Купец. Поморский авантюрист (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

Митька краем уха невольно услышал бойкий торг, что шел между рыбаками и скупщиками. И чем больше он слышал, тем больше интересовался происходящим на берегу. Оказывается, соленая рыба стоила почти в два раза дороже свежей! Так, за пуд семги после посола рыбаки просили не много не мало, а 15 копеек. За пуд осетра цена доходила до 10 копеек, а за бочку сельди давали аж 150 копеек. Это, не говоря уже о посоле икры, цена на которую плавала в пределах 30–35 копеек за пуд. Разумеется, скупщики имели с того свой навар и накручивали цены сверху. Митька, отличавшийся живым умом, быстро сообразил, отчего соленая рыба ценится больше свежей. Свежую рыбку после покупки приходилось потрошить, засаливать, набивать ею бочки. Одним словом, терять время, которое скупщики могли потратить на новые сделки. Мест, где шел торг, в этих краях было хоть отбавляй, и скупщикам следовало обойти каждое из них да товар в город справить. Зевнешь — считай, потерял в деньгах, ведь рыбку в городах продавали втридорога, оптом. Именно поэтому скупщики предпочитали покупать готовый продукт, посоленный, пусть и платить за него с лихвой. Кроме того, со свежей же рыбой мало кто хотел связываться — тухлячок того и гляди проскальзывал, а бывало, приобретешь партию, так там гнилушка. И глазом не успеешь моргнуть, как вся рыба завоняет, и деньги псу под хвост. Оттого, кстати, отказывалась идти в даль на промысел Олешкина артель, ибо ни соли, ни бочек у нее не было, а свежая рыба за переход вся погниет.

Вот и сегодня скупщики забрали соленого осетра и семгу не глядя, то бишь заплатив за рыбу столько, сколько просили рыбаки. Не купят они — купят другие и втридорога перепродадут в том же Новгороде или Пскове. Дело привычное.

Митька, разинув рот, наблюдал, как укатывали бочки довольные торгом скупщики. Не менее довольные рыбаки, закупив еще десяток бочек и соли у местного бондаря, грузились на шняку. Когда торг подошел к концу, с берега удалились скупщики и в море отплыли рыбаки, у Митьки в голове как щелкнуло что-то. Он побежал к бондарю, который уже закрывал свою лавку на замок, тоже собираясь сворачиваться.

— Да погоди ты, куда собрался! — Митька замахал руками, привлекая внимание местного умельца. В голове будто бы появилась картинка из разных частей. Требовалось собрать их воедино, и этому должен был поспособствовать разговор с бондарем.

Митька вырос перед бондарем и, не запрашивая цены, которую без того знал из подслушанного разговора, вывалил перед ним купленные ранее снасти.

— Слушай, отдай в аренду бочку, хотя бы одну!

Бондарь только отмахнулся, но взглядом по рыболовным снастям скользнул. Мало ли чего приволок рыбачок. Цена снастей равнялась запрашиваемой за пуд посоленного осетра, тоже деньги. Вот только бондарю сети были без нужды, разве что на перепродажу, но это же заморачиваться надо. Оттого реакция умельца была вполне предсказуема. К тому же за бочку следовало оставить залог — этих денег у Митьки не было.

Ничего не оставалось, как сделать предложение, от которого умелец бы точно не смог отказаться. Митька предложил ему десятину с каждого улова осетра и семги. У бондаря так и глаза на лоб полезли — десятину?

— Интересно, — растерянно протянул делец, почесывая лысину.

— Бочка нужна, любезный, — пояснил Митька свою щедрость, важно подбоченился.

Договорились на 5 бочек рыбы. А когда бондарь спросил где есть лодка удалого рыбака, Митька указал на худую шняку артели Олешки, Стеньки и Павлика. Та самая картинка в голове сложилась.

Дальше понеслось. Артель в составе Олешки, Стеньки и Павлика не отказалась от предложения сходить на промысел к Кольскому полуострову за семгой и осетром, когда Митька приволок бочки к их судну. И соль, которую он также сторговал за долю. Теперь любые слова о том, что Митьке нечего делать на лодке, звучали бы крайне неубедительно и опрометчиво. Сезон для артели, который наметился провалом, заиграл новыми красками. И если рыбаком Митька был никудышным, то умение договариваться с людьми ему сам Бог дал, наживу Митька видел за версту.

Вот так стал Митька, сын ключника и бывшего купца, рыбаком. Так закончились два долгих месяца поиска команды. Став полноценным членом артели, он открыл промысел на осетра и семгу. В первой же поездке он заработал столько, что этих денег с лихвой хватило на выплату ссуды Вениамину. Которую он ему отправил со скупщиками знакомыми, да еще сверху им дал, чтобы они рассказали какие-нибудь сказки об успехах парня.

Далее последовали новые ходки за рыбкой. Положа руку на сердце, Митька даже после десятого промысла все еще оставался никудышным и ни на что не годным рыбаком. Однако ни у кого в артели не поворачивался язык оспорить его главенство на борту. Ценили Митьку за то, что он умел зарабатывать деньги и думал как-то по-особенному, не так, как остальные. Так что, когда год спустя Митька объявил, что заключает ряд с Николо-Корельским монастырем и монахи готовы предоставить им целую шняку, взамен худой шняки Олешки, а в придачу новые снасти… Никто не сомневался. Все до одного рыбаки последовали за своим капитаном, вознамерившимся в разы увеличить прибыль их артели.

[1] На самом деле закуп, то есть, лично зависимый человек, попавший в долговое рабство. Однако, к середине XVI века, это явление (закупы) уже во многом вымылось из обихода и их именовали холопами, которых стало много вариантов.

[2] Строго говоря — это некоторая натяжка (как и с матерью). Было правило — от раба рожденный рабом становится. Но Митя был рожден до обретения отцом рабского положения. Но долг был ОЧЕНЬ большой. Да и обычая (закона), зафиксированного в Русской правде, продавать всю семью в рабство за долг уже не было (после судебника Иоанна III). Посему община пошла на такой волюнтаризм, дабы обеспечить лояльность Павла в качестве ключника. То есть, фактически сын и супруга его стали заложниками, не дающие ему чудить (например, с ножом на Вениамина бросится), опасаясь за их судьбу.

[3] С датировкой тут «петрушка». Принят он в 1549 году на первом в истории Земском соборе, а в 1551 году утвержден на Стоглавом соборе. Однако именуется в современной историографии «судебником 1550 года».

[4] В данном случае тоже имеет дело натяжка. Судебник долгое время существовал в единственном экземпляре, а судебная практика на местах продолжалась по старому судебнику — еще Иоанна III. Но натяжка сделана с допуском на то, что после Земского собора, что утвердил этот судебник, новости добрались (на будущий год) и до обывателей. Посему Вениамин не стал упираться, опасаясь кары. Тем более, что юридически, ни супруга, ни сын не могли оказаться лично зависимыми. И насильно их удержание могло привести к конфликту с церковью (церковь с первого дня своего на Руси последовательно боролась с рабством, ибо негоже рабов божьих признавать за рабов людских) и Царем.

Глава 2

Считается, что Йоканьга, или Йоканьгский погост, из числа семнадцати саамских поселений на Кольском полуострове, появился днем 17 сентября 1611 года. Именно этот день является датой первого упоминания об Йоканьге в доступных источниках. Однако люди начали скапливаться в этом месте задолго до того, и в середине XVI века здесь уже останавливались рыбаки справлять промысел.

Именно в Йоканьгу пришла артель Митьки весной 1554 года от берегов Йоканьгских островов. Лов в этом году был что надо, хоть и рыбаков со всей округи в море вышло немало. Ловили по привычному маршруту — выходили из Двинской губы в конце апреля, когда вода таяла. Далее брали на север к Белому морю и выходили к Кольскому полуострову. Там на побережье промышляли. По пути изредка заходили в Лимбовский залив[1], а останавливались в заливе Святоносском. Так и попадали в Йоканьгу, дабы перевести дух, набраться сил и пуститься в обратный путь… Сий маршрут был оговорен с Николо-Корельским монастырем. Другое дело, что Митька ставил перед собой совершенно другие цели. Потому по прибытии в Йоканьгу Митька оставлял груз на засол местным мастерам и хаживал дальше. Шел на запад полуострова вплоть до Западного Нокуевского залива, почитай, делая две ходки за одну вылазку. Все для того, чтобы продать улов скупщикам с Кольского полуострова, что везли рыбку в Псков, Новгород, а то и в саму Москву.