угнетает. Но – держать лицо. Ренди Черному сейчас похуже, чем мне, это факт. Стрела торчит у него из сапога. Ему очень больно. Но – терпит.
– Руку давай!
Парень цепляется за меня, встает, и мы ковыляем в тыл. Ренди прыгает на одной ноге. Я время от времени оглядываюсь: мало ли? Вдруг англичане прорвались? Или конница решила совершить обходной маневр. Но всё ровно. Только вопли – громче. Особенно громко кричат раненые лошади…
И бредут по полю в тыл такие подранки, как мы.
У отца Бернара мы – первые.
Он бегло осматривает меня, потом Ренди… И хмурится.
– Давай-ка, хёвдинг, я начну с тебя, – говорит он. – Пальцами пошевели. Шевелю. Больно.
– Отлично! – радуется монах. – Жилы целы, кость не задело. Дырка в мясе. И – навылет, выковыривать не надо. Пустяки.
Кому пустяки, а кому – гангрена.
– Ты куда? – удивляется француз.
– Сейчас вернусь.
Где-то у нас в «багаже» есть зимнее пиво. Оно, конечно, не водка – градусов двадцать, но лучше, чем ничего.
Возвращаюсь с баклажкой.
– Ага, – одобряет монах. – Это правильно. – Ренди тоже дай.
Даю. Парень присасывается к емкости и выдувает чуть ли не пол-литра. Развезет наверняка. И хорошо. Наркоз.
Мне наркоз не нужен. Страх – мой наркоз.
– Сам что не выпил? – интересуется монах.
– Обойдусь.
– Тогда давай руку.
Бернар обламывает стрелу и ловко выдергивает наконечник. Резкая боль, которая тут же слабеет. Набил руку лекарь.
А отец Бернар тем временем закатывает рукав моей куртки, а затем – рубахи. Я бы просто разрезал, но здесь не принято портить хорошие вещи. Это мясо зарастет, а за куртками такого свойства не замечено.
Кровь из дырок течет довольно бодро.
– Не останавливай, – велит лекарь. – Пусть испорченная кровь вытечет.
О микробах здесь понятия не имеют. Правила диктует не наука, а практика. Но идея верная. Кровь вымоет грязь. Но у меня есть средство получше.
Бернар перетягивает мою руку повыше локтя. Кровь практически сразу останавливается.
Монах засовывает в рану что-то типа тупых ножниц (больно, блин!), изучает внутренность, хмыкает позитивно.
– Чистая, – сообщает он. И поясняет для меня: – Бывает, кусок рубахи внутрь попадет или от стрелы что отщепится.
И отходит за снадобьями.
А я применяю свое снадобье.
Лью зимнее пиво прямо в отверстие.
Вот это реально больно! Я рычу, но терплю. И – новая порция. И еще разок. Только бы не вырубиться… Атак я готов хоть кипящее масло залить, если поможет.
– Ты что творишь?
Отец Бернар вернулся.
– Промываю! – шиплю я сквозь зубы.
Давай, алкоголь, жги, сука! Выжигай на хрен всю поганую микрофлору и фауну! Чем больнее, тем лучше!
– Вы, норманы, слабоумные! – ругается монах. – Это, – кивок на баклажку, – пьют! Этим, – он поднимает склянку с какой-то дрянью, – промывают раны! Сядь на землю. Дай сюда! – Он хватает меня за руку и вливает в дырку порцию вонючей смеси.
Вы думали, двадцатипроцентный спирт в рану – это больно? Тогда вы не знаете, что такое «больно»!
Я едва не вырубился… но на меня вдруг накатило что-то… знакомое?
Боль не прошла. Она отодвинулась куда-то в неважное место. Здравствуй, Белый Брат!
Мой Волк развалился на травке и улыбался, высунув длинный язык. Еще и издевается!
– Ты как? – донесся до меня голос отца Бернара. Будто сквозь слой ваты.
– Нормально, – отвечаю я.
