Божья коровка-2 - Анатолий Федорович Дроздов
– А чего там рассказывать? – махнул рукой Сергей Леонидович. – Меньше месяца воевал. Как наш Бегомль в сорок четвертом освободили, меня полевой военкомат в армию призвал. Мне шестнадцать было, но по внешнему виду восемнадцать записали. Метрика моя сгорела, когда немцы наши хаты жгли, ну, и я не возражал – бить хотел фашистов. Ничему особо не учили – винтовку в руки и воюй. Ну, мы хлопцы молодые, и старались. В первый раз отлично получилось: в траншею быстро заскочили, немцев постреляли, покололи. А потом нарвались… В госпитале выяснилось, что мне шестнадцать. Отправили запрос, а из архива подтвердили. Наш, Бегомльский, как оказалось, уцелел – вывезти успели. Для меня война закончилась, и поехал я домой. А дружки мои, Колька Довнар и Сережка Кончиц, с фронта не вернулись – в том бою и полегли. Как их мамки плакали, когда я возвратился! Так-то вот, сынок. Нет у меня ни медали отважной, ни, тем более, ордена. Это ты нас у нас герой, – он взъерошил сыну волосы и повернулся к Борису: – Сам песню сочинил?
– Нет. Леонид Сергеев.
– Он воевал?
– Не знаю.
– Думаю, что воевал, – вздохнул Павел Леонидович. – Такое не придумаешь, это пережить нужно.
– Извините, – сказал Борис. – Не хотел вас расстроить.
– Ты не расстроил, – покачал головой отец Сергея. – Ты напомнил. Иногда стоит. Только я не думал-не гадал, когда с фронта возвратился, что моему сыну доведется воевать. Мы тогда считали, что теперь мир надолго наступил. Кто бы мог подумать, что китайцы – коммунисты, как и мы… – Он махнул рукой. – Спой еще, Борис! Что-нибудь душевное, не о войне.
Борис пробежался пальцами по струнам.
Отчего так в России березы шумят?
Отчего белоствольные все понимают?
У дорог, прислонившись, по ветру стоят
И листву так печально кидают…
Я пойду по дороге – простору я рад.
Может это лишь все, что я в жизни узнаю,
Отчего так печальные листья летят,
Под рубахою душу лаская…[8]
– Да, талант! – сказал Павел Леонидович, когда Борис смолк. – И рисуешь замечательно, и поешь не хуже.
– Ему в консерватории предложили учиться, – сдал друга Сергей. – У нас, в Минске. Без экзаменов берут.
– Ну, и что ты решил? – заинтересовался Щербаченя-старший.
– Не знаю, – развел Борис руками. – Пока не определился.
– Выбирай в консерваторию! – поспешил Сергей. – В Минске будешь. А не то уедешь в Москву и, наверное, там останешься. Потеряю друга.
– Я не рубль, чтоб меня терять, – возразил Борис.
Но Сергей не согласился, и они чуток поспорили. Атмосферу разрядила Света.
– Не уезжайте, дядя Боря, – заявила важно. – Я, как вырасту, за вас замуж выйду.
Первым хрюкнул Павел Леонидович, следом засмеялась Тамара Николаевна. А спустя секунду хохотали все, в том числе и Светлана.
– Да, губа не дура, – заключил отец Сергея, когда смех затих. – Сам жених с квартирой, да еще Герой. Плюс талант у парня. Ты умеешь выбирать, дочурка.
– Вся в меня, – улыбнулась Тамара Николаевна.
– Ты не счет, – покачал головой Павел Леонидович. – За бедного как мышь студента замуж выходила.
– Ну, и что? Я разве прогадала?
– Нет, пожалуй, – согласился Павел Леонидович.
– То-то, – хмыкнула жена.
«А они ведь рано поженились, – сообразил Борис. – Если отцу Сергея в сорок четвертом было лишь шестнадцать, то сейчас сорок один. Выглядит, конечно, он постарше. Молодые ведь совсем родители Сергея. Мне, когда погиб в Попасной, больше было…»
Возвращался он к себе задумчивым. У Сергея было хорошо: теплая душевная атмосфера, все в семье друг друга любят. Ну а он один, как дуб, растущий в поле, – всем ветрам открытый и не нужный никому. Как там Отс пел по радио? «Устал я греться у чужого огня, но где же сердце, что полюбит меня»? На его квартиру и геройский статус жадные найдутся – прав отец Сергея, очень даже прав, только что с того Борису? Ему счастья хочется и сердечных отношений – как в семье Сергея. Чтоб с женой друг друга с полувзгляда понимать. В прошлой жизни у него так было…
«Ладно, чего разнылся? – наконец одернул он себя. – Будет у тебя любовь, непременно будет. Не сейчас, так позже. Помнишь, что монах тебе сказал? Раз Господь с тобою – не страшись! Правда, он еще про клевету с узилищем что-то говорил, знать бы, что имел в виду. Слуги Божьи говорят иносказательно, иногда голову сломаешь, прежде чем поймешь…».
Трамвай подошел к конечной остановке. Бросив рефлексировать, Борис вышел из вагона и затопал к своему дому. Стоял теплый летний вечер. Небо вызвездило так, что оно казалось пологом шатра, на котором кто-то изнутри нацепил сияющие блестки. И они казались очень близкими: стоит подскочить – рукой достанешь. Завтра будет ясный день.
У себя в квартире он прошел на кухню, где включил подаренную ему «Спидолу». Щербаченя-старший позаботился снабдить приемник батарейками. Борис щелкал переключателем диапазонов и крутил верньер настройки в поисках передающих станций. К удивлению, нашел их много – главным образом на длинных и средних волнах. На коротких их хватало тоже, но приему иностранных станций здорово препятствовал противный вой. Вражеские «голоса» глушили – и довольно эффективно.[9] Тем не менее, Борис сумел поймать и «Би-си-си», и «Немецкую волну», и даже радио из Швеции. Только слушать их не стал: и козе понятно, что клевещут. Он нашел «Маяк» и добавил нужной громкости. Под музыку и новости поставил чайник на плиту, а когда тот закипел, заварил щепотку прямо в чашке. Чай индийский, «Три слона», удалось разжиться в гастрономе, где он некогда работал. Разумеется, купил посредством Алексеевны. Подождав, пока набухшие чаинки спустятся на дно, он отпил ароматного и терпкого напитка. Благодать! Ударная доза танина и теина привела мозги в порядок. Сполоснув чашку, Борис вернул ее на полку у плиты и потопал в ванную. После водных процедур расстелил постель и залез под одеяло, не забыв приемник взять с собой.
«Завтра буду загорать, – думал засыпая. – Выберусь к кустам на пустыре и возьму с собой с собою покрывало и приемник. Книгу тоже захвачу. Буду там читать под музыку. Выберу местечко поспокойнее, чтобы не пугать народ своими шрамами. Хотя люди вряд ли будут. День-то будний, все работают, да и взрослым загорать здесь прямо