Дурень. Книга первая. Сашка - Андрей Готлибович Шопперт
Поезд тронулся когда, то Кох на планшете набрал «даун», интересно же было, откуда у такой богини мог этот ребёнок появиться. Оказалось, что пьяный мух или курение не имеют почти к этому отношение. Всё дело в генетике, двадцать первая хромосома имеет не двойной, а тройной набор… Не генетик, в общем. Хоть в школе и институте изучал Виктор это немного. Запомнил, только Кох тогда, что чаще всего дети рождаются с синдромом Дауна, если мать в возрасте. Про его матушку это можно считать причиной стопроцентной. Матушке-княгине сейчас лет под пятьдесят, а значит его… Ну, дауна этого, куда душа Коха переселилась, она родила далеко за тридцать лет. Ведь ему сейчас пятнадцать. Это он точно узнал. Позавчера были именины, об этом Наталья Андревна тоже разговаривала с мужиком в сюртуке, Виктор понял, что это управляющий у княгини. Заодно и время выяснил из того же разговора. Сейчас 1830 год. Июнь месяц. Десятое июня 1830 года.
Да, про градации или степени умственной отсталости при синдроме Дауна, три их по… нет не медик. Как-то синдром этот связан с олигофренией, а у олигофрении три степени… Ну, наверное. Итак: три степени олигофрении: дебильность, имбецильность и идиотия. Как-то это связано с тем, до какого возраста разовьётся мозг. Из того, что Сашенька-дурень, как его та пигалица называла, почти не говорил и хреново двигал руками и ногами, хотя и правильно реагировал на вопросы, у него теперь вторая группа этой олигофрении. Он — имбецил. У него умственное развитие трёхлетнего ребёнка.
Чертов карась! Долбаная золотая рыбка, вот уж удружила. Чем там у Пушкина кончилось? Разбитое корыто? То есть, всё вернулось на круги своя? Это сейчас было заветным желанием Коха. Черт с ним, пусть снова будет шестьдесят лет. Хоть десяток годков пожить ещё нормальным человеком. Так и до восьмидесяти живут. Двадцать лет нормальной жизни… Стоп. А ту ведь не больше. Читал, что рано умирают больные этим синдромом. Даун — это фамилия врача английского. И, конечно, к ней привыкли, но глядя в зеркало — понимаешь, что термин «монголизм» подходит лучше. Ничего против монголов или китайцев Виктор Германович не имел, но лицо, а особенно веки и правда делают похожим больного на азиата именно монголоидной внешности.
— Карась, ну пожалуйста, верни меня назад! — в очередной раз промычал Виктор. А, ну да, Сашенька — дурень.
Событие четвёртое
— У моего сына проблемы с дикцией. Ты знаешь какую-нибудь скороговорку?
— Рядом с ямой холм с кулями, выйду на холм куль поправлю…
— Погоди-погоди… Рядом с ямой холм с ху… Блин, теперь и у меня проблемы…
— Сашенька, что случилось, сходи погуляй, ты уже два дня лежишь. Доктора может позвать? Тимофея Иоганновича? — матушка стояла к кровати чуть боком, видна была Коху только половина её лица, и эта половина не выражала заботу о больном ребёнке. Скорее — усталость. Перегорело за пятнадцать лет. Кара господня на неё за грехи и испытание. Нужно нести и то и это. Не было слезинки в глазу, не было морщинок на лбу. Главное же — не было заботы и участия в голосе, была просто программа. Лежит ребёнок, не встаёт с постели, следовательно нужен доктор. Нужен доктор — выходит его нужно позвать.
— Не надо доктора. (эе ало ото). — Получилось как-то так.
— Машка? Что он говорит? — в комнате, естественно, была та самая пигалица семилетняя, что всюду за ним таскается.
— Не надо, говорит, доктора, — Виктор Германович теперь уже разобрался, что девчонка эта как бы его личный переводчик. Пока непонятно как и почему, но эта крестьянская девочка понимает его даунский и может объяснить это на русском.
— А почему лежит и не встаёт? — как-то в третьем лице о сыне обратилась княгиня к пацанке. Виктор мысленно впервые за всё время пребывания в этом теле улыбнулся. Словно Машка эта теперь не только его мычание будет матери переводить, но и наоборот слова матери будет мычать для Сашеньки-дурня.
— Надо доктора, — не стал дожидаться перевода Кох. Передумал, знал, что микстур от этого не существует, это, блин — генетика. Но в будущем их как-то развивают, упражнения есть специальные. Социализируют. Вон какое слово хорошее вспомнил.
— Так сейчас же и пошлю за Тимофеем Иоганновичем? — выслушав перевод, обрадовалась Наталья Андревна. И решительным быстрым шагом покинула комнату сына.
Мать ушла… Эта мать его моложе. Между прочим, бытует мнение в книгах так точно, что в прошлом люди быстро стареют и в пятьдесят женщина уже старуха совсем. А вот Наталья Андреевна из этого стереотипа резко выделялась. Это была худая довольно высокая женщина, где-то метр семьдесят, с совершенно не обезображенном морщинами лицом, с тонкими кистями и длинными пальцами, с совершенно белой, не тронутой пигментными пятнами, кожей. Платье, вопреки ожиданию, не было огромным балахоном на корсете, с декольте позволяющем до пупа. Нет, оно обтягивало фигуру и было застёгнуто спереди на пуговки почти под шею, тоже не кажущую старой. Возможно есть чисто генетически предрасположенные к этому люди, не стариться рано. Был же в советском кинематографе актёр Кваша, который в семьдесят играл молодых любовников. Из такой породы видимо и княгиня. Да, княгиня, а следовательно, и Сашенька-дурень носили фамилию Болховских и Сашенька был сыном князя Сергея Борисовича Болховского, погибшего в 1814 году в Париже, можно сказать в последний день войны. Насколько понял Виктор из разговора матушки с управляющим, князь был майором артиллерии и прибыл к Парижу буквально за день до смерти. Был он ранен под Лейпцигом. Лечился в деревне у себя, а в четырнадцатом году выздоровел и поехал дальше бить Бонопарту и в последнем бое где-то в предместьях Парижа пуля угодила ему в сердце. Там и похоронен. Ну и во время лечения, перед самым отъездом, у них с Натальей Андреевной и получился Сашенька.
Был ещё один сын у князя
