Роман Злотников - Царь Федор. Трилогия
Так вот, именно там я и собирался заложить свою собственную вотчину. Причем заниматься там промышленным производством я пока что и не думал — железа и меди и в европейской части страны добывалось достаточно. Ну для имеющихся нужд. Так что я хотел просто создать некий… ну типа запас людей. На будущее. И вообще, колонизация Урала и Сибири у меня была чем-то вроде идефикса. Ну сколько в двухтысячных годах в Сибири русских людей жило? Миллионов пятнадцать? Или уже десять? И это на территории, подпираемой с юга полуторамиллиардным Китаем. Подсчитать, что будет лет через сорок? Даже без всякой войны и оккупации. А ведь там не пустыня и не просто лесная глухомань (хотя лес это тоже ресурс, и о-го-го какой), а главные природные кладовые России.
А тут семьи большие, рождаемость — бешеная. Редко какая баба меньше двенадцати — пятнадцати раз рожает. И хотя от половины до двух третей детей до детородного возраста не доживают, все равно каждые лет тридцать, ежели не случается никаких природных катаклизмов навроде нынешнего или техногенных навроде войны, население удваивается. Прикиньте, сколько народу там через четыреста лет жить будет, если в Сибирь переселить хотя бы процентов десять населения — то есть где-то около миллиона человек. Тем более что войны Сибирь, насколько я помню, ни разу не затрагивали. Да даже с учетом возможного периодического голода и эпидемий и то получается — мама не горюй! А если еще хлебные запасы создать и урожайность повысить, в чем я очень на Акселя Виниуса надеюсь, да медицину и гигиену подтянуть…
Короче, возвернувшись, я повелел на всех одиннадцати проезжих дорогах, кои в мою вотчину входили и потом из нее выходили, обустроить так называемые карантины. А конкретно — пункты приема беженцев. Ну там столовую, баню, бараки для размещения… А во всех деревнях и починках, кои в вотчине оказались во множестве лежащими в запустении, а также и в жилых строить и перестраивать избы так, чтобы сложить во всех нормальные печи с трубами. На ручьях и небольших речках были заложены кроме кирпичного еще пять заводиков — железоделательный, гончарный, мыловаренный, полотняный и большая лесопилка, для них строились запруды и изготавливались большие деревянные колеса. Грех было не воспользоваться оказавшимися под рукой голландцами. Тем более что если бы у нас, как у китайцев, провозглашался девиз, под которым должно пройти правление очередного императора, то я бы взял такой: «Ничего, что может сделать машина, не делать руками». Была, была у меня мечта о паровике, но сначала надо было найти, ну или воспитать и обучить людей, которые смогут его изготовить. Потому что лично я, как его делать, совершенно не представлял. Ну кроме самых общих вещей типа нагреть воду, превратить ее в пар, а уж он-то как-то там и будет работать…
Кстати, самый большой прикол вышел с лесопилкой. Знаете, как на Руси до сего момента доски делали? Брали бревно, и если доска требовалась короткая, то раскалывали его вдоль, а затем обтесывали топором. А если длинная — то просто обтесывали бревно, сгоняя лишнее и получая из одного даже очень толстого бревна однудоску! Понятно, что стоили они немерено. А голландцы уже придумали доски пилить. Причем распуская бревно сразу, одним проходом, на несколько досок пакетом пил, приводимых в действие водяным колесом. Ну еще бы, один флот требовал столько доски, что в противном случае ее пришлось бы закупать по всей Европе… Похоже, если цены на доски продержатся хотя бы лет пять, одна моя лесопилка окупит все расходы на обустройство вотчины…
По возвращении из Сольвычегодска я свою вотчину не узнал. Мне еще пришлось задержаться на две недели в Москве, где на меня совершила крутой наезд боярская партия Шуйских, обвинивших меня в том, что я сманиваюих крестьян и холопов. Вернее, к моему приезду наезд слегка рассосался, поскольку стало уже ясно, что и в этом году урожая не будет и кормить лишние рты нечем, но, чую, в будущем они мне еще кровушку попортят. Ведь, согласно указу моего батюшки об «урочных летах», всех, кого я принял, накормил, обогрел, обобра… кхм, это уже из другой оперы, так вот, всех принятых мною беженцев по первому требованию их бывших владельцев должны вернуть «назад, где кто жил». Ежели с момента их бегства не прошло более пяти лет. Так что мне теперь нужно было хорошенько поломать голову над тем, как мне оставить в вотчине тех людей, что я там поселил… Ну а на Урал пусть сами розыскники едут. Сейчас паспортов с фотографиями нет, прописок тоже, где кто какими деревеньками расселился — также с воздуха не просечешь, а со Строгановыми бодаться — ой многим себе дороже покажется. Но все равно ситуация, что назревала в Думе, задуматься меня заставила крепко. Такой вот оксюморон вырисовывался…
Когда мой отряд добрался до границ вотчины, народ просто ахнул. Во-первых, сразу за новеньким мостом начиналась отличная дорога, мощенная дробленым бутовым камнем. Во-вторых, вокруг чернелиперепаханные поля. Именно чернели. И вы поймете мой восторг, потому что до сего момента крестьяне пахали исключительно сохой, которая землю не переворачивала, а только слегка взрыхляла. Виниус за прошедший год про страну кое-что понял, поэтому, столкнувшись с ранними и сильными заморозками, решил мне поверить и озимых не сеять, но зато заставил крестьян перепахать все поля, чтобы вывороченные наружу корни сорняков за зиму повымерзли… ну и чтобы крестьяне попробовали, почувствовали, что такое колесный плуг. После того случая с урожаем в починке все слушались его беспрекословно, и с этим никаких проблем в мое отсутствие не было. Ну а на запруженных ручьях уже весело скрипели водяные колеса двух заводиков. Остальные еще строились…
Осенью и в начале зимы поток беженцев усилился. Слухи о необычной «царевичевой вотчине» распространились по всей стране, и ко мне рано или поздно заворачивали, наверное, все, кто в это тяжкое время стронулся с места и сумел не умереть в дороге и не быть убиту шишами. Многие сначала добирались до Москвы, Калуги, Смоленска или еще какого крупного города, там узнавали про мое Белкино и, сколько-нито победовав в городах, двигались уже сюда. Впрочем, батюшка, которому я, возвернувшись с Урала, все подробно рассказал, продолжал бесперебойно снабжать меня хлебом и деньгами. Похоже, он и сам заинтересовался тем, чего там его неугомонному сыну удастся сотворить. Так что за три осенних и один зимний месяц через мои «карантины» прошло около ста тысяч человек, из них я в своей вотчине оставил почти двадцать пять тысяч, полностью заселив все брошенные «впусте» деревеньки, выселки и починки и заложив с десяток новых. А также полностью укомплектовав кадрами все заложенные заводы, к которым прибавился еще один — консервный. То есть жестяных банок у меня еще не делали, хотя жесть была уже известна, но упакованная в глазурованные глиняные горшки тушенка уже выпускалась вполне серийно. Я благодаря своей кулинарной причуде готовить ее умел, и неплохо. Во всяком случае, у всех, кто пробовал, она шла на ура. Что касается серийного производства, пока что я был не слишком уверен, что мне удалось полностью отработать технологию. К тому же многие компоненты, например та же вощеная бумага, которую мне пришлось использовать в качестве уплотнителя крышки вследствие недоступности каучука, обходились слишком дорого, чтобы думать о массовом производстве. Да и керамическая тара явно была слишком хрупка для использования в тех местах, где тушенка просто королева — в армии, в дальних путешествиях по земле или по морю, в местах природных катастроф. Но на первый случай пошло и так.
И еще среди беженцев было достаточно много людей, к появлению которых я лично оказался не готов. Это были боевые холопы…
Первого ко мне привел Акинфей Данилыч.
Стянув с головы треух, он низко поклонился и переступил порог моего кабинета. Да-да, я уже и кабинет себе завел. И вообще, по меркам этого века я считался уже даже не ребенком. А недорослем. Да и то формально. В это время в двенадцать лет уже женили, а в четырнадцать лет крестьянка первого ребенка рожала. Не сплошь и рядом, конечно, но и не ах-ох, вы подумайте, что только случилось! А в пятнадцать лет дворянские недоросли уже считались строевыми бойцами и числились в Разрядном приказе. Так вот, Акинфей Данилыч вошел ко мне в кабинет, таща за собой крепкого мужика лет под сорок.
— Вот, царевич-государь, тут такое дело… — Он замолчал, замялся и покосился на стоящего рядом мужика.
Я отложил перо, аккуратно отодвинул лист, на котором набрасывал план дел на завтра, и повернулся к Данилычу, ожидая продолжения.
— Так вот, я и говорю… — снова начал Акинфей Данилыч, — смертоубивство у нас тут…
— Как? — Я подался вперед. Вот уж этого я никогда не потерплю…
