Светлейший князь 3 - Михаил Шерр
А вот Шишкин прислал письмо с совершенно неожиданным предложением, он предложил Панкрата отправить в Усинск, а его назначить на постоянную службу в Туран. И всему этому предшествовало просьба дать ему разрешение на женитьбу. Ерофей установил в гвардии строгое армейское требование, получение от начальства разрешения на женитьбу. В жены Шишкин решил взять молодую девицу, какую-то родственницу наших зайсанов. Когда и где он её приметил было непонятно.
Как нам не хотелось скорее вернуться в Усинск, но до конца июня мы с Ерофеем ни на минуту не могли уехать из Тувы. За это время мы объехали почти всё от Енисея до реки Ожу. Не побывали мы только на перевалах Куртушиба, ведущих к нам и на Енисее, где он устремляется по Саянскому коридору.
На берегу Турана гвардейцы и мужики, а их приехало за это время еще два десятка, начали возводить острог двести на двести метров. Лес для острога везли от кирпичного завода, где уже вовсю кипела работа. Ольчей две недели без сна и отдыха мотался по кочевьям и стойбищам и добился своего, всё тувинцы северо-запада Тувы признали его власть. Наш план был целиком выполнен и даже более того, Тегюй-оол распространил власть своего сына, зайсана северного сумона маадов, до реки Сейба. С тоджинцами удалось договориться и через два месяца на реке Сейба была намечена первая торговая встреча. Четыре сумона были обязаны выставить по требованию Ольчея по сто воинов-кавалеристов, вооруженных луками, копьями и саблями.
По моему совету Ольчей ввел один единственный налог в своем хошуне, который был равен прежнему албану, налогу в пользу амбын-нойона. Все остальные налоги он отменил. Два раза в год он установил сбор выборных от каждого амбана для совета по важным вопросам, в том числе по введению или отмене налогов. Этот сбор Ольчей назвал Великим Хуралом. В своей власти он оставил назначение правителей сумонов и все военные вопросы.
В середине июня из-за Енисея пришли трое лам, во главе с родственником Ольчея. Он поставил им отдельную юрту, монахи закрылись в ней и три дня не выходили из неё. Через три дня наш зайсан сказал, что они приняли мое предложение и на Сесерлиге будет хурээ. Две семьи бывших лазутчиков, поселенные там Лонгином, стали служить ламам. Около этого хурээ Ольчей наметил проводить свои хуралы.
Двадцать восьмого июня Ольчей провел свой первый Великий Хурал. Он как бы придал легитимность всему сделанному и утвердил первый налог. Я присутствовал на нем в качестве самой верховной власти. Собравшиеся тувинцы кстати не возражали, на их памяти первый раз с них сняли всего одну шкуру, таких низких налогов никто не помнил. Я вдобавок ко всему еще сказал, что пыток не будет, а смерти мы будем предавать только предателей и убийц и у нас всё тувинцы могут свободно ходить и ездить.
Уже имеющиеся три тувинских десятка нашей гвардии так и остались, но для своих целей Лонгин сформировал еще четыре, по десятку от каждого сумона. Подчинялись они исключительно ему и соответственно мне. Я специально переговорил на эту тему с Ерофеем, не будет ли он обижен таким раскладом. Капитан Пантелеев меня не разочаровал, он искренне ответил, что нет, лишь бы это было на пользу общему делу. Лонгин также попросил передать ему тот гвардейский десяток, с которым он ходил на амбын-нойону. Убыль этого десятка из гвардии мы наметили компенсировать набором нового десятка.
Лонгин за эти недели стал как щепка. Каждый день, каждый час и каждую минуту он занимался только одним: разведкой и связью. Его разведчики-тувинцы несколько раз сходили на другую сторону Енисея и Лонгин с уверенностью сказал мне, что незаметно к Енисею никто приблизиться не сможет. Десятки тувинских разведчиков мы решили пока ружьями не вооружать и еще дополнительно к ним приглядеться.
От Турана до Медвежьего перевала и до Гагульской заставы Лонгин проложил две линии светового телеграфа. Он разработал целую систему сигналов и разместил на разных возвышенных местах, в основном на многочисленных горах, сигнальные посты. Около каждого поста Ольчей поселил тувинские семьи, по одной на каждом. Первый пост был на вершине горы Хай-Бар, сигнал с неё передавался сразу на обе линии во избежание ошибки. Пробная передача сигнала в Усинск и получение ответа заняла шесть часов через Медвежий перевал и девять через Гагуль. Пока что мы не могли передавать настоящие сообщения, а только определенные сигналы, разработанные Лонгином, но в случае появления врага сигнал тревоги приходил очень быстро.
Тридцатого июня с молодой женой приехал лейтенант Шишкин Архип Иванович. Ранним утром первого июля я помчался в Усинск. Следом за мной в Усинск тронулись гвардейские десятки и Ерофей с Панкратом. С лейтенантом остался десяток Ермила Нелюбина и тувинский десяток Карпа Кузнецова.
Вечером я был дома. Машенька как ребенок радовалась моему приезду, она прыгала и кричала от радости, тесть уронил скупую мужскую слезу, а вот радость Агриппины была грустной, видно было она грустит по сыну. Ерофей и Панкрат вернулись уже ночью.
Утром мы с женой пошли на воскресную службу. Наша скромная юрта-храм во время Литургии мне показалась величественнейшим храмом и я просто отдохнул душой от всех тревог и забот, а отдых моему телу несколько часов назад организовала супруга.
Одним словом после воскресной трапезы я был полон сил и готов к следующему подвигу. Каким он будет я еще не знал, а пока надо было срочно заниматься делами, рутинными и не очень.
По нашей Мирской и пограничной тропам в долину пришло двенадцать семей. Все семьи были большие, по восемь человек в среднем. Пять семей оказались твердокаменными староверцами, но от беседы с нашим благочинным они не отказались, она прошла тихо и мирно. После этого с ними дважды беседовал мой тесть и как говориться, решил все технические вопросы.
Староверцы захотели поселиться где-нибудь в совершенной глуши и Леонтий предложил им поселиться где-нибудь в Туве. И они согласились. Окончательное решение отложили до моего приезда. Но к моему приезду они уже все сами решили, какими-то неведомыми мне путями староверцы выведали, что есть за хребтами дикие места, где никто не живет и куда лишь иногда заходят тувинцы-охотники.
Когда я приехал в Мирскую станицу, меня встретил седой старец Михаил Морозов. Другого слова просто не пришло в голову, именно старец, несмотря на двухметровый рост и сохранившуюся огромную физическую мощь. Я знал, что он столбовой дворянин, до двадцати пяти лет служил на Балтийском флоте, а потом внезапно бросил службу и ушел в раскол. Пять лет провел в кандалах в крепости, но
