Олег Таругин - Если вчера война...

Несколько секунд Сталин смотрел на него с каким-то странным выражением лица, затем, сморгнув, опустил взгляд. Усмехнулся — и неожиданно протянул руку к лежащей на столе пачке папирос:

— Можно, подполковник?

— К-конечно, товарищ Сталин, — заикнулся от неожиданности тот. Это что, Сталин — Сталин! — У него папиросу попросил?!

Иосиф Виссарионович не спеша закурил, пододвинул пачку подполковнику:

— Интересная идея. Не новая, но интересная . Товарищи пламенные революционеры подобным тоже, помнится, баловались. И что?

— А то, что непредсказуемая, товарищ Сталин, вот что! Неизвестно, чем аукнется и нам, и всему миру ликвидация того же Гитлера! Мы его, как ни крути, более-менее знаем, а вот того, кто встанет на его место? Плюс реакция Англии и США.

— А что реакция? — с искренним — впервые за весь их разговор! — интересом переспросил Сталин.

— А то. что еще неизвестно, что хуже — с Гитлером воевать или с Британией и Штатами, точнее, с их капиталами! В моей-то истории они нашими союзниками были —ленд-лиз, все дела, а вот если наоборот? Не уверен войну мы бы и без их поставок и второго фронта выиграли, хотя «Студебеккеры», самолеты, танки, ГСМ да тушенка нам здорово помогли, но вот в стратегическом плане... Не хотел бы я их во врагах иметь. Особенно если они с новым фюрером снюхаются. Вы ведь мои отчеты по полету Гесса, послевоенным годам и «холодной войне» читали? Вот об этом я и говорю. Советский Союз им как кость поперек горла, сами знаете.

— А ведь ты о том говоришь, товарищ Крамарчук, что нам, похоже, нужна война с Гитлером? Чтобы еще хуже не было?

— Ну... не совсем так, товарищ Сталин, но в целом верно. Мы должны получить их в союзники, при этом снизив наши потери до минимума — и разгромив или существенно ослабив Германию. И в идеале — еще и не допустив послевоенного раздела Европы. Вы ведь про Будапешт пятьдесят шестого и Прагу шестьдесят восьмого тоже читали? А это были только первые ласточки. Кровавые такие ласточки... А уж потом и Берлин восемьдесят девятого подоспел. Хотя, честно говоря, — это я лично помню — восточные немцы самыми нашими верными союзниками оказались. Потому как — немцы. Дисциплинированные. И именно потому воевать с ними опасно. Даже нам. Да и вообще, вся советсвкая послевоенная политика в Восточной Европе опасна и весьма не дальновидна, поскольку держалась толкну на наших штыках да на их страхе. А чуть подтолкнули, и рухнуло все. Сначала Югославия с Румынией в девяностых полыхнули, потом остальные про великое славянское братство и Варшавский договор резко позабыли. Ну а там и другие подсуетились — те же американцы с англичанами. Новый мировой порядок и все такое прочее.

Подполковник дернул из пачки папиросу, смят мундштук и судорожно закурил — все, выговорился! То, что даже Берии не решился высказать, самому Сталину выложил. И будь что будет. Если умный он мужик, то...

Сталин был мужиком умным. Ухмыльнулся уголками губ и, перегнувшись через стол (для этого ему пришлось привстать), неожиданно легонько хлопнул Крамарчука по плечу:

— Молодец, подполковник, хорошо говорил, искренне. Даже я поверил. Почти. А теперь успокойся. Я тебя понял, хорошо понял. Но нам еще долго разговаривать, и эмоции тут ни к чему, мешают они, да. По себе знаю. Эмоции в первую очередь гнать нужно. Потому что нам сейчас холодные головы нужны. Ты покури пока, покури. А я сейчас вернусь.

Вождь встал из-за стола и быстрым шагом вышел из кабинета. Краем сознания Крамарчук отметил, что и тут историки, сравнивавшие его с тигром, не ошиблись: ходил Сталин абсолютно бесшумно. Хотя скорее всего виной тому просто были мягкие сапоги и толстые ковровые дорожки на полу. Да и сходство с полосатым хищником, надо полагать, определялось, скорее, желтоватым оттенком его глаз, а вовсе не манерой передвижения.

О том, куда он ушел, Крамарчук не думал: здесь, в этом кабинете, он отчего-то вовсе перестал бояться. Он дошел до самого верха, до вершины, до пика, и па дать отсюда уже было совершенно нестрашно: все равно ничего не почувствуешь. Короткие мгновения эйфории и легкости — и быстрый, не осознаваемый разумом конец. Усмехнувшись пришедшему в голову странному сравнению — уж кем-кем, а альпинистом он отродясь не был! - Крамарчук расслабился на не слишком удобном стуле, докуривая папиросу.

Вернулся Сталин быстро - за спиной негромко хлопнула, закрываясь, дверь, и Вождь опустился в свое кресло.

— Сейчас немного перекусим, Юрий Анатольевич, и продолжим . Нам еще есть о чем поговорить. Очень мне один документик твой понравился, угадаешь, какой?

— Нет, товарищ Сталин, не угадаю.

— А вот этот. — Иосиф Виссарионович выложил на стол несколько скрепленных меж собой листов, судя по всему, загодя отложенных в сторону. — Про просчеты внешней и внутренней политики большевиков и лично товарища Сталина, который...

— Иосиф Виссарионович, — Крамарчук впервые решился обратиться к Вождю по имени-отчеству — похоже, ничего, прошло. — Именно о ваших личных ошибках я ничего не писал!

— Конечно, не писал. Но ведь товарищ Сталин большевик, товарищ Сталин советской страной управляет? Значит, как раз про меня. Ладно, подполковник, не бледней. Сам ведь сказал, не до экивоков сейчас. Отчет я твой читал, вдумчиво читал. И не согласен. Пока. Вот и убеди меня, заставь с тобой согласиться...

Опершись руками на мраморную балюстраду, ограждавшую нависшую над крутым горным склоном террасу, Адольф Гитлер мрачно обозревал затянутые утренней дымкой пики австрийских Альп. Отсюда, с высоты более чем тысячи восьмисот метров, открывался поистене величественный пейзаж, обычно успокаивающий склонную к прекрасному душу художника-акварелиста — обычно, но отнюдь не сейчас. Фюрер медленно обернулся, вперившись тяжелым взглядом в лицо главы Абвера:

— Вильгельм, насколько все ЭТО может оказатьс правдой? Ведь вы не хотите, чтобы я сразу и бесповоротно поверил этому бреду, всей этой сфабрикованной усатым варваром фальшивке?

— Мой фюрер... — Адмирал Канарис откашлялся прежде чем продолжить. — Мой фюрер, данные подтверждены несколькими независимыми источниками Конечно, русские все немедленно засекретили, приняв беспрецедентные меры сохранения тайны, но полностью скрыть факт произошедшего не удалось даже им Увы, это правда, мой фюрер.

— Это не может быть правдой, адмирал. Будущего еще не существует, потому что мы творим его только сейчас! Творим своими руками, своим разумом и непреклонной волей, своим великим прошлым и настоящим! Мы — великая арийская раса — и никто другой! Поэтому ничто не может попасть сюда из пока еще несуществующего времени! Иначе в чем тогда наше величайшее предназначение?

Начальник военной разведки и контрразведки мысленно застонал: именно этого он больше всего и боялся. Фюрер оседлал любимого конька, заблажив об избранности нации и ее историческом предназначении. Плохо — в подобном состоянии он становился абсолютно неспособным выслушивать любые логические доводы.

— Мой фюрер, мы просто не можем оставить произошедшее без внимания. Самого пристального внимания, мой фюрер. Пришельцы из будущего, вероятнее всего, существуют. А это значит, русские получили и сведения обо всех важнейших событиях грядущего. По крайней мере, по моим данным, им уже известно плане «Барбаросса».

— Насчет пришельцев, конечно же, бред. Ну а относительно плана — значит, их разведка просто работает лучше нашей, вот и вся разгадка. А с этим вы, надеюсь, и сами сумеете разобраться. Я не собираюсь бесконечно утирать вам сопли. Изменим сроки, проведем несколько отвлекающих операций — и все дела.

— У меня есть доказательства, мой фюрер. Русские получили несколько экземпляров необычной военной техники Сделанные нашим человеком фотокарточки не очень хорошего качества, но они однозначно подтверждают мою правоту. Кроме того, их береговой батареей потоплен боевой корабль, сейчас ведутся работы по его подъему. Мои агенты также сделали несколько снимков, на этот раз достаточно четких, — ничего подобного нет ни в одном флоте мира. Самое любопытное, корабль американский. Вы разрешите мне ознакомить вас с документами и фотографиями, мой фюрер?

— Да, я ознакомлюсь с русскими фальшивками, Вильгельм. Скажем, после завтрака. Вы ведь позавтракаете со мной, господин адмирал? Что ж, вот и отлично, Ева будет рада... странно, но она здесь скучает, постоянно просится обратно в Берлин. Увы, женщинам не дано оценить всей этой первозданной и дикой красоты, всей этой природной мощи. Идите, Вильгельм, я приду через пару минут.

Фюрер повернулся в сторону окружающих горную резиденцию Альп, которые он так любил когда-то рисовать, и расслабился, наслаждаясь понятной лишь избранным истинной красотой и гармонией.