Нил Стивенсон - Ртуть
— Меткое словцо. Некоторые считают, что именно неестественное знание повинно в том, что протестанты воюют с протестантами в Англии и с католиками по всему миру.
— Так кто такой натурфилософ?
— Тот, кто пытается избежать разброда в мыслях, следуя тому, что может быть проверено опытом, и строя доказательства в соответствии с законами логики. — Бен только хлопает глазами, и Енох объясняет: — Подобно судье, который держится фактов, отбрасывая слухи, домыслы и призывы к чувствам. Как когда ваши судьи приехали наконец в Салем и сказали, что тамошние жители повредились в уме.
— И как же называется ваш клуб?
— Лондонское королевское общество.
— Когда-нибудь я буду его членом и судьёй в подобных вопросах.
— Я предложу твою кандидатуру, как только вернусь в Англию, Бен.
— Ваш устав требует, чтобы члены Общества в случае надобности ссужали друг другу коней?
— Нет, но есть правило, по которому они должны платить членские взносы — в которых надобность есть всегда, — а помянутый джентльмен не платил взносы многие годы. Сэр Исаак — президент Королевского общества — им недоволен. Я объяснил нью-йоркскому джентльмену, что сэр Исаак смешает его с дерьмом — приношу извинения, приношу извинения. Мои доводы оказались столь убедительны, что он без долгих слов одолжил мне своего лучшего скакуна.
— Красавчик, — говорит Бен и дует коню в ноздри. Тот поначалу не одобрил Бена как нечто маленькое, юркое и пахнущее убоиной, но теперь принял мальчика в качестве одушевленной коновязи, способной оказывать кой-какие мелкие услуги, как то: чесать нос и отгонять мух.
Паромщику скорее забавно, чем досадно обнаружить, что гавкер охмуряет его раба. Он отгоняет сектанта прочь. Тот распознаёт в Енохе свежую жертву и пытается поймать его взгляд. Енох отходит и делает вид, будто внимательно изучает приближающийся берег. Паром огибает плывущий по реке плот из исполинских стволов, помеченных «королевской стрелой», — они пойдут на строительство военного флота.
За Чарльстоном начинается редкая россыпь хуторов, соединённых протоптанными дорожками. Самая большая ведёт в Ньютаун, где расположился Гарвардский колледж. Впрочем, внешне он представляется почти сплошным лесом, который дымится, но не горит. Оттуда долетает приглушённый стук топоров и молотков. Редкие мушкетные выстрелы эхом передаются от деревеньки к деревеньке — видимо, это местное средство связи. Енох гадает, как отыщет здесь Даниеля.
Он подходит к разговорчивой компании, которая собралась в центральной части парома, предоставив менее учёным пассажирам (ибо разговаривающие, очевидно, принадлежат к Гарвардскому колледжу) служить им заслоном от ветра. Это компания напыщенных пьяниц и шустроглазых живчиков, пересыпающая фразы плохой латынью. Одни одеты с пуританской строгостью, другие — по прошлогодней лондонской моде. Грушевидный красноносый господин в высоком сером парике, судя по всему, дон этого импровизированного колледжа. Енох ловит на себе его взгляд и ненароком распахивает плащ, показывая рапиру. Это не угроза, а демонстрация общественного положения.
— К нам пожаловал гость из дальних краёв! Рады приветствовать вас, сэр, в нашей скромной колонии!
Енох совершает все требуемые вежливые телодвижения и произносит все положенные слова. К нему проявляют заметный интерес — явный знак, что в Гарвардском колледже не происходит ничего нового и занимательного. Впрочем, этому заведению всего три четверти века — что здесь может происходить занимательного? Спрашивают, из германских ли он земель, Енох отвечает, что не совсем. Высказывается предположение, что он прибыл с каким-то делом алхимического свойства; догадка блестящая, но ошибочная. Выждав приличествующее время, Енох называет фамилию человека, к которому приехал.
Он никогда не слышал такого зубоскальства. Все как один безумно огорчены, что джентльмен счёл нужным пересечь Северную Атлантику и теперь реку Чарльз, чтобы испортить себе путешествие встречей с этим субъектом.
— Я с ним не знаком, — врёт Енох.
— Тогда позвольте подготовить вас, сэр! — говорит один из собеседников. — Даниель Уотерхауз — человек преклонных лет, но годы обошлись с ним суровее, нежели с вами.
— К нему пристало обращаться «доктор Уотерхауз», не так ли?
Тишину нарушают приглушённые смешки.
— Я не беру на себя смелость кого-либо поправлять, — говорит Енох, — лишь желаю не совершить промашки при личной встрече.
— И впрямь, он считается доктором, — говорит грушевидный дон, — хотя…
— …доктором чего? — спрашивает кто-то.
— Шестерён, — предполагает другой к бурной радости остальных.
— Нет, нет, — с притворным великодушием утихомиривает их дон, — ибо все шестерни бесполезны, пока отсутствует primum mobile, источник движущей силы…
— Франклинов мальчишка! — И все разом смотрят на Бена.
— Сегодня это может быть юный Бен, завтра, допустим, его сменит маленький Годфри Уотерхауз. Впоследствии, возможно, это будет мышь в ступальной мельнице. Но в любом случае vis viva [3] сообщается шестерням доктора Уотерхауза посредством чего? Кто подскажет? — Дон сократовским жестом подносит ладонь к уху.
— Кривошипов? — предполагает один.
— Шатунов! — кричит другой.
— Отлично! В таком случае наш коллега Уотерхауз — доктор чего?
— Шатунов! — кричит весь колледж хором.
— И наш доктор шатунов до того предан своей работе, что буквально не щадит живота, — восхищённо продолжает дон. — Ходит с непокрытой головой…
— Вытряхивает графитовую смазку из рукавов, садясь преломить хлеб…
— Лучше перца!
— И дешевле!
— Так, возможно, вы приехали, чтобы вступить в его институт?
— Или закрыть его за долги? — Говорящий заходится от смеха.
— Я слышал про его институт, но ничего о нём не знаю, — говорит Енох Роот. Он смотрит на Бена, который покраснел до ушей и, отвернувшись, гладит лошади морду.
— Многие учёные мужи пребывают в таком же неведении, посему не стыдитесь.
— С самого приезда в Америку доктор Уотерхауз подхватил местную инфлюэнцу. Её главный симптом — стремление затевать новые прожекты и начинания вместо того, чтобы исправлять старые.
— Так он не вполне удовлетворен Гарвардским колледжем? — вопрошает Енох.
— О да! Он основал…
— …на собственные средства…
— …и самолично заложил краеугольный камень…
— …краеугольное бревно, если быть точным…
— …в фундамент… как он это называет?
— Институт технологических искусств Колонии Массачусетского залива.
— Где я могу найти институт доктора Уотерхауза? — спрашивает Енох.
— На полпути от Чарльстона к Гарварду. Идите на скрежет шестерён, покуда не увидите самую маленькую и продымлённую хибарку во всей Америке.
— Сэр, вы — образованный и трезвомыслящий джентльмен, — говорит дон. — Коль скоро вас влечёт философия, не лучше ли вам направить стопы в Гарвардский колледж?
— Мистер Роот — видный натурфилософ, сэр! — выпаливает Бен, чтобы не разреветься. По тону ясно, что он считает Гарвард прибежищем неестественного знания. — Член Королевского общества!
Вот нелёгкая!
Дон делает шаг вперёд и, заговорщицки ссутулившись, произносит:
— Простите великодушно, сэр. Не знал.
— Пустяки.
— Доктор Уотерхауз, должен вас предостеречь, подпал под влияние герра Лейбница…
— Который украл дифференциальное исчисление у сэра Исаака, — добавляет кто-то в качестве примечания.
— Да, и подобно Лейбницу заражён метафизическими предрассудками…
— …которые суть пережитки схоластики, сэр, несостоятельность коей сэр Исаак продемонстрировал со всей убедительностью…
— …и сейчас трудится как одержимый над созданием машины — построенной по принципам Лейбница! — которая, он мнит, будет открывать новые истины путём вычислений!
— Может быть, наш гость прибыл сюда, чтобы изгнать из него лейбницевых бесов! — предполагает кто-то очень пьяный.
Енох раздражённо прочищает горло, отхаркивая желчь — гумор гнева и сварливого нрава. Он говорит:
— Несправедливо по отношению к Лейбницу называть его просто метафизиком.
Наступает недолгая тишина, затем — общее веселье. Дон криво улыбается и пытается разрядить обстановку.
— Я знаю одну таверну в Гарварде, где смогу развеять ваши прискорбные заблуждения…
Мысль посидеть за кружечкой пива и просветить этих остряков до опасного соблазнительна. Чарльстонская пристань всё ближе, невольники уже гребут не так широко, «Минерва» натягивает якорные канаты, спеша отплыть, а дело ещё не сделано. Лучше было бы обойтись без лишнего шума, но после слов Бена это невозможно. Ладно, сейчас главное — действовать без промедления.
