Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис.
Мишка снова сделал паузу, но волхв молчал. Не удивился, ничего не спросил, пришлось давать объяснения по собственной инициативе, не дожидаясь расспросов.
— Отпускаю тебя не просто так: передашь весть и ответишь на мои вопросы, после этого будешь свободен. Согласен?
— Кому весть? — Волхв, наконец, проявил хоть какое-то любопытство.
— Не знаю, сам думай или у Нинеи спроси. Весть такая. — Мишка пригнулся поближе к волхву, насколько позволяли костыли, и заговорил медленно и отчетливо, что бы мужик все правильно понял и запомнил. — Тот поход на языческие капища и селения, про который ты знаешь — не последний. В Турове завелся грек, зовут Илларионом, служит секретарем митрополита. Этот Илларион надумал собрать полк из монахов, обученных воинскому делу. Можно сказать и иначе: основать монастырь для воинов. Полк этот никому из князей подчиняться не будет, епископу — тоже. Только митрополиту Киевскому, а может быть, даже и патриарху Царьградскому. В Турове, несколько дней назад, по велению епископа, сожгли живьем двух ведунов. Если затея Иллариона удастся, и он наберет силу, уставит такими кострами всю Русь. Пресекать это надо быстро, пока Илларион в силу не вошел, потом будет поздно. Все понял?
— Понял, руки развяжи. — Волхв снова отвернулся от Мишки, подставляя связанные за спиной руки.
— Нет, — Мишка распрямился и сделал шажок назад. Нападения он не боялся, но чувствовал себя на костылях неуверенно, а того, на что способен волхв, даже связанный, представлял себе плохо. — Пока на мои вопросы не ответишь, не развяжу.
— Дурак! — Пробурчал пленник, все еще лежа спиной к Мишке. — Я ни рук не ног не чую, как пойду?
— А никак. Не станешь отвечать или соврешь, оставлю тебя здесь, а весть сам найду как передать.
— Спрашивай. — Волхв снова повернулся лицом к собеседнику.
— Заклятье на Татьяну накладывал?
— Тебе-то что?
Мишка немного выждал, но продолжения не последовало, тогда он сделал вид, что поворачивается к двери пригрозил:
— Или отвечаешь, или я ухожу.
Угроза не подействовала, волхв молчал, пришлось действительно развернуться и шагнуть к двери, только тогда за спиной прозвучало:
— Накладывал… чрево затворял.
— Почему не сразу подействовало? — Быстро спросил Мишка.
— Случается… иногда… — Пленник попытался пожать плечами, но из-за неудобной позы и веревок получилось лишь склонить голову к левому плечу.
— А не потому ли, что ей о твоем заклятье рассказали только после того, как она уже близнецов родила?
Мишка впился глазами в лицо волхва, чтобы уловить хоть какую-то мимику, даже свечу поднял повыше, но связанный мужик сохранял философское спокойствие:
— На все воля богов.
— Врешь! — Мишка понял, что почти выкрикнул это свое «врешь» и понизил голос. — Пока человек о проклятье не узнает, оно на него не действует. Так?
— …
— Так или нет?
— …
— Ну, как хочешь, я ухожу.
— Так. — Признание явно далось волхву с трудом, деланное спокойствие пропало, на лице проступило выражение жгучей ненависти.
— Когда ей черную весть передали? Ну!
— Не понукай, не запряг. — Огрызнулся пленник, но было заметно, что это он так — для удовлетворения самолюбия, расскажет же правду. — Как узнал, что у нее младенец в моровое поветрие помер, так и велел ей передать, что детей у нее больше не будет… живых.
— Понятно. Повернись, веревки перережу.
Мишка перехватил стягивающие волхва веревки кинжалом и снова попятился к двери. Как выяснилось, боялся он зря — волхв действительно не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Неизвестно сколько времени его держали связанным, может быть, с самого захвата городища. Тогда дело могло кончиться скверно. Но нет, вязать пленных ратнинцы умели, волхв ругнулся сквозь зубы и попытался растереть руки. Получалось плохо, и Мишка решил немного успокоить волхва:
— Не спеши, время есть.
— Кто она тебе? — Поинтересовался волхв.
— Татьяна? Тетка.
— Что ж не спрашиваешь, как заклятье снять? — Пленник, видимо окончательно поверив в близкое спасение, разговорился.
— Сам знаю.
— Ну уж… — Удивление было искренним, волхв даже даже перестал растирать затекшие руки.
— Все просто. — Спокойно объяснил Мишка. — Сделаю куклу, проткну ей иглой живот, потом на глазах у Татьяны эту иглу выну, а куклу сожгу. Какие при этом слова нужно говорить, тоже знаю. Ничего сложного.
— Нинея научила?
— Сам — не дурак.
Волхв пожал плечами и снова принялся восстанавливать кровообращение в руках. Некоторое время тишину в сарае нарушало только его сопение, потом волх, словно спохватившись, спросил:
— Что со Славомиром, знаешь?
— Убит.
— А те, кто с ним уходил?
— Тоже.
— Точно знаешь? — Волхв вперился в Мишку недоверчивым взглядом. Только слышал или сам видел?
— Сам трупы видел. А Славомира без лица и языка, в лесу оставили, с подрезанными жилами.
— За что? — Волхв снова замер без движения, ожидая ответ на свой вопрос.
— Он внуков своих убить пытался — сыновей Татьяны. Оба ранены, но жить будут. В том бою всех трех сыновей Славомира убили, получается, что он близких родственников между собой стравил — дядьев с племянниками. Потому с ним так и поступили.
— Совсем сдурел старый… — Пробормотал волхв себе под нос, но Мишка услышал.
— Тебе видней — сдурел, так сдурел. Весть запомнил?
— Грек Илларион, полк воинов-монахов.
— Верно. — Мишка утвердительно кивнул. — Встать можешь?
— Сейчас… ох! Сейчас, погоди немного, уже отходит. Так Корзень из-за этого на городище пошел?
— Почему ты его так зовешь? — Мишка тут же ухватился за возможность получения новой информации.
— Его так… — Волхв, пыхтя, изо всех сил растирал себе ноги. Один человек назвал… перед смертью. Провидцем был. Предрек, что если Корзень со Славомиром схлестнутся…
— Не со Славомиром! — Напористо перебил Мишка. — Он другое имя назвал! В Перуновом братстве у вех иные имена, так же, как у Корнея — Корзень. Так и у Славомира…
— Ты!.. — Волхв отшатнулся к стенке сарая и на лице его вновь проступила ненависть. — Ты кто такой?
— У Нинеи спросишь. Если разрешит. — Мишка, на всякий случай извлек из ножен кинжал и демонстративно подбросил его несколько раз. — Поднимайся и пошли, на ходу быстрее разомнешься.
До лаза в тыне добрались без приключений, волхв на непослушных ногах двигался даже медленнее, чем Мишка на костылях. Уже выбравшись наружу, и окончательно поверив в освобождение он вдруг обернулся и обратился к Мишке.
— Эй, парень! Кукле под одежку напихай чего-нибудь, как будто беременная, и… на-ка вот, Татьяна узнает. — В руке у волхва, неизвестно откуда появилась толстая бронзовая игла, тупой конец которой был изготовлен в виде головы языческого идола. — Сначала вытащи, потом обломи или перекуси клещами. Так правильно будет. От кого Нинее поклон-то передать?
— От Михайлы.
— А по-нашему тебя как?
— Ждан. Только, она меня, все равно, Михайлой зовет. Скажи: скоро навещу, только нога подживет.
— Михайла! Михайла! — Опять прервал мишкины воспоминания голос старосты Аристарха. — Да что ты сегодня сонный такой? Очнись! Слышишь о чем спрашивают?
— О чем, Аристарх Семеныч?
— Ну, совсем сомлел. Самому-то отцу Михаилу грамота была? Он же на порог прислугу не пустит, мол, нельзя чернецу.
— Была. — Отрапортовал Мишка. — С пастырским увещеванием и разрешением от некоторых монашеских обетов до того времени, как выздоровеет.
— Ага. Ну, тогда ладно. А почему грамоты с тобой передали, а не с Корнеем Агеичем?
— А про отца Михаила секретарь епископа почему-то меня расспрашивал. И еще один монах — Феофан. Он-то мне грамоты и передал, а почему мне — не знаю.
— Ладно, с этим решили. — Староста обвел глазами собравшихся. Вроде бы все, или еще о чем-то забыли?
— Забыли! — Выступил вперед десятник Пимен. — Ты сам намедни обещал.
— И охота тебе, Пиня, впустую время тратить! — Не очень настойчиво попытался возразить староста.
— Не впустую! Дело важное, и от него благополучие всех нас зависит!
— Так, слушайте: — Аристарх повысил голос. — Десятник Пимен и с ним еще… Пимен, сколько вас?
— Еще семнадцать.
— Десятник Пимен и с ним еще семнадцать человек предлагают… как бы это… да ну тебя, Пинька, сам рассказывай!
— Я — десятник четвертого десятка, обозный старшина Бурей и еще шестнадцать человек — все достойные мужи и бывалые воины, а так же крепкие хозяева — хотим, чтобы вы задумались над тем, что сотня наша слабеет. — Начал торжественным голосом Пимен. — Сами сегодня убедились: полных десятков у нас только три, двух десятков нет вообще, еще один докатился до такого позора, что и говорить противно. Трое десятников остались без ратников, а это значит, что и еще трех десятков у нас нет. Терпеть такое дальше нельзя, с этим, я думаю, и сотник наш согласен. Так, Корней Агеич?
