Игрок - Аристарх Риддер
Ну ладно, автомобиль, это только у писателей из «первой обоймы», с миллионными тиражами, государственными премиями и прочими регалиями. У середнячков — на мотоцикл, или в лучшем случае — на мопед. Вот только «капает» такой гонорар, не каждый месяц, а хорошо, если раз в полгода. Какая-нибудь повесть, или даже простой рассказ должны отлежаться, проверяться на актуальность и идеологическое соответствие.
Так что писатели живут как студенты, сначала по принципу «правой руки», когда в ресторане заказываешь, закрывая ладонью цены. Потом по принципу «правой», когда прикрываешь названия и смотришь, на что хватит денег. А затем «волчка». Покрутишься, покрутишься и уходишь.
Правда, ко мне это не относилось. У меня был свой способ безбедного существования между гонорарами. Который позже и сослужил мне дурную службу.
— Федя, дай четвертной взаймы? — ловит меня за пуговицу Феликс Забавлин, детский писатель-сказочник.
У него округлое добродушное лицо и такие же круглые очки с большими диоптриями. Настоящего имени Забавлина уже никто не помнит.
— Федя в лесу съел медведя, — говорю, — а я Фёдор Михайлович.
К своему имени я отношусь трепетно ещё с детского сада. Сколько с тех пор носов было разбито — не счесть.
— Хорошо, Михалыч, — покладисто соглашается Забавлин. — Ты, главное, одолжи. Веронике сапоги предложили новые, югославские. А я тебе со следующего гонорара верну… Вот сказку несу новую… тебе почитать?
Детский писатель Феликс Забавлин был твёрдым и окончательным подкаблучником, и если бы не жена Вероника, так бы и прозябал на последних страницах журнала «Мурзилка». Но растущие потребности супруги вывели Забавлина на невероятную продуктивность. Как говорится, за каждым успешным мужчиной стоит очень неудовлетворённая женщина. Я имею в виду — материально неудовлетворённая.
— Откуда у меня деньги, Феликс? — говорю, — я уже полгода ничего не публикую, на новую книгу материал собираю.
— Так, все уже знают, что ты вчера Лотарева с Юшкиным в преферанс обнёс, — потирает ладони Забавлин, — Юшкин насилу при своих остался, а Лотарева жена из дома выгнала.
— Во как, — говорю, — а я думал, мы в доме Писателей пили…
— Пили, — охотно подтверждает Забавлин, — Лотарев гонорар свой отмечал. Потом ресторан закрылся, и вы к Юшкину поехали. А уж что дальше было — история умалчивает.
Странно, не помню я в своей прошлой жизни подобного эпизода. Хотя в произошедшее охотно верю. «Расписать пулю» было любимым развлечением, а азарт, который не находил выхода в размеренной советской жизни, в таких случаях зашкаливал. Даже в дружеской партии «по копейке за вист», можно было проиграть несколько червонцев. А уж если ставки росли…
Уже в школе я обладал прекрасной памятью и мог перемножать в уме многозначные числа. Мне пророчили карьеру в математике, но свою роль сыграло врождённое упрямство. Я не хотел становиться вундеркиндом и «цирковым медведем», на которого сбегаются посмотреть как на диковину.
Поэтому свои способности перестал выпячивать, и со временем все решили, что ничего такого у меня и не осталось. Подростковый возраст он такой, у одних голос ломается, а у других цифры из головы вылетают.
Но мои способности никуда не делись. Более того, я нашёл им отличное применение и отточил до совершенства. Всё началось с Пионерского лагеря «Ёлочка». Мой сосед по комнате, огненно-рыжий Коля Жук предложил разыграть ежедневное дежурство в подкидного дурака. Кто продует, тот и полы моет, заявил он, вытаскивая засаленную колоду. Выгода была очевидна. С тех пор я не проигрывал в карты никогда.
Кстати, дома я денег не нашёл. Не иначе как Алёна, не совладав с жадностью, решила прихватить их в качестве выходного пособия. Легко достались, легко расстались.
— Синицын тоже вчера с нами пил? — уточняю внезапно возникшую идею.
— А куда он денется? — отвечает Забавлин, — эй, ты куда⁈ А четвертной⁈ — кричит он уже мне в спину.
Костю Синицина я нахожу в буфете. Он поправляет своё здоровье бутылкой Нарзана и бутербродами с салями. Перед ним стоит блюдце с винегретом, на которое Костя поглядывает с явным отвращением.
Хотя современный писательский буфет и уступает описанному Булгаковым «Грибоедову», — осетрину тут не получишь в любой свежести, — но за многие деликатесы из меню большинство граждан готовы были бы стоять в очереди хоть несколько суток. А как готовят! Одно только заливное из судака или пожарские котлеты чего стоят.
А уж что говорить о главном зале ресторана дома Литераторов — Дубовом. Стены здесь отделаны массивными панелями резного дерева, вдоль одной из них тянется резная лестница на второй этаж, а рядом с ней красуется самый настоящий камин, не горящий по причине жаркой погоды.
Во втором по размерам зале, Пёстром, располагает длинная барная стойка, специально для любителей формата «50 грамм и бутерброд»,
О, молодые, будьте стойки
При виде ресторанной стойки, — написал об этом месте советский Расул Гамзатов.
Балует страна своих писателей. Это и понятно, находясь в тепличном мирке буфетов, банкетов и ведомственных командировок гораздо легче поверить, что всё идёт по плану, и скоро наступит коммунизм и всеобщее процветание. Так и книги получаются бодрее и оптимистичнее.
Кстати, попасть сюда можно только по заветным «членским корочкам». Ходит легенда, что однажды сюда не пустили самого Анастаса Микояна, хотя тот занимал высокий партийный пост и, более того, был приглашён на мероприятие.
— Будешь силос? — Костя придвигает мне блюдце с винегретом, — Я сам не осилю.
— Спасибо, — говорю, — я позавтракал.
— Везёт тебе, — обличительно указывает на меня бутербродом Синицын, — мало того, что увёл в плен первую красавицу столичного Дома Моды, так она ему ещё и завтраки готовит.
— Я себе и сам могу приготовить, — не соглашаюсь я.
Костя не случайно считается одним из лучших редакторов в Союзе. Намёки и детали он ловит на раз.
— Поругались? — спрашивает он.
— Видимо, — пожимаю плечами.
Подробностей добавить не могу, все они прошли мимо меня. В «прошлой жизни» столь серьёзной ссоры с Алёной у меня перед командировкой не случалось, хотя мелкие стычки происходили регулярно. Моя избранница отличалась на редкость склочным и истеричным характером.
И зачем я терпел эту дуру? — приходит в голову. Ради престижа, наверное. Чтобы такие, как Костя мне завидовали.
Алёна была чрезвычайно хороша собой. Жгучая брюнетка с загадочными тёмными глазами и весьма аппетитной фигурой. Каноны женской красоты в начале семидесятых были куда гуманнее, и по подиумам ходили не костлявые «вешалки», а весьма симпатичные девушки с нормальными человеческими пропорциями.
Не зря она бросила филологический факультет, ради карьеры модели, в Советском Союзе, между прочим, весьма уважаемой и почётной. Советская мода гремела в Европе, и для девушек это был шанс увидеть далёкую и запретную «заграницу» и прикоснуться к местным материальным благам. Ну и престиж, куда же без него…
Внешне моя избранница была похожа на модную в то время Софи Лорен, а ещё больше на знаменитую модель 60-х Регину Збарскую, которую западная пресса называла «самым красивым оружием Кремля».
— Ушла? — участливо интересуется Синицын, — ты из за этого в командировку ехать не хочешь?
— Нет, конечно, — говорю.
— А почему тогда? — на лице у Синицына проступает сочувственно-понимающее выражение, за которое хочется съездить ему по физиономии.
— Просто, планы поменялись… — импровизирую я, но не слишком удачно, — Ну что это за тема, виноделие? Лучше про нефтяников написать… Или про геологов…
— Михалыч, ты дурак? — говорит Костя с искренним сочувствием, — Тебе охота в тайге гнус кормить? Три месяца, в Крыму, на всём готовом… Вино… пляж… Да я бы чёрту душу заложил, лишь бы в такую поездку смотаться! «Я-а-а-лта… где растёт золотой виногра-а-д»!
На нас оборачиваются, причём некоторые с откровенной завистью. Слухи про мою командировку просочились глубоко в писательской среде. Наверняка не один труженик блокнота и пишущей машинки стучал дома по столу, говоря: «Меня, заслуженного человека к пчеловодам в Тамбов отправляют, а этого прощелыгу, который и в „Союзе Писателей“ без году неделя, в Крым! Вино пить и на солнышке греться!».
Ни одной резонной причины для отказа у меня нет. Но и двигаться навстречу слепой судьбе, сотворившей из меня калеку, не хочу. Поэтому упираюсь изо всех сил.
— Костя, — говорю, — ну не могу я. Долго объяснять, но это чистая правда. Может, поменяться с кем-то… Любой согласится на три месяца в Ялту поехать.
Синицин мотает головой.
— Главный тобой уже на всех уровнях похвастался, — объясняет, — и на краевом, и на республиканском. Едет, мол, к вам наше юное дарование. Лучший из лучших… Ты сам соображаешь, что говоришь? Как он другого пошлёт? Иди и сам с ним разговаривай…
Главный, это оргсекретарь «Союза Писателей» Сергей Сергеевич Бондарь,
