Ивакин Геннадьевич - Мы погибнем вчера

– А чего я такого сказал? Вот есть же ключевые точки войны? Хорошо, про двадцать второе июня говорить не будем… Нам бы все равно не поверили. Таких предупреждений было – с первого мая и почти каждый день. А во время самой войны? Поворот Гудериана на юг и Киевский котел? Если бы информация попала к нашим вовремя? Как бы все повернулось?

– Это, Леш, тебе надо до товарища Сталина добраться было бы. А как?

– Можно над этим подумать…

Виталя почесал щетинистый подбородок:

– Шлепнули бы тебя особисты на первом допросе. Или в дурку отправили бы. Сразу после заявления – я, мол, из будущего, здрасте…

– Вот если бы у тебя ноут был бы, мобила, часы электронные, еще чего-нибудь – можно было бы доказать, – сказала Маринка.

– С ноутом и дурак сможет. Ну ладно, не дурак. А мне интересно, вот если бы своими силами без всяких девайсов. А? – идея захватила Винокурова.

– Вини… Ты же историк… П-помнишь, как операция "Б-блау" начиналась?

– Удар Клейста во фланг группе Тимошенко? Вот тоже вариант…

– Там за несколько д-дней самолет немецкий ориентировку п-потерял и сел на наш аэродром. А в самолете – полковник и у него п-портфель с документами. По операции. Д-дезинформация. Так решили. Ждали удара на Москву.

– Хорошо. Моя информация подтвердилась бы. А значит дальше стали бы мне доверять.

– Не ф-факт…

И мужики заспорили – можно или нельзя изменить историю?

– Лех, – обратился ко мне замолчавший Еж. – А ты чего молчишь?

– М?

– А ты бы кем стал?

Иванцов пожал плечами:

– Не знаю. Может Героем Советского Союза. А может быть в плен бы попал и в каком-нибудь лагере сгнил бы. А может быть в полицаи бы пошел. Одно точно знаю. Вряд ли бы кто-то из нас в живых остался.

И только треск костра в ответ…

– Так… Все мужики, выходим, – прервал молчание Леонидыч. – Фантазии фантазиями, а время не ждет. Завтра опять в бой.

Лагерь засуетился, забегал… Кто-то, чертыхаясь, надевал потные, не высохшие носки, кто-то доедал макароны, кто-то, не торопясь, покуривал табачок.

И через пять минут лагерь опустел.

Повисла какая-то тяжелая, но в то же время опустошающая и облегчающая тишина. Тишина, от которой звенит в ушах.

Первым, естественно, не выдержал Ёж.

– Лех, сыграй чего-нибудь?

– Не могу. – Соврал тот в ответ. – Палец чего-то выбил, когда корни рубил.

– Рит, тогда ты?

Рита молча развернулась и ушла в палатку, ровно в какое-то убежище.

– Ну, блин, – ругнулся Ёж. – Марин, может ты?

– Андрюша, – ласково улыбаясь ответила ему Маринка, – я уже сто тысяч лет на гитаре не играла.

Ёж скорчил недовольную физиономию:

– Ну, тогда я буду болеть! – воскликнул он и надуто отвернулся вполоборота к костру.

И в этот момент, южный небосвод озарила вспышка, а через секунду ударил мощный гром. Лешка подпрыгнул на бревне вместе с землей.

– Мля… – только и успел он сказать, как по стволам деревьев, с непередаваемо противным звуком, гулко ударили осколки. Несколько железяк, брошенных тротилом, взбили прошлогоднюю листву совсем-совсем рядом от костра.

Из палатки выскочила Рита:

– Слушайте, прошло-то минут пятнадцать, после того как они ушли.

Ребята стояли и неотрывно вглядывались в темноту, будто что-то могли разглядеть там.

– Чего стоим? Побежали! – Она вытащила за собой медицинскую сумку со всем набором поисковой зеленки да бинтов, дрожащими руками натянула сапоги и бросилась в ночь.

На секунду позже за ней побежали и остальные.

Отбежав несколько метров от костра, Алексей вдруг обнаружил, что побежал босиком. Пока вернулся, пока натягивал сырки и сапоги, ребята уже умчались в темноту.

– Эй! – заорал он вслед. – Вы где?

Но ответом была тишина, тогда он снова помчался в сторону взрыва.

Бежать было тяжело, непросохшая апрельская земля разъезжалась под ногами. Да и кочки то и дело цепляли ноги. Несколько раз он спотыкался, но удерживался, пока не зацепился обо что-то податливо мягкое. И плашмя врезался в глину.

"Твою кочерыжку…" – подумал он, но не успел подняться, как получил сильнейший удар по голове. И потерял сознание.

Глава 2. Первый пошел!

Предательство, предательство,

Предательство, предательство, -

Души не заживающий ожог

Рыдать устал, рыдать устал,

Рыдать устал, рыдать устал,

Рыдать устал над мертвыми рожок

Зовет за тридевять земель

Трубы серебряная трель

И лошади несутся по стерне

На что тебе святая цель,

Когда пробитая шинель

От выстрела дымится на спине?

Очнулся он уже днем. Лицо нещадно кололо трухлявое серое сено. Голова болела? Нет, голова раскалывалась как спелый арбуз. С трудом Лешка перевернулся на спину. Очки, как ни странно, были на месте, только оправа вся изогнулась. Постепенно размытое серое небо сфокусировалось и превратилось в крышу сарая. С трудом он перевернулся еще раз и встал на четвереньки. И его тут же вырвало остатками вчерашних макарон.

Пересилив себя, он подполз к стенке и, цепляясь за доски, встал. Несколько минут постоял так, а потом выглянул в щель между досок.

И едва опять не потерял сознание.

По двору ходили немцы.

Самые настоящие. В серых мундирах и касках, которые архетипами остались в подсознании, вколоченные советскими фильмами. Сломав забор, засунул задницу во двор полугусеничный бронетранспортер – Шютценпанцерваген. Кажется, так Юрка говорил.

И говорили фашисты на немецком. Чего-то реготали, над чем-то ржали. Двое курили на завалинке около дома.

Леха сполз по стенке, судорожно хлопая себя по карманам в поисках "Примы".

А хренанас! Сигарет не было. И зажигалки тоже. Стырили, суки арийские.

"Вот я приложился башкой-то" – подумал Лешка. – "Зрительно-слуховые галлюцинации в полном объеме. Впрочем, и тактильные тоже"

В этот момент во двор въехал мотоцикл, судя по звуку. Чихнул и развонялся бензиновым угаром. "И обонятельные еще…" – меланхолично добавил он сам себе.

Во дворе завопили чего-то, забегали туда-сюда.

Лешка привстал до щели. И точно, приехал какой-то сухопарый чувак. С витыми погонами, в фуражке с загнутой вверх тульей. Быстро пробежал в дом, махнув лениво открытой ладонью солдатам. Через минуту оттуда выскочил боец и вприпрыжку побежал к сараю.

"А вот и большой белый писец пришел…" – подумал Алексей.

Дверь, невыносимо скрипя, открылась.

– Raus hier, beweg dich! – немец уточнил свои слова, показав направление стволом карабина.

Лешка на всякий случай поднял руки за голову и вышел из сарая. С каждым шагом его колотило все больше и больше. На ступеньках крыльца вообще едва не упал. В сторону повело как пьяного.

Конвоир жестко, но аккуратно схватил его за шкирку, не дав свалиться. Странно, но гансы не обращали никакого внимания на пленного. Хотя в фильмах обычно показывали, что они должны непременно издеваться над пленным и ржать как дебилы последние.

А эти вели себя совершенно не так. Один чистил шомполом ствол карабина, другой чего-то писал, наверно письмо своей фройляйн, третий вообще дрых под телегой. Никто не играл на гармошке и не гонялся за курицами. Впрочем, может быть, они их уже давно сожрали?

При входе в комнату Лешка едва не хряпнулся о притолоку многострадальной головой.

– Nehmen Sie Platz! – вполне дружелюбно показал ему на табурет в центре комнаты упитанный офицер в расстегнутом кителе. Сам он сидел за большим круглым столом, а тот тощий, что приехал – стоял в углу, слегка справа за спиной.

– Данке шён! – кивнул осторожно Алексей и сел на табурет.

– Sprechen Sie Deutsch? – приподнял бровь сидящий.

– Я. Абер зер шлехт… Ин дер шуле Лере.

– Klar… – И тут в голосе офицера появился металл – Name, Dienstgrad, Truppengattung, Einheit?

– Эээ… Вас?

– Имья, звание, род фойск, фоенная част? – подал голос стоящий.

– Что? Кто? Я? Я не военнослужащий. Я гражданский, не солдат. – Лешка усердно замотал головой.

– Antworte auf die Frage!

– Отвечайт на фопрос!

– Алексей Иванцов. Только я же говорю, я не военнослужащий.

– Warum hast du dann Uniform an?? – уставился на него сидящий офицер.

– Тогда почьему ит. есть ф фоенный форма?

Тут Алексей замялся не зная, что и сказать. Как тут объяснить то, если сам ничего не понимаешь?

– Господин… эээ…

– Herr Hauptman!

– Хер гауптман… – Лешка внутренне ухмыльнулся – Я форму снял с убитого, потому что своя одежда вся уже изорвалась, а ходить-то надо в чем-то?

Стоящий офицер быстро переводил гауптману. Тот кивал, записывал и, почему-то, морщился.

– Was fur ein Toter? Dieses Muster gibts weder bei uns noch bei den Russen?

– С какого убьитого? Такой фоенной формы ньет ни у нас, ни у русских.