Бригадир - Алексей Викторович Вязовский
— Питер — дыра, — механически сказал я, изумляясь сам себе. Старый фильм, который мне так нравился, тут еще не сняли. — В Москву ехать надо. В Москве вся сила.
Санек удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Услышать слово «Питер» от уличного пацана из Подмосковья — это для него несколько неожиданно.
— Ты досиди сначала ровно, — буркнул Локоть.
— Да! — вздохнул Троллейбус. — Попробуй тут досиди. Вон Хлыста как в последний день отделали!
— Правильно говорить «крайний» — поправил я его. — До моего последнего дня еще далеко. Ладно, пора на вечерний сходняк. Вон, активисты шумят уже. Собираемся.
Глава 2
— Лицом к стене! — хлестнула плеткой знакомая фраза. Тело привычно встало и завело кисти назад. А ведь мне для этого даже голову включать не пришлось. Все само собой получается. За столько-то лет…
— На выход! Налево иди!
Я механически, переставляя ноги, словно сомнамбула, прошел в каптерку, где в чем-то расписался, пролистнул паспорт и «волчий билет», справку об освобождении. Все верно. Схватив в охапку свой скудный скарб, я двинул на выход и в комнате при каптерке переоделся. Потертые синие джинсы-«варенки», ботинки фирмы Скороход, рубашка, легкая куртка. Эх… По нынешней зиме я совсем околею — за окном минус двадцать. Ночью шел снег, и отрядных первым делом с утра кинули на уборку дорожек. А я вот все, на волю.
В комнате появился кум — начальник оперативного отдела майор Гусев. И провожал он меня, сияя людоедской улыбкой.
— Ох, ненадолго ты выходишь, Хлыст. Зуб даю, что скоро обратно заедешь.
— Береги зубы, гражданин майор, — я завязал шнурки. — Пригодятся еще. Это только у акул они отрастают обратно. А ты не акула ни разу. Так… окушок.
— Опять дерзишь! — непонятно почему развеселился кум. Наверное, я его забавлял. — Так и будешь в отрицалове? Молодой ведь парень. Жить еще и жить.
Он бубнил и бубнил, а я молчал. Я почти всегда молчал, когда он говорил со мной. Но сейчас для молчания появились очень и очень веские причины, потому что по радио в каптерке диктор выдавал такое, что конвоиры пооткрывали рты.
— Сегодня, 8 декабря 1991 года тремя государствами-учредителями Союза были подписаны Соглашения о прекращении существования СССР и создании Союза независимых государств…
Это казалось дурной шуткой, но так говорил диктор. А дикторам в нашей стране пока еще верили безоговорочно.
— Слышал, Иван Семеныч, чего по радио говорят? Союз развалился! — ожидаемо произнес мордатый вертухай, лязгнув засовом дверей.
— Глупость какая-то! — кум покачал головой — Не верю я в это. Голосовали же на референдуме за сохранение!
— Да им там в Кремле все по хер, — ответил мордатый и уже обратился ко мне. — Ну что стоишь, мух считаешь. Справку получил? Вещи тоже? Вали отсюда! Машина вот-вот уедет.
— Погоди, командир! — остановился я в двух шагах от долгожданной воли. — Будь человеком. Дай радио послушать. Не каждый день мир с ног на голову переворачивается.
— Ну послушай, если хочешь, — равнодушно пожал плечами охранник и отвернулся. — Водила все равно еще путевку оформляет.
Диктор, который явно наслаждался звуками своего густого, бархатистого баритона, прекратил вбивать гвозди в гроб великой страны, и я окончательно потерял интерес к происходящему. Мне все стало ясно. Заиграла музыка, а я открыл тяжелую железную калитку и вышел на мороз. За воротами стоял тарахтящий вхолостую Зилок, который отвезет меня в город, а сам загрузится харчами для сотен людей, которым еще только предстоит домотать свой срок. Поселок с крошечным полустанком считался центром жизни в глухом таежном углу, где вокруг построили два десятка лагерей. Республика Коми — редкостное по приятности место, если приезжаешь сюда добровольно. Грибы, лыжи и сказочная природа. А я вот, по совершенно понятной причине, эти места люто ненавидел. Я любил Крым. Наверное, потому что не был там ни разу. И моря я тоже никогда не видел. Я вообще ни хрена в этой жизни не видел, кроме родной Лобни и лагерей.
— Как же мы теперь жить-то будем?
Бородатый, косматый водила Зила тоже слушал радио. Он ошалело крутил головой и отпускал матерные комментарии. Как мы будем жить? Не было больше никаких мы. Закончились. Потеряв привычные ориентиры и небогатую, но предсказуемую жизнь, люди станут похожи на кур с отрубленной головой. Начнут бегать, суетиться и бессмысленно хлопать крыльями. Многие из них не впишутся в рынок, как радостно предрекали два его апологета — один рыжий, а второй толстомордый. Они свалятся в самую убогую нищету. Настолько страшную, что для их дочерей завидной долей станет карьера проститутки. Как можно было довести до такого скотского состояния целый народ? Этого я так и не смог понять за всю свою долгую жизнь, которая научила меня хорошо понимать людей. Может быть, я пойму это сейчас? Со второй попытки? Я поежился и посмотрел в небо. Снег валил и валил.
— Поехали уже, а то застрянем по дороге, — я протянул руку к радио и уменьшил звук. — Не слушай. Для здоровья вредно.
Водила хмуро на меня посмотрел, но ничего не сказал, только притопил педаль газа. Наверное, он в глубине души понимал мою правоту. Зона, на которую я любовался в зеркало заднего вида, быстро растаяла в сизой морозной дымке. Я очень надеялся, что это навсегда.
* * *Вокзал в Сыктывкаре привел меня в полнейшее удивление. Не могло быть в советском городе таких вокзалов. Он выглядел как женщина, которая прожила в браке тридцать лет, а потом ее бросил муж. Такая, которая перестает следить за собой и растерянно смотрит по сторонам, не понимая, как же ей теперь дальше быть. Вот и вокзал казался таким. И вроде бы на нем все так же толкался народ, по-гусиному вытягивая
