Александр Михайловский - В царствование императора Николая Павловича
Николай Павлович был человеком глубоко верующим. Но он также верил в предчувствия, и знал, что в трудные минуты жизни они не раз помогали ему принять правильные решения.
Слава Богу, в империи, как внешние, так и внутренние дела не вызывали поводов для тревоги. Правда, на Кавказе шла война, которую Николай получил "по наследству" от своего старшего брата Александра. На юге тоже было неспокойно. На казачьи станицы и селения совершали набеги разбойники из Хивы и Бухары. Они жгли дома и уводили людей в рабство. Оренбургский военный губернатор Василий Алексеевич Перовский попытался сделать им укорот, но поход, к сожалению, закончился неудачей, и понеся большие потери от холода и болезней войско вернулось назад в Оренбург.
— Кстати, — подумал Николай, — надо будет еще раз переговорить с Василием Алексеевичем, подумать, что можно сделать еще для безопасности наших южных рубежей. Он вчера сказал мне, что нуждается в отдыхе, и отпросился на несколько дней отъехать в имение своего знакомого под Петербургом. Вернется – обязательно с ним поговорю. Это верный человек, именно он был рядом со мной 14 декабря 1825 года на Сенатской площади.
Польское восстание 1830 года изрядно попортило крови государю. — Это все мой братец Константин постарался, — с горечью подумал Николай, — его заигрывания с поляками до добра не довели. Пришлось ему чуть ли не в нижнем белье бежать из Варшавы, а мне вводить в эту проклятую Польшу без малого 180-тысячное войско. Молодец, Дибич, навел в этой Польше порядок. Но, чувствую, что это не последний мятеж. Не знаю, что и делать с этой обезумевшей шляхтой – ведь она требует, чтобы Польшу сделали независимой, и дали ей границы 1772 года. А вот не дождутся! — государь машинально сложил пальцы рук в кукиши.
— Только что мне с ней делать-то, с этой Польшей? Выселить всех поляков в Сибирь? Или истребить их, как истребляют британцы краснокожих в своих заокеанских колониях. Говорят, что они даже платят своим колонистам деньги за головы убитых ими индейцев. Причем, независимо от того, кем были эти индейцы – воинами, женщинами, или детишками.
— Нет, — подумал Николай, — мои подданные так поступать не могут. Да и поляки эти, они ведь тоже разные бывают…
Вон, взять, к примеру, генерала Гауке… Ведь в свое время сражался против нас вместе с Костюшко, до последнего защищал в 1813 году от русских войск крепость Замостье. А потом стал генералом Царства Польского. В ноябре 1830 года он отказался присоединиться к мятежникам, за что был зверски растерзан ими.
Или взять полковника кавалергардов Петра Петровича Ланского. Ведь род их тоже идет из Польши. И что, все Ланские служат России исправно, как и положено подданным русского царя. Кстати, вчера на разводе в Кавалергардском полку Петр Петрович был рядом со мной, и, как мне показалось, хотел что-то важное сказать. И глаза у него были такие… Словно знает ЧТО-ТО, другим неведомое. Опять это проклятое ЧТО-ТО!
Император Всероссийский заворочался на своей узкой кровати. Она жалобно заскрипела под его мощными телесами. Хотя по всей Руси и ходили слухи о железном здоровье царя, но сорокачетырехлетний Николай Павлович знал, что это далеко не так. У него уже начались приливы крови к голове, головокружения, подагра, спровоцированная постоянным ношением узких форменных сапог, донимала государя все чаще и чаще.
— Может быть, нездоровье и является причиной моей сегодняшней бессонницы? — подумал он. — А вот к врачам я не побегу. Не дождутся. Попробую сам как-нибудь разобраться со своими хворями.
— Но вот государыню показать бы хорошим медикам не помешало бы, — подумал император, — ведь она, бедная, стала часто жаловаться на боли в сердце и на одышку. Да и по женским делам у нее не все благополучно. Ведь моя супруга родила мне десять детей. Трое из них, правда, умерли еще во младенчестве. После рождения в 1832 году сына Михаила врачи предупредили меня, что следующие роды могут стать смертельными для императрицы. И после этого она перестала выполнять супружеские обязанности.
Николай покраснел – он вспомнил о том, как государыня, жалея его, еще сильного и не старого мужчину, разрешила ему иметь "амуры" на стороне.
— Милая моя, — подумал о своей супруге император, — как ей трудно знать об этих моих "васильковых дурачествах", и делать вид, что ничего особенного не происходит. Надо будет сделать ей какой-нибудь подарок к ее именинам.
Николай вспомнил, как Александра Федоровна радовалась, словно девочка, когда разглядывали чудесные вещички, преподнесенные ей тот женщиной, которую он увидел впервые вчера в Аничковом дворце. Ее знали Ольгой Валерьевной Румянцевой. Уж не родственница ли она графу Сергею Петровичу Румянцеву – недавно умершему сенатору. Император вспомнил, что Сергей Петрович не был женат, но у него было несколько внебрачных детей. Гм… Все может быть. Тем более, что, по словам этой дамы, она приехала из-за границы, а граф в свое время был дипломатом, и долгое время жил в Пруссии, Англии и Франции. Надо будет предложить Александру Христофоровичу Бенкендорфу навести о ней справки.
То, что эта дама приехала в Россию издалека, и не знает здешних обычаев, Николаю стало ясно после того, как она не сделала книксен, увидев русского монарха, а просто поклонилась. Император вспомнил, что Ольга Румянцева сказала, что она гражданка Северо-Американских Соединенных Штатов. Ее поведение подтверждает это – эти мужланы в Новом Свете не имеют никакого представления о хороших манерах. Знай, только говорят о своих деньгах…
Император вспомнил, какой шум и писк поднялся, когда императрица показала милые дамские безделушки. Как его дочки, Мария и Ольга нюхали духи и помады, разглядывали какие-то блестящие браслетики и кулончики. Ей-Богу, словно сороки какие-то.
Жаль только, что меньше всего радовалась этим вещицам его любимая дочка Сашенька, или Адини, как называли ее домашние. Она вообще, словно не от мира сего. Ни гуляет вместе с сестрами, сидит одна-одинешенька, словно монашка. А ведь умна, и от Бога награждена многими талантами. У нее прекрасный слух и хороший голос. Николай очень любил свою младшую дочь, и желал для нее хорошего жениха.
А вот старшие дочери в девках вряд ли засидятся. Николай усмехнулся, вспомнив о курьезном случае, произошедшем несколько лет назад. Тогда молодой корнет лейб-кирасирского Наследника Цесаревича полка князь Александр Барятинский и Великая княжна Ольга Николаевна полюбили друг друга и тайком встречались у общих знакомых. Нельзя сказать, что князь был для Ольги плохой партией – как-никак Рюрикович, но Николай твердо придерживался принципа – члены царской фамилии не должны жениться и выходить замуж за своих подданных.
Государь запретил дочери встречаться с князем. Но хитрый Барятинский, переодевшись в форму караульного солдата, пробрался в Зимний дворец, чтобы там встретить свою любимую.
Но нашлись "добрые люди", которые рассказали царю о проделках русских "Ромео и Джульетты". Николай узнал в караульном солдате князя, снял его с поста, и запер в своем кабинете. А сам, набросив на плечи солдатскую шинель, встал вместо него на часах. Вскоре в полумраке дворцового коридора появилась женская фигура. Это была великая княжна Ольга Николаевна. Она подошла к отцу, и, не зная о подвохе, бросилась в его объятия.
Закончилось все печально для влюбленных. Утром в свой кабинет, где сидел под замком князь Барятинский, с палкой в руках вошел государь. Несколько раз ударив этим "предметом для воспитания" князя, он велел ему: "Сегодня же чтобы ты был по дороге к Кавказу!" Так гвардейский корнет оказался в Кабардинском егерском полку. Сражался, правда, он неплохо, в тылу не отсиживался, был ранен пулей в бок, после чего вернулся в Петербург, где ему была вручена золотая сабля с надписью "За храбрость".
Николай взглянул на часы. Они показывали четвертый час. За окном было уже совсем светло – наступили знаменитые петербургские белые ночи. В пять, самое позднее, шесть часов царь вставал, выслушивал доклады о происшествиях, произошедших в столице за ночь, просматривал почту, привезенную фельдъегерями, после чего, выпив стакан минеральной воды, отправлялся на прогулку по набережной и Летнему саду со своим любимым пуделем Гусаром.
— Летний сад! — неожиданно вспомнил Николай, — вот где у меня появилось предчувствие ЧЕГО-ТО… И появилось оно после встречи в Летнем саду на недавней утренней прогулке двух незнакомых ему людей. Одеты они были прилично, поведение их тоже, но что-то в них было такое… Не такие они были, как все. Глаза у них смотрели на царя, словно знали что-то ему неведомое…
И встреча князя Одоевского в том же Летнем саду с утра пораньше… Тоже, взгляд у него был какой-то шалый, словно он только что заглянул туда, куда смертным заглядывать не положено… Странно все это… Надо бы пригласить князя к себе… Но, не в Зимний, а в Аничков дворец… А может быть, самому заглянуть к нему? Ведь они старые знакомые, супруга Владимира Федоровича была фрейлиной жены покойного брата Александра…
