Шофер - Андрей Никонов
Травин подъехал к вокзалам утром в начале восьмого. До этого поколесил по центру города, подхватывая пассажиров по дороге у мест отдыха, или ожидая на стоянках на площади Свердлова или на Столешниковом, среди рестораций и дорогих магазинов, там нэпман на нэпмане сидел. Но к утру клиентов почти не оставалось, на Каланчёвку он заехал на всякий случай, от трёх вокзалов рукой было подать до таксопарка. Неожиданно для середины июля похолодало, ночью при дыхании пар валил изо рта, а под утро металлические поверхности машины покрылись росой.
— Эй, бегом сюда, — позвал Сергей мальчишку, торговавшего сдобой и горячим сбитнем.
Тот подкатил тележку, передал в открытое окно три больших пирога с требухой и грибами, забрал кружку.
— Рупь и пятак, — маленький торговец налил исходящий паром и пахнущий мёдом и травами напиток.
— Ты не оборзел ли, шкет? Ещё на прошлой неделе дешевле на гривенник было.
— Такие цены, дядя, место людное, опять же ночи студёные пошли, — мальчишка забрал деньги, и поспешил к другим покупателям.
Сергей только вздохнул. На рубль можно было неплохо не только позавтракать, а ещё пообедать и поужинать, вокзальные цены сбивали с ног. Но торговля у разносчиков шла бойко, малой прямо на глазах Травина распродал всё извозчикам и со всех ног побежал за новым товаром, волоча тележку за собой.
Пока Сергей ел, со стороны Октябрьского вокзала повалила толпа приезжих. Здесь народ был более-менее приличный, в основном из бывшей столицы или приграничных областей, извозчики отъезжали один за другим, таксомоторы придирчиво осматривались и тоже кое-как разбирались. Молодой человек стоял в самом конце очереди и надеялся, что до него пассажиры не доберутся.
Третий пирог доесть Травину не дали, в окошко набалдашником тросточки постучал неожиданный клиент.
— Браток, до «Европейской» сколько будет стоить проезд?
Мужчина лет сорока, с усиками и модной бородкой клинышком, в шляпе и с тросточкой, не дожидаясь ответа, залез в машину и устроился на переднем сидении. С собой у пассажира был небольшой кожаный саквояж с серебряной пряжкой. Сергей прикинул, развернуться на площади, потом проехать сотню метров по Домниковской, выходило меньше километра.
— Восемьдесят копеек, — сказал он, — да вы, гражданин, не бойтесь, у нас контора государственная, вон, счётчик уже четыре гривенника за посадку отсчитал, так что обмануть никак не получится.
— Совсем задаром, — удивился пассажир, — извозчики в центр города трёшку просят.
— Какой центр? Европейская здесь, на Домниковке, пешком быстрее дойти, — Травин усмехнулся. — Или вам в ту, что на Волхонке, надо? В самый центр?
— В неё, — мужчина нетерпеливо кивнул. — В самую что ни на есть лучшую.
— Европейская на Волхонке по высшему классу, только там за валюту и для иностранцев, — предупредил Сергей, нажимая рычаг газа, — но раз вы решили, поехали.
— Эй, погоди, — пассажир всполошился, — какие иностранцы? Ты мне баки не забивай, поясни.
— Их две, гостиницы, и обе «Европейские», — Травин пропустил извозчика, потом шестой трамвай, и развернулся к площадке возле Октябрьского вокзала. — Одна здесь, второй категории, на Дубниковке в двадцать седьмом доме, а вторая на Волхонке, она к Бюро по иностранцам относится. Там посольские живут и коммерсанты заграничные.
— Тьфу, — усатый сплюнул, — вот и слушай других. Скажи, браток, а какие есть чтобы первого разряда, я, понимаешь сам, человек серьёзный, и не могу селиться в клоповнике.
— Первого? — Сергей задумался. Пассажир был одет с шиком, да и набалдашник у трости выглядел недёшево. — Балчуг есть, он же «Новомосковская», это на набережной, там ещё мебелированные комнаты сдаются, потом «Астория» в Долгоруковском переулке, она же улица Белинского, и «Дом Востока» на Старой площади, здание ОГПУ неподалёку.
— В «Дом Востока» не хочу, куда ближе?
— Да и так, и эдак километров пять выйдет.
— Тогда давай в «Асторию», — клиент снял шляпу, обнаружив полное отсутствие волос, над правым ухом кожа бугрилась рубцами. — Название нравится. В Петрограде тоже такая есть.
Травин кивнул, двинул рычаг переключения газа, нажал на педаль сцепления, Рено чихнул сизым дымом, и медленно тронулся, пропуская тридцать пятый трамвай, потом, набирая скорость, выехал на Каланчёвскую улицу, с неё — на Мясницкую, следом в Театральный проезд, и сразу после поворота на Тверскую повернул на Белинского. Там, в бывшем доходном доме Л. А. Постниковой, располагалась бывшая же гостиница Астория, которая теперь называлась «Пассаж».
— Два сорок, — сказал Сергей, заехав во двор.
— Ну уж дудки, — пассажир достал пачку денег, вытащил оттуда червонец, — бери, бери, без сдачи. Другой бы обманул, покрутил по городу, а ты молодец, не подвёл. Ну и я человек не бедный, чтобы жмотничать. Лицо мне твоё знакомо, скажи, мы с тобой раньше не встречались? В Петрограде, например?
— Не припомню, по стране меня помотало, но в Петрограде ни разу не был, — Сергей покачал головой.
— Значит, показалось. Бывай, браток.
Травин подождал, когда за клиентом закроется тяжёлая дубовая дверь с медными заклёпками и кованной ручкой, выжал педаль заднего хода. Пассажира звали Николай Леопольдович Гизингер, и он приходился Травину двоюродным дядей. Сергей сморщился, любое воспоминание о жизни до контузии вызывало острейший приступ головной боли. И не только о той жизни, но и о другой.
Глава 2
Глава 2.
Декабрь 1922 года, Москва, Психиатрическая больница 1
— Нуте-с, товарищ, — председатель подкомиссии Вильгельм Громбах переглянулся с директором клиники Зайцевым, — для начала расскажите, кто вы и на что жалуетесь.
Сергей сидел на стуле посреди большой комнаты, а перед ним, за длинным столом, расположились четверо врачей в белых халатах и женщина в мужском военном френче. Все они смотрели на него с интересом.
— А что тут рассказывать, зовут меня Сергей Олегович Травин, родился в Сальмисском уезде в тысяча восемьсот девяносто девятом году, закончил реальное училище в Выборге, из крестьян. До революции работал на железной дороге обходчиком, а как финны захватили город, уехал в Петрозаводск. Воевал на Карельском фронте, после контузии лечился в четвёртом военном госпитале, который раньше нервной клиникой Соловьёва был, потом ещё долечивался в Бахрушинской больнице, ну а после сюда попал. Лечит меня доктор Зайцев Александр Минович от головных болей и диссоциативного расстройства личности. От расстройства он меня излечил, а приступы головной боли остались, резкие, никакими лекарствами не снимаются, даже морфием, проходят сами через непродолжительное время.
Члены врачебной комиссии переглянулись. Обычно такие мероприятия проходили в здании кинотеатра «Орион», что на Преображенской площади, но для душевнобольных делали исключение, собираясь по месту излечения от болезни. Этот больной ну никак сумасшедшим не выглядел, вёл себя скромно, но не зажато, на вопросы отвечал чётко и по делу, сложные слова и медицинские термины без ошибок произносил. К тому же его лечащий врач, Зайцев, признанный авторитет в психиатрии, уверял, что у Травина наступила стойкая ремиссия.
— Значит, вы именно тот, как сейчас сказали, а не некий Евгений Должанский, одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года рождения, воспитанник детского дома в выдуманной капиталистической России, и не перенеслись сюда чудом из двадцать первого века?
— Нет, — Травин покрутил головой, поморщился. — То есть да, я Сергей Травин, а не тот, другой. И ни в каком двадцать первом веке я не был, что за чушь.
— Ну что тут сказать, — Громбах повертел карандаш, — отрадно, что вы, молодой человек, это осознаёте и признаёте. Доктор Зайцев утверждает, что лечение прошло успешно, и все эти фантазии из вас ушли. Ушли ведь?
— Да.
— Но фантомные, как мы их называем, боли — они никуда не делись, так? Из-за травматического раздвоения личности вы, молодой человек, таким образом подавляли свою, так сказать, вторую ложную сущность, она хоть и исчезла, но эту гадость за собой оставила в виде приступов мигрени, которая, к сожалению, лечению не поддаётся. Однако мысли свои излагаете связанно, вон даже слова умные сказали без запинки, поведение адекватное, на прохожих не бросаетесь и в припадках не бьётесь, я тоже не вижу причин продолжать процедуры. Кем работаете?
— Здесь, в больнице, подсобным рабочим. В основном таскаю, что попросят.
— Это, конечно, хорошо, физический труд на пользу идёт, — Громбах привстал, опершись руками на стол, — вот
