Валерио Эванджелисти - Предзнаменование
В ответ ему раздался взрыв хохота, такого заразительного, что самой Коринне пришлось вытирать глаза. Во всем зале только Молинас и священник с трясущимися пальцами оставались серьезными. Священник налил себе еще вина, словно стремился забыть услышанное. Его покрасневший лоб покрылся каплями пота.
Когда всеобщее веселье слегка поутихло, худенький студент с редкими светлыми волосами тихо сказал, как бы размышляя вслух:
— Хорошо, что мы в Монпелье, а не в Тулузе. Если бы мы учились там, нас бы давно упрятали за решетку как богохульников.
Ответа не последовало, потому что хозяин гостиницы как раз появился в дверях с несколькими графинами вина и принялся расставлять их по столам. Веселье погасло. Не дожидаясь стаканов, Рабле поднял графин и поднес к губам. Потом сказал, вытирая усы тыльной стороной ладони:
— Антуан прав. Тулуза — столица фанатизма. Там уже три столетия правит инквизиция.
Услышав слово «инквизиция», Молинас вздрогнул. Он не заметил, как к его столу подошел трактирщик с блюдом жареной телятины под соусом из уксуса, сахара и корицы и порцией красного вина. Хозяин что-то сказал ему, но он не расслышал. Он весь превратился в слух, чтобы разобрать, что говорилось за столом у студентов.
Рабле повернулся к Мишелю.
— Ты ведь кое-что об этом знаешь, верно? Ты же учился в Тулузе, прежде чем приехал в Монпелье.
— Учился, если можно так сказать, — пожал плечами Мишель. — И Антуан Сапорта, и ты, вы оба верно уловили суть: в Тулузе инквизиция контролирует каждый. И университет — не исключение. Ученые боятся обвинений в ереси, поэтому молчат о своих знаниях. Все предметы должны быть согласованы либо с предписаниями Библии, как бы абсурдны они ни были, либо с теми греческими философами, которые считаются приемлемыми с точки зрения христианства. Практически только с Аристотелем. Все живут в страхе, и камеры для богохульников — только одно из проявлений всеобщей тупости.
Студенты за столом помрачнели. Почуяв перемену обстановки, проститутки потихоньку стали отходить прочь. Только Коринна осталась на месте, хотя никто уже не обращал внимания на ее сокрушительную красоту.
— Если в Тулузе такая жизнь, то, наверное, мало кому охота заниматься любовью, — грустно заметила она.
Мишель кивнул.
— Так и есть. Занимаются, конечно, потихоньку, но горе тому, кого застанут. Достаточно пустяка, чтобы тебя обвинили в безбожии или в ереси. В большинстве случаев дело обходится, но сначала пройдешь через такие муки, что жить не захочется. А самое страшное в том, что все это распространяется на твоих друзей и знакомых.
Рабле был потрясен. Он понизал голос:
— Мишель, ты ведь из еврейской семьи…
— Я добрый христианин!
— Разумеется. Но твой дед был иудеем. Ты говорил, что он обратился году в тысяча четыреста пятидесятом…
— Я это говорил? — Мишель, казалось, удивился и немного испугался.
— Ну да, ты что, не помнишь? На прошлой неделе, после процессии. Ты еще был так пьян, что все время засыпал. Мы заговорили о евреях, и ты начал рассказывать историю своей семьи. Робине, ты ведь там был, кажется…
Сухопарый студент с вытянутым лицом утвердительно кивнул:
— Там много кто был, в том числе и немало скверных рож.
— Здесь к обращенным евреям отношение нормальное, не то что в Испании, но Испания близко…
— Уже целый век, как Нотрдамы перешли в христианство! — Мишель был так возмущен, что стал сбиваться с мысли. — И я, и мой отец — ревностные христиане! А мой брат Жан — в первых рядах борцов с гугенотами!
— Да ладно тебе! — Рабле примирительным жестом успокоил друга. — Я просто хотел напомнить, чтобы ты поосторожнее распространялся о своей родне. Говорят, испанская инквизиция повсюду имеет осведомителей, так называемых фамильи, своих людей…
— Но мы во Франции.
— А тебе не приходилось слышать о Хуане де Педро Санчесе? Лет сорок тому назад он был причастен к убийству инквизитора Сарагосы, Арбуэса, и ему пришлось бежать в Прованс. Там его узнал работавший на испанскую инквизицию студент и донес в инквизицию Тулузы. Он чудом спасся от ареста, но его казнили заочно[4] и конфисковали все имущество.
— Был и еще один, кому повезло меньше, — прибавил Робине. — Его звали Гаспар де Санта Крус, и его тоже подозревали в причастности к этому убийству. Он бежал в Прованс и умер там через три года. Испанская инквизиция арестовала его сына и заставила работать на себя. Юноша испросил и получил у инквизиторов Тулузы разрешение на эксгумацию останков отца. Он привез останки в Сарагосу, и там их сожгли у него на глазах. Его вынудили присутствовать при публичном надругательстве над прахом отца.
— Ты понял, Мишель? — сказал Рабле. — У испанской инквизиции глаза повсюду, и Тулуза — ее традиционный союзник. Там объединились фанатики и невежды.
— Это верно, но мне-то бояться нечего, — взвился Мишель, словно друзья хотели приписать ему что-то нехорошее.
Рабле вздохнул.
— Дай закончить и не очень-то задавайся. Опасность кроется не только в твоем происхождении. Всем известно, что ты делал в Бордо три года назад.
Мишель удивился:
— В Бордо? Но единственное, что я сделал, это победил чуму!
— Да, но в компании с кем? А я тебе скажу. В компании с Ульрихом из Майнца. Разве ты не был его оруженосцем?
Мишель вдруг побледнел.
— Ну и что с того?
— Святая невинность! — Рабле возвел глаза к потолку, изображая отчаяние. Потом кивнул Рондле: — Объясни ему, Гийом!
Тот внимательно поглядел на Мишеля, наморщив лоб.
— Ульрих из Майнца известен как предсказатель и некромант. Инквизиция давно уже следит за его магическими фокусами. И не говори, что ты этого не знал.
Мишель пожал плечами.
— В Бордо он работал как врач. Я много чему у него научился.
— Только в области медицины?
Похоже было, что Мишель впервые по-настоящему смутился. Чтобы взять себя в руки и ответить, ему понадобилось несколько мгновений.
— Не понимаю, к чему ты клонишь.
— Куда уж понятней, — вмешался Рабле. — Ты сам создаешь себе репутацию колдуна. На лекции ты упомянул эту книгу Птолемея… как ее там?
— «Тетрабиблос». Но это просто книга по астрологии.
— Ну да, астрология. Берегись, в аудитории были доминиканцы. Для них естественная магия, магия церемониальная и астрология — одно и то же. Все три относятся к наукам демоническим. Не забывай, что епископ Рие, Жан де Пен, сидит в тюрьме в Тулузе только за то, что получил письмо на греческом языке. А Жан Кагорский находится под следствием по мотивам еще более смехотворным. Наши инквизиторы начинают все больше походить на испанских.
Мишелю эти разговоры были явно неприятны. Он заерзал на стуле и кивнул:
— Да, ты прав, я буду осторожней.
Однако было видно, что он сказал это, чтобы отделаться.
Настроение у всех испортилось. К счастью, появился хозяин со стаканами, и все принялись разливать вино. Через мгновение снова воцарилось веселье, и толстый румяный студент поднял оловянную чашу:
— Выпьем за Монпелье, за царство свободы, где все мужья рогаты, а женам снятся студенты!
Коринна хитро усмехнулась:
— Господин Рондле, здесь мужьям наставляют рога не только по воле жен. Я слышала, что на днях вы изволили вышибить дверь в одном доме и похитить новобрачную прямо с брачного ложа.
— Кто? Мы?! — закричал Рабле, подняв брови. Казалось, вино застряло у него в горле. — Мы невинны, как овечки. Когда случилось это ужасное событие, мы уже давно спали.
Антуан Сапорта согласно кивнул.
— В конце концов, этот муженек заслужил тех палок, что получил. Спать в другой комнате, отдельно от такой красавицы!
Коринна покачала головой:
— Насколько мне известно, если бы не вмешалась стража, женщина провела бы скверные четверть часа.
— Ты хотела сказать, прекрасные четверть часа, — ответил Рабле. — В чем состоит долг студента-медика? Помогать страждущим. А женщина явно страдала, ибо натура ее не была регулярно орошаема, как предписывает Гиппократ. Повесы, ворвавшиеся в дом, хотели ее оросить. Что же в этом дурного?
Развеселившаяся Коринна что-то пробормотала, но Молинас ничего не смог расслышать из-за взрыва оглушительного хохота. Путник в черном плаще внимательно прислушивался к тому, что говорилось об испанской инквизиции и фамильи. А когда упомянули репрессии в Тулузе, в его мозгу промелькнуло видение, которое трудно было забыть. Когда в сентябре 1485 года убили епископа Арбуэса, ему едва исполнилось четыре года. Однако он прекрасно помнил, как разъяренное население Сарагосы металось по улицам в поисках евреев — все равно, обращенных или нет. Отец, вернувшийся с этой «охоты», с гордостью демонстрировал мальчику ее результаты: две длинные колонны обращенных и евреев всех возрастов, которые под издевательства и плевки толпы брели к церкви Л а Сео. Детская память оставила отрывочные образы: ужас на лицах пленников, когда они оказались перед вереницей столбов; вздох облегчения, когда они поняли, что костров не будет; и снова бесконечный ужас, когда увидели, какая участь их ожидает: их прибили к столбам за правую руку. Через минуту крики боли заглушили веселый галдеж собравшейся толпы, и так продолжалось, пока не появился на коне архиепископ Сарагосы и не прекратил пытку. Вершить правосудие предоставляли инквизиции, и правосудие это было утонченнее и страшнее площадного…
