Сергей Шхиян - Царская пленница
— И кого нелегкая несет? — посетовал палач и громко спросил: — Кто там?
— Это я, открой, — ответил Сил Силыч.
Микулушка бросился отодвигать засов. Надворный советник в комнату не вошел, а принялся инструктировать помощника в коридоре. Я подошел ближе к приоткрытой двери и слышал весь разговор:
— Ты, Микула, с мальцом не манкируй, ты его хорошо попытай. Я зайду, проверю. А то у тебя в последнее время все больно быстро помирать стали. Поди, лень работать, так ты их зря давишь!
— Так я тут ни при чем, ваше высокородие, они сами мрут.
— Ты у меня поговоришь, долдон, совсем обленился! Я за такую работу не похвалю! Ты мне с басурмана кожу сыми, да так, чтобы живым остался. Мы его посыплем сольцой, он и чего не знает, расскажет. Так что ты, Микулушка, старайся, и я тебя не оставлю.
Дав указания, Сил Силыч удалился. Палач вернулся в комнату и вновь запер дверь.
— Слыхал, малый, что ихнее высокородие велели? — вновь забубнил себе под нос мастодонт. — Не повезло тебе, малый. Они, ихее высокородие Сил Силыч, строги-с. Прогневил ты их! Видать, такая твоя судьба. В муках помирать придется. Без кожи, что за жисть. Без кожи не проживешь. Ну, давай, лезь в подвал. Не боись, я тебя здесь не трону. Зачем полы-то марать.
— Свет давай, — сказал я, оставив попытки прикидываться не знающим русский язык. — Без света в подвал не полезу.
— Ишь ты, какой упрямый, — пробурчал Микулушка, сделав очередную безуспешную попытку меня поймать. — Будет тебе свет, коли хочешь. Я не без понятия, без света, оно, конечно, не дело.
Он, не торопясь, подошел к полке и снял с нее два свечных фонарика. После этого вытащил из кармана огниво и начал неспешно добывать огонь. Зажигать их от горящих свечей почему-то не стал. Я внимательно наблюдал за его действиями, ожидая подвоха. Когда, наконец, трут разгорелся, он зажег от него свечи и только тогда решил попробовать меня обмануть:
— На, малый, лампадку-то, — сказал он, хитро щуря глаза и протягивая мне фонарь.
— Поставь на пол и отойди к двери, — велел я, не трогаясь с места.
— Ишь ты, басурманин, а ушлый какой, — уважительно признал палач.
Он протопал к двери, оставив светильники на полу около люка. Я взял оба фонаря и сбежал по крутой лестнице в смрадную тьму.
— Ты, бестолковый, зачем обе лампадки забрал? — сердито закричал Микулушка, наклоняясь над люком. Я не стал терять времени на объяснение своего странного поступка и начал спешно исследовать поле предстоящего сражения.
Было похоже на то, что Сил Силыч свое дело знал туго. Пыточная камера была не так театрально устрашающа, как в Петропавловской крепости, но гораздо эффективнее. Чувствовалось, что простаивать ей не давали. Страшные следы совершавшихся здесь преступлений пробрали меня до тошноты. Свет свечных фонарей был тускл и не позволял разглядеть детали, но отрубленная посиневшая кисть руки, лежащая на плахе возле лестницы, давала представление, что здесь творится. Остальное можно было домыслить по трупному запаху.
Относительно небольшой, двадцать — двадцать пять квадратных метров подвал, был тесно заставлен пыточными снарядами. Я не стал отгадывать их назначение и несколько секунд свободы посвятил поискам оружия. Лучик от свечи метался по столам и полу, но ничего подходящего я не увидел. Единственное, что в этой ситуации могло мне пригодиться, был топор, торчащий из плахи.
Я зажмурил глаза и сбросил на пол мертвую кисть, после чего ухватился за длинную рукоятку и рванул ее на себя, но топор, глубоко вогнанный в колоду, даже не шевельнулся. Палач между тем не спеша спускался вниз по лестнице.
— Ишь ты, малый, какой шустрый, куда тебе спешить-то? — осуждающе произнес Микулушка, сходя с последней ступени. — Фонари, говорю, давай, тебе они без надобности.
Я, не обращая на него внимания, боролся с топором. После неимоверных усилий, от которых показалось, у меня порвутся на руках мышцы, он начал шевелиться. Однако вытащить его из плахи я не успел.
Палач был уже рядом, и я сделал единственное, что мне оставалось: задул оба фонаря. Мы оказались в полной, абсолютной темноте.
— Ах ты, сволота… — начал говорить Микула, и впервые за все время нашего знакомства в его голосе появились какие-то слабые эмоции.
Далее его речь состояла из бессвязных выкриков, приводить которые из соображений политкорректности я не стану. Пока мастодонт матерился, я сделал несколько шагов в сторону, стараясь не терять ориентацию.
Моя неспровоцированная подлость очень разобидела Микулушку, тем более что теперь ему нужно было возвращаться наверх и опять решать проблему со светом.
Я, не двигаясь, стоял на месте, ожидая, когда мой «визави» освободит плацдарм.
Выпустив пар, мастодонт успокоился и тоже затаился, пытаясь определить, куда я делся. Выдавало его шумное дыхание. Чтобы он не смог меня услышать, я стал дышать в такт с ним. Бесполезно потеряв время, Микулушка сделал несколько попыток поймать меня, пользуясь своим знанием здешней обстановки. Слава Богу, что у него ничего из этого не получилось. Потом он сам же больно ударился обо что-то и разразился проклятиями.
— Иди-ка, малый, сюда, — вдруг прежним сонным, бормочущим голосом попросил он. — А то я ничего не вижу. Ты помоги мне, а я тебя помилую!
Я, понятное дело, никак не откликнулся на такое заманчивое предложение, стоял на прежнем месте, дыша с ним в такт.
Уяснив, что без света меня ему не поймать, палач двинулся к лестнице и начал подниматься вверх. Я тут же бросился к плахе и вцепился в древко топора. Пока Микулушка топал по лестнице, я с силой отчаянья пытался вырвать лезвие топора из крепко державшей его древесины. Мастодонт, между тем, откинул крышку люка, вылез наружу и по глупости не закрыл ее за собой.
В подвал теперь попадало немного света, достаточного для того, чтобы я смог как-то сориентироваться. Сверху топали слоновые ноги палача. Я решил, что он опять станет зажигать свечу от трута, и у меня есть около минуты времени. Появилась возможность хоть как-то обдумать ситуацию. Решение пришло само собой. Плаха была так велика, что я смог забраться на нее и теперь, упершись обеими ногами, сумел, наконец, выдернуть топор.
Сразу мне стало легко и спокойно. Теперь я был вооружен и, вероятно, очень опасен. Оставалось только придумать, как распорядиться своим страшным оружием. При нашей разнице в весе, росте и силе, топор был не более чем козырная шестерка в колоде случайностей. Нужно было усилить свои шансы за счет позиции.
Моего палача нужно было посылать за смертью. Он опять возился с кресалом, трутом, потом долго искал новый светильник. Меня же била нервная дрожь, и не терпелось начать боевые действия.
Я стал прикидывать, как лучше распорядиться подаренным шансом победить. Резонно было залезть на один из пыточных столов и, таким образом уровняв наши роста, шарахнуть амбала топором по голове. К сожалению, подходящий стол находился довольно далеко от лестницы, и если Микулушке удастся меня вовремя заметить, то мне не поможет никакой топор.
Любопытно, но никакие гуманно-интеллигентские рассуждения о том, что мы с палачом оба жертвы, не помню чего, то ли общества, то ли обстоятельств, и связаны друг с другом духовно, в эту минуту мне в голову не пришли. Поэтому бросать ему перчатку и вызывать на честный, благородный бой, да еще с поднятым забралом, я не собирался.
В эти страшные минуты ожидания даже фактический убийца Сил Силыч, приказавший подвергнуть страшной пытке совершенно невинного человека, почти ребенка, не вызывал у меня такого порыва ненависти, как это тупое и равнодушное подобие человека. Сейчас Микулушка был реальным, безжалостным врагом, которого нужно уничтожить, поэтому самоанализ, рефлексию и угрызения совести, если они вдруг когда-нибудь у меня появятся, я оставил на потом.
Благодаря медлительности моего оппонента, я успел продумать план действий и начал приводить его в исполнение. Я нашел какую-то дощатую тумбу непонятного назначения и, подтащив ее к лестнице, установил так, чтобы она стояла достаточно близко, но и не бросалась в глаза. Как только Микулушка, управившись с огнивом, начал спускаться, я спрятался за нее.
Теперь он воспользовался не свечными фонариками, которые остались здесь, внизу, а смоляным факелом, дававшим не в пример больше света. Факел чадил, шипел плавящейся смолой и еще не совсем разгорелся, когда Микулушка начал спускаться в свою преисподнюю. Почему-то эта тупая скотина полезла в подвал, держа его вверху, над головой. Опустившись на глубину своего роста, он еще надумал прикрыть за собой люк, чтобы мои стоны и крики не обеспокоили их высокородие, господина следователя.
Упускать такую возможность, было бы преступной безответственностью. Поэтому я кардинально изменил план нападения и, забыв осторожность, вскочил на тумбу. Найдя равновесие и твердую опору, я примерился и, широко размахнувшись, ударил наискось, так, как рубят деревья, туда, куда достал топор: по голени гиганта. Не могу припомнить, какого эффекта я ожидал, если вообще у меня были мысли по этому поводу. Скорее всего, в таких ситуациях ждешь только конечного результата, не очень представляя реальных последствий поступка.
