Клодет Сорель - Саша Виленский
— Стоп! — воскликнул «гулаговец». — Никакого предательства не было! Была остроумная разработка, которую мы придумали с Андреем…
— С каким Андреем?
— Со Свердловым. У Якова еще с подпольной работы была кличка «товарищ Андрей». Так вот, я должен был завоевать доверие эсеров, пробраться в Комуч и вести там подрывную работу.
— А на хрена ж ты при этом воззвание-то к красноармейцам писал? — не унимался вопрошавший.
— А что бы ты на моем месте сделал? — в свою очередь резко поинтересовался Стоянович. — Перед тобой стоит выбор: или тебя расстреляют как провокатора — и ты провалишь все дело, или ты жертвуешь во имя революции своим добрым именем и спокойно ведешь подпольную работу. А я ее вести умею, вы знаете.
Один из сидящих кивнул: мол, знаем.
— Я, естественно, выбрал второе. Дело революции важнее личного.
— Ну да, — неожиданно съязвил бритый. — То-то ты сразу в Китай свалил!
— Да не сразу! — раздраженно ответил Стоянович. — Сразу! Они мне все равно не поверили. Арестовали, отправили в Челябинск и сдали белочехам. На расстрел.
— Ну, и что ж тебя не расстреляли?
— Да лучше бы расстреляли, чем вот так вот сейчас стоять перед старыми боевыми товарищами и бесконечно оправдываться. Ты, Филин, думаешь, это легко? Доказывать, что ты не предатель, не враг, что ты не сдал своих товарищей, что никто из-за тебя не погиб, что из-за чудовищного стечения обстоятельств ты ничего не успел сделать во имя победы нашей революции. Легко, как думаешь? А скрываться чуть не 10 лет в Китае — легко? А отсидеть за преступления, которых не совершал — легко?
— Ладно тебе скулить. Гимназистка какая-то, — старший явно злился и был не расположен к старому соратнику. А Кузину Стоянович-Мячин неожиданно понравился. Искренний товарищ. Хотя, конечно, перейти на сторону белых… Но ведь симпатичный мужик-то. А вдруг и впрямь разведчик? Так тогда он просто герой!
— Как же ты из-под расстрела ушел?
Гулаговец как-то сдулся.
— Жена выкупила.
— Как выкупила?
— Так выкупила. Взятку дала следователю контрразведки. Он и написал, что меня расстреляли. По всем документам я числился покойником.
— Надо же, какие добрые следователи работали у чехов в контрразведке! — язвительно протянул мужчина, сидевший у окна. Кузе он показался знакомым, но он никак не мог вспомнить, где его видел.
Стоянович сверкнул на него глазами.
— Добрые? Да уж, добрые. Если бы они узнали, что я не просто красный командир, который перебежал на их сторону, а командующий фронтом…
— Да какой ты, к свиньям, командующий! — возмущенно крикнул сидевший у окна. — Ты ж все дело провалил к чертовой матери! Я тебя, засранца, в Уфу зачем послал? С девками гулять? Или с беляками воевать, фронтом командовать?
— Фронтом? — Стоянович злобно впился в него взглядом. — А ты, Николай Ильич[4], подумал, какими силами я буду этот фронт создавать, а? Армии набирать? Дивизии? Полки? Из кого? Ты мне что дал, кроме поручения? Мандат? Вот и получили мы вместо важнейшего фронта твою подпись на бумажке да мой наган.
— Работать надо было, — проворчал Николай Ильич. — А не блядовать. Ладно, мы с тобой еще тогда поняли, что целый фронт создать не удастся, но ведь армия-то у тебя была!
— Этой «армии» и на полк не набрать — тысяча штыков без малого, смех один!
— Ну да, ну да. Какому-то паршивому Комучу собрать боеспособную армию удалось, а комиссару из Совнаркома — не удалось!
— Да что ты несешь-то? И им не удалось! Нагнали пять сотен при двух орудиях — тоже мне, армия!
— Вот ты и попал! У них пять сотен, а у тебя — тысяча! И не справился? При таком-то перевесе?
— Не справился! — Стоянович почти кричал. — Потому что у меня тысяча мужиков в лаптях, а у них пятьсот кадровых при винтовках! Сам бы попробовал!
— А то я не командовал!
— Да видели мы, как ты командовал!
— Подождите, — перебил старший, с интересом наблюдавший за перепалкой. — Что-то я не понимаю. Какой фронт? Какая армия? Это кто перед нами? Старый товарищ по дореволюционной работе Костя Мячин — или какой-то там командарм?
— Да не был он командармом, — отмахнулся Николай Ильич. — Так, одно название. Потому и фронт развалил. И погнали они нас, да так, что позор один! А тут еще второй позор — наш командарм на ту сторону перебежал и воззвание написал: «Давайте, мол, красные армейцы вслед за мной бежимте к белым!»
— Да что ж ты одно и то же талдычишь-то! — закричал Стоянович. — Русским языком тебе говорю: это была разведоперация! И вообще, под воззванием не я подписан, а Яковлев!
— Хороша разведоперация, — пробурчал Николай Ильич. — О которой не знает даже член высшего военного совета республики.
— Погодите, — старший хлопнул по столешнице. — Дайте разобраться. Тут еще какой-то Яковлев появился. Это кто?
В комнате повисло молчание. Все внимательно смотрели на Стояновича. Николай Ильич неожиданно икнул, и в комнате запахло алкоголем. Филин поморщился.
— Яковлев — это тоже я, — наконец нарушил молчание гулаговец.
— Так ты еще и Яковлев? Не только Стоянович?
Мячин пожал плечами.
— А что тут такого? Я такой паспорт выправил за границей, когда возвращался в Россию. Василий Васильевич Яковлев.
— А это не тот Яковлев, который хотел царя в Германию увезти? — встрял кто-то из присутствующих.
— Ахинею не надо нести, — зло и резко ответил Стоянович. — Никуда я его не собирался увозить, кроме как в Москву, на революционный суд.
— Так и этот Яковлев — опять ты?
— Да.
— Будет врать-то! — встрял один из мрачных. — Тот Яковлев — бывший морской офицер, и он действительно хотел царя спасти, с поддельным мандатом.
— Что за бред! — Стоянович вскочил, уронив стул. — Эту операцию мы с Яковом проработали детально, но Екатеринбург поломал всю игру! Если бы не паникеры из Уралсовета с их скоропалительными решениями, то весь мир бы увидел, как революционная Россия судит преступного царя! И тогда — вполне возможно, что и в Германии, и в Венгрии революция победила бы, потому что правда всегда побеждает. А они правду спрятали и вместо справедливого суда устроили позорное смертоубийство! И если бы товарищ Андрей тогда не пошел на поводу у этих болванов, то кто знает, может, и не бродили бы сейчас по Европе эти Анастасии дурацкие!
Кузин вздрогнул, вспомнив тоненькую картонную папку на своем столе. И посмотрел на Финкельштейна. А тот как бы незаметно подмигнул: видал, брат, какие дела? Для того тебя и привел!
КЛОДЕТ СОРЕЛЬ. САМАРА, 1915
Она сама придумала себе это имя. Потому
