Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов
— Цирковое ей! Ой-вэй! Не девочка, а позор почтенных еврейских родителей!
Пока они там препирались привычно, перебудив всех, кто ещё не встал и втянув их в свою свару, мы умылись наскоро, да и поспешили наверх.
— Суп фасолевый с картофелем, — захлопотала тётя Песя вокруг нас с половником. В етот раз накрыто не на веранде на кухне. Тесновато чуть, но ничево так, уютственно! И не жарко, потому как солнце с утра не распалилось ещё.
— Вкусно! — одобряю я, наворачивая по всем правила етикета.
— Поняла, Фирочка? Мужчина любит сперва глазами, а потом желудком! Но если не наполнить желудок вкусно и полезно, то глаза будут искать это вкусно на стороне. А если у мужчины вкусно полон желудок и не выедается мозг чайной ложечкой, то ничего ему больше и надо!
— Ма-ам!
— Помамкай мне тут! Ешьте, мальчики! А то знаю вас, небось на море пойдёте?
— Угу!
— Детвора! — тётя Песя высунулась на веранду, — мальчики московские потом на море пойдут! Кто хотит, давайте тоже!
— И компания будет, — пояснила она нам, засунувшись обратно, — и не заблудитесь.
Спустились после завтрака во двор и присели за стол под деревом. А вокруг носятся, переговариваются на своем, орут и мало што не дерутся.
— Шебутные какие-то, — пробормотал Санька, глядя на етот хаос.
— Агась! Переезд дурдома!
Посмеялися, но всево через пять минут возглавили ету цирковую процессию. Сколько там, кто… един Боженька знает!
Детвора от семи примерно, до тринадцати. Сутулый такой дрищотик, у которово уже волос вовсю растёт. Я думал, ему шестнадцать минимум, а тока-тока тринадцать, оказывается! Порода такая.
Всё ето шапито галдит, шумит и растекается по дворам и подворотням, собираясь обратно, вот ей-ей, не всегда тем составом! Половина сменилась, никак не меньше! Мы попервой впереди были а потом в серёдке. Шествуем, как цирковые слоны, только афиш на боках не хватает.
— А! — махнула рукой Фира на мой вопрос. — Как обычно! Молдаванка, вокруг свои да наши. Живём бок о бок, в одну синагогу ходим, попереженились меж собой. Плюнь!
Почти тут же она продемонстрировала, как надо плевать. Ну так я какой-то девчонке не уступил, цвиркнул по хитровски через губу. Могём!
— Здоровски! А меня научишь?
Всю дорогу до моря учил сперва Фирку, а потом и всех желающих, плеваться по-хитровски. Старшие быстро освоили ету важную науку, а младшие только себя да друг дружку заплевали.
— Запашисто! — помахал ладонью перед носом Санька, когда мы вышли к морю, — пока мы шли, я думал, што от нужников несёт, дома-то один к одному стоят. Народу много, серут тоже много. А тут вона как, море вонючее!
— Водоросли, — равнодушно отозвалась Фира, — привыкнешь. Пойдём дальше! Там за камнями раздеться можно будет.
Пошли дальше, меня о чём-то спрашивают, отвечаю машинально, а сам всю шею выворотил, отвернуться от моря не могу. Такое всё знакомее и родное, што надышаться и насмотреться не могу. Запашисто малость, ето да, но не мешает, вот ей-ей! Лучше любово одеколона запах этот водоросляной.
Дошли до обломистых камней и поделилися, штоб раздеться. Мальчики налево, девочки направо. Не мочить же одёжку в солёной воде?! Портится она от тово, а богатых промеж нас нет! Так и полезли – слева мальчики, справа девочки, а посерёдке мелюзга обоева пола.
Мутноватая водичка-то. Мне море другим помнится, чистым и прозрачным, да и не таким духмяным. Но то было другое море, другой век и другая жизнь.
Залезли все уже, плескаются, а стою себе голым столбиком, призадумался потому што.
— Егор! — Санька орёт. — Залазь!
Иду, и каждую песчинку ногами чувствую, каждый камушек, и будто ластятся они, как котята. А потом волны на ступни набежали так ласково, и я присел. Руку протянул, дотронулся до воды и шепчу:
— Ну здравствуй, зверь по имени Море!
Наплескались не досыта, Фирка нас с моря погнала. Сказала, што с непривычки кожа сползти может, потому как солнце здесь сильное, южное!
Санька заспорил было, но Фира подплыла сзаду, да ладонями по загривку провела, и тово ажно дугой назад выгнуло! Больно! Обгорел уже, значицца.
Хотел он её поймать и отомстить, но волна солёная в нос захлестнула. Хоть и на мелководье дружок мой был, а чуть не захлебнулся – перепугался потому как. Ничо, отошёл!
— Вы здесь на всё лето, так? Успеете ещё загореть и обгореть! — щебетала девчонка из-за камней, пока одевалась. — А то приезжают иногда, сходят раз, накупаются до одури, а потом неделю только по тени передвигаются и сметаной мажутся!
— Пока всех собирали да через Молдаванку шли, — продолжила она, появившись из-за камня, — пока накупались, пока назад. Обедать уже пора!
Прислушиваюсь к себе, а ведь оно и верно! Не то штобы живот к хребту прилип, но жратаньки уже хочется.
Пошли назад совсем другими путями, вроде как екскурсия и нас с Санькой выгулять заодно. Показать, значицца, своим да нашим. Фира трещала на ходу очень даже интересно, но так быстро, што в голову сразу и не укладывалось. А когда укладываться начинало, так в ухи влетали новые слова, выбивая старые. В общем, интересно, но ни хренинушки не запомнил!
Пока шли, половина народа рассосалась по дворам. Только юрк! И нету. По дружкам и родственникам пошли, значицца. Осталися только мы с Санькой, Фира, её братишки да двое других мелких непонятново пола.
А потом раз! И четверо дорогу нам преградили. Чернявые все да носатые – местные, значицца. Я сразу Фирку за спину, Санька вперёд шагнул – рядышком штоб, значицца.
— И откуда ты такой нарядный? — спрашивает меня тот, што постарше, лет четырнадцати на вид, и на землю сплёвывает.
— А ты, — сплёвываю в свой черёд, — кто такой, штобы перед тобой отчитываться?
— Я-то, — ответил вожак, — на Молдаванке всем знаком и своё уважаемое имя попусту трепать не буду, а вот за тебя вопросы есть, и мы их спросим! И с тебя, и с Фиры!
— Как спрашивать будете, милостивый сударь? По правилам бокса английского? — и руками так – жух-жух по воздуху! Нырочков парочку, уклончик.
— Можно и французского, — скалю зубы, — и вертушку так на уровне головы – раз! Оно больше для танцев такое тренирую, потому как в драке почти и бесполезно, если против человека понимающево. Но еффектно и тово, внушает.
— Или, — руки в карманы резко, а Санька за мной повторяет, чуть поотстав, — по правилам благородного беспредела?
Стоят, посматривают, задумчивые такие. А што ж не призадуматься? У меня на левой кастет с зубчиками надет, а в правой ножик. И видно сразу, што не для того, штобы по веточкам строгать,
