Андрей Архипов - Ветлужцы

— О! Сразу видно, свой парень! — хлопнул его сзади по плечу Мстислав. — Мы тоже такие! Нас если тронешь, то сразу зарычим. Слышь, ты в мяч играть умеешь? А со спутанными руками? Да ты не обижайся, мы же не со зла тебя повязали... А вот насчет рук я не шутил: как научишься играть в мяч, так сразу и освободим. Хохму знаешь, как учили плавать в пруду, из которого воду слили? Мол, сначала плавать научитесь, а потом снова его наполним? А, не ведаешь, что такое хохма? Сей миг расскажу тебе несколько...

Как не распалял себя Завид, представляя в очередной раз, что эти малолетки повязали его как щенка, но злость под напором беспрерывного словесного потока со стороны Мстислава начала куда-то улетучиваться. Через поприще он даже улыбнулся какой-то очередной шутке о вороне, у которой зайцы выманивали сыр, а через час хода уже недоумевал, почему он мог относиться к этим отрокам с неприязнью. Ну да, повязали, а он бы на их месте по-другому поступил? Все-таки они тут живут, и именно он пришел к ним обманом что-то выведывать. Да и... Точно! Хотел бы он иметь младшего братишку, который был бы похож на одного из них, а то ведь только сестренки достались, в куклы до сих пор играющие. Он бы уж обучил его, как следует меч в руках держать! Хм... А пока не мешало бы у этого Мстиши выведать, как бросают веревочную петлю...

— Ну, вот и пришли, — Тимка повернулся к Завиду. — Представляешь, сколько бы ты сюда по бурелому добирался? Эй, пацаны, делимся как обычно! Так и быть, этого дылду ставим вам на ворота! Ну и что, что со связанными руками? Зато вас больше будет!

— Ну, как там Захарий-то? — Кузьма вытянул шею, пытаясь разглядеть своего товарища, уложенного на широкую лавку под небольшим оконцем, прорубленным посередине стены.

Такое новшество, закрытое бычьим пузырем в деревянной рамке, было устроено в доме по настоятельной просьбе Вячеслава. Лекарь очень настойчиво мотивировал его необходимость невозможностью при осмотре больного поднимать того к волоковому окошку под самую крышу. И тем, что сам он не родился летучей мышью, чтобы висеть при этом на стрехе. А для особо непонятливых добавлял, посмеиваясь над озадаченными лицами, что для лечения посетителей ему нужен яркий свет, а не тусклая лучина. Однако в этот час выражение его лица было безрадостным. Вытерев руки о полотенце, роль которого играла старая выстиранная холстина, он задернул занавеску, закрыв Кузьме обзор горницы или, как ее называли местные, истопки.

— Дела у него... плохи, — объявил Вячеслав честному собранию, состоявшему из Петра, Пычея и новгородских купцов, которые буквально полчаса назад перебрались в дом Любима, перенеся на себе впавшего в беспамятство Захария. В процессе рассказа о своих товарищах и целях прихода на Ветлугу тот сперва стал заговариваться, вызывая недоуменные переглядывания Кузьмы и Якуна, а потом начал терять сознание, сползая по бревенчатой стене дружинной избы на пол. — Думаю, что воспаление легких он подхватил, может и крупозное... Ну, чуть понятнее попытаюсь объяснить. Легкие он застудил сильно, вот. Кашель давно у него?

— Да уж второй день скоро пойдет, — не на шутку разволновался Кузьма. — А вечор еще промок, в лесу дозоры проверяя, тогда и жар вовсю попер... А отлежаться ни в какую не хотел. Вот ведь какая беда-то.

— Одышка у него была?

— Федька сказывал, что с самого утра и началась... И что, никак Захарию не помочь?

— Погодь с этим. Слабость, утомляемость, озноб, головная боль? Ел хорошо?

— Да, ить... мы на других ушкуях были. Но жаром от него так и несло... Точно! Снедать с нами отказался, хотя и потчевал нас, как сюда вышли.

— Ох... — сокрушенно помотал головой Вячеслав и попытался объяснить купцам, что кроме постановки диагноза он практически бессилен. — Привезли бы его чуть пораньше, хотя бы на день... Тогда бы я чесночные горчичники поставил или пустырником напоил. В общем, облегчение организму его сделал бы небольшое, а с болезнью он и сам справился бы, вон какой здоровый. А теперь...

— Не уберегли мы, значит, Захария, — повесил голову Кузьма, а Якун, вздрогнув, перекрестился на резную деревянную икону, висевшую в переднем углу.

— Я, конечно, попою его клюквой, жаропонижающие травки дам, но шансов у него... мало. Вот, разве что...

— Ты, лекарь, не обессудь меня, не все я понял из того, что ты говорил, — встрепенулся Кузьма. — Но я серебра отвешу, сколь запросишь, ну... сколь есть при себе, если Захарий выкарабкается.

— Ну вот, уже торговаться со мной начал, будто я полный воз с тебя запросил, — грустно улыбнулся Вячеслав и поднял руку, прерывая начавшего оправдываться купца. — Не про плату я пекусь, а про здоровье товарища твоего. Есть у меня корень один, — обернулся он на мгновение к Петру. — Знахарка мне его дала, а Радимир опознал и сказал, что тут его доселе не видал, но очень похож он на "адамов корень", который привозят из Тмуторкани. У меня на родине его иной раз разводили как декоративное... Для красоты сажали. Я почему его запомнил... Один малец у нас им отравился, в рот ягоду потянул и началось... понос, рвота. Обошлось всё, выжил мальчонка, но я потом детально прочитал, что же это за плющ с ягодками был и что лечит он.

— Да ты потравить товарища нашего хочешь, что ли? — открыл рот молчавший до сих пор Якун. — Зелья на нем колдовские желаешь испытывать?

— Да погодь ты, баламут, — Кузьма ткнул своего подельника локтем в бок. — Не слушай ты его, лекарь, вечно он чего-то не понимает. Ты сказывай, сказывай дальше...

— Так вот, — прокашлялся Вячеслав. — Называется это растение переступень белый, дней десять назад я из него настой сделал. Однако прав твой товарищ в одном, Кузьма: не знаю я точно, как лечить им, хотя слышал, что помогает оно даже от крупозного воспаления легких. Но уж слишком ядовитое. Малую дозу дать — может не помочь, перестараешься — потравишь... Вот и решайте сами судьбу вашего товарища. Но знайте, если лечить сейчас не начнем, а на завтра ржавая мокрота пойдет, то винить будете только себя. Вот так.

— А скажи, лекарь, — задумался Кузьма, — как выходит, что ядовитая трава помочь может?

— Ну, обычными травами издавна люди лечатся. Той же ромашкой, чабрецом, пижмой... А на самом деле все эти растения ядовиты, только одни в большей степени, а другие в меньшей. Да и не яд это, просто содержание некоторых веществ у них разное, а человеку пользу приносит только определенное их количество. Не больше и не меньше. Как бы это объяснить... Вот выпьешь ты меду хмельного чарку, легко и светло на душе у тебя будет, а если братину и не одну? Как свинья, прости Господи, ползать по земле будешь. А то и копыта отбросишь... Так же и с травой или цветком. У каждого растения что-то есть для нашего здоровья, только надо знать какую долю взять от него. Вот и Захарию для того, чтобы поправиться, нужно от этой ядовитой лианы всего небольшой кусочек. А вот какой — только догадываться могу...

— Пойдем, Кузьма, — потянул товарища за рукав Якун, — бесовские это речи. Бог здоровье ему дал, он и заберет. Коли нужен ему Захарий, так и представится он нынче по его воле, а не нужен, так поживет еще на этом свете. Забираем мы товарища нашего от вас, у нас отлежится...

— Ты сам не ведаешь, что глаголешь, купец, — вмешался в разговор Петр. — Какие бесовские речи? Откель тебе знать про промысел божий? Может, он нашу весь как раз и послал товарищу твоему, дабы спасение он тут свое нашел? Или тебя проверяет, поможешь ли ты Захарию недуг свой побороть, или бросишь на произвол судьбы аки пса шелудивого?

— Ты меня не попрекай поступками, — начал заводиться Якун. — Я пытаюсь его спасти от колдуна вашего! Может, вы нас извести хотите по одному?

— В своем ли ты уме купец, что такие речи мне в глаза бросаешь? — поднялся с лавки, стоящей в углу, Петр. — Не по своей ли воле вы к нам пришли, а потом помощи лекаря нашего попросили?

— Вот так вы и заманиваете путников, а потом режете их, как скот! — слюна с ощерившегося в гримасе взбесившегося купца стала брызгать во все стороны. — Вон, Онуфрия со всеми его людишками порешили в ночи, дабы ушкуем и рухлядью его завла...

Тяжелый кулак отодвинувшегося назад Кузьмы обрушился на затылок Якуна, заставив его щелкнуть зубами и медленно осесть на пол. Петр, уже положивший руку на изголовье меча, жестом остановил Пычея, начавшего заходить за спины новгородцам.

— Прощения прошу у вас всех за речи товарища моего, — прервал установившуюся тишину Кузьма, потирая ушибленный кулак. — Дурнем был, дурнем и помрет... Мало ли какие слухи ветер разносит, не стоит все так на веру принимать.

— И ты меня послушай, купец, — насупился Петр. — Догадываемся мы, зачем вы пришли. Не спорь со мной! Не малые дети тут перед тобой собрались... Утром отведу тебя к новгородцу, которого пощадили мы, сам с ним потолкуешь, один на один, без послухов. Есть тут избушка одна недалече, плотники ее как раз достроили, вот туда его и приведут... Одно тебе скажу, не купец тот Онуфрий был, а тать, законы людские попирающий. Даже если бы не первый он на воеводу нашего поднял руку и язык свой поганый, то все одно с него за обиду спросили бы. Мальцов наших он силой держал у себя на ушкуе, измываясь над ними. А дети у нас... Под стрелы половецкие бабы наши вставали, дабы их защитить, не разбирая своих ли прикрывают или соседских. Неужто после такого отдать чад наших зверю дикому в человеческом обличии на растерзание? Как потом смотреть в глаза матерям их? Так что выслушай сначала того новгородца и тогда уж суди, как ты поступил бы на нашем месте...