Стивен Кинг - 11.22.63

Дело было не только в том, что его по обыкновению румяные щеки запали и посерели. Дело было не в его полных слез синих глазах, которые теперь казались выцветшими и близоруко щурились. И не в его волосах, до этого почти полностью черных, а теперь почти полностью седых — в конце концов, раньше он мог пользоваться одним из тех косметических средств, а теперь, под влиянием обстоятельств, решил его смыть и выглядит без грима.

Наиболее невероятным было то, что за двадцать четыре часа с того времени, как я его видел, Эл Темплтон на вид похудел, по крайней мере, на тридцать фунтов. А может, даже на сорок, что представляло где-то четверть веса всего его тела до этого. Никто не теряет тридцать или сорок фунтов на протяжении неполных суток, никто. Вот тогда, я думаю, туман ирреальности и поглотил меня целиком.

Эл улыбнулся, и я увидел, что вместе с весом он потерял и зубы. Десна у него были бледными, нездоровыми.

— Как тебе мой новый вид, Джейк?

Он закашлялся, гнетущие звуки выходили из его тела.

У меня и челюсть отвисла. Из открытого рта не вылетело ни слова. Мысль о бегстве вновь выпорхнула в каком-то боязливом, брезгливом закоулке моего мозга, тем не менее, даже если бы тот закоулок имел надо мной власть, я не мог этого сделать. Меня сковало на месте.

Эл справился с кашлем и вынул из заднего кармана платочек. Сначала вытер себе рот, а потом ладонь. Прежде чем он успел спрятать платочек, я заметил, что он запачкан красным.

— Заходи, — пригласил он. — Есть что рассказать, а ты единственный, я думаю, кто способен выслушать. Будешь слушать?

— Эл, — произнес я. Голос мой прозвучал низко, бессильно, я сам себя едва расслышал. — Что случилось с тобой?

— Ты меня выслушаешь?

— Конечно.

— У тебя возникнут вопросы, и я отвечу на все, что смогу, но старайся свести их до минимума. Голоса у меня почти не осталось. Черт, у меня силы почти не осталось. Давай, заходи вовнутрь.

Я вошел. В харчевне было темно, прохладно и пусто. Барная стойка стояла отполированная, без единой крошки; отблескивали хромом высокие стулья; сиял идеально начищенный кофейный аппарат; лозунг "ЕСЛИ ВАМ НЕ НРАВИТСЯ НАШ ГОРОД, ПОИЩИТЕ СЕБЕ РАСПИСАНИЕ ДВИЖЕНИЯ" висел на обычном месте, возле кассы «Сведа»[20]. Единственное, чего не хватало, это посетителей.

Да, еще и хозяина-повара, конечно. Эла Темплтона заменил пожилой, больной призрак. Когда он повернул ручку дверной задвижки, замыкая нас изнутри, щелкнуло очень громко.

— Рак легких, — сказал он, как будто, между прочим, после того, как провел нас к столу в дальнем уголке харчевни. Он похлопал себя по карману рубашки, и я увидел, что там пусто. Вечно присутствующая в том кармане пачка «Кэмэла» без фильтра исчезла. — Не удивительно, я начал, когда мне было одиннадцать, и курил до того самого дня, когда получил этот диагноз. Больше, черт побери, пятидесяти лет. Три пачки в день, пока в семидесятых цены не полезли вверх. Тогда я решился на жертву и попустил до двух пачек в день. — Он хрипло хохотнул.

Я хотел было сказать ему, что его арифметика неправильная, так как я знаю его настоящий возраст. Когда я как-то в конце зимы зашел сюда и спросил, почему он работает возле гриля в детском колпаке с надписью «Счастливых именин», он ответил: «Так как сегодня мне исполнилось пятьдесят семь, друг. И, я теперь полностью легальный Хайнц» [21]. Но он просил меня не задавать вопросов, кроме самых необходимых, и я предположил, что это условие распространяется и на то, чтобы не лезть к нему с уточнениями.

— Если бы я был тобой — а я хотел бы этого, хотя никогда не желал бы, что бы на тебя перешло мое такое состояние, — я бы подумал: «Что-то здесь есть скользкое, никто в течение суток не может вдруг заболеть запущенным раком». Ты же так думаешь, правильно?

Я кивнул. Думал я именно так.

— Ответ достаточно прост. Это случилось не за одну ночь. Я начал выхаркивать себе мозг приблизительно месяцев семь назад, еще в мае.

Это было новостью для меня; если он действительно кашлял, то это случалось тогда, когда меня не было рядом. И больше того, он вновь путается в арифметике.

— Эл, эй? Сейчас июнь. Семь месяцев назад был декабрь.

Он махнул на меня рукой — пальцы усохшие, перстень Корпуса морской пехоты, который раньше плотно сидел на одном из них, теперь болтается — так, словно говорил: «Попусти, не обращай пока что на это внимания».

— Сначала я думал, что это у меня просто тяжелая форма простуды. Но температуры не было и кашель, вместо того чтобы пройти, только усиливался. Потом я начал худеть. Ну, я же не дурак, дружище, я всегда помнил, что карты могут лечь так, что мне выпадет болезнь на букву Р… хотя и мой отец, и мать, конечно, оба, дымили, к черту, словно те паровозы, но пережили за восемьдесят. Думаю, мы всегда найдем оправдание тому, чтобы потакать нашим плохим привычкам, разве нет?

У него вновь начался кашель, и он достал платочек. Когда кашель ослаб, он продолжил:

— Я не должен отвлекаться на побочные темы, хотя делал эту всю свою жизнь, и перестроиться тяжело. Фактически, тяжелее, чем распрощаться с сигаретами. В следующий раз, когда я начну отступать от курса, просто проведи пальцем себе поперек горла, хорошо?

— Хорошо, — ответил я, соглашаясь.

В то мгновение я уже было подумал, что все это мне снится. Если так, то сновидение было чрезвычайно реалистичным, вплоть до теней, которые раскинул по всему заведению работающий под потолком вентилятор, они маршировали по скатеркам с надписью НАШЕ САМОЕ ЦЕННОЕ ДОСТОЯНИЕ — ВЫ!

— Короче говоря, я пошел к врачу и сделал рентген, а там и они, огромные, как черт меня побери. Две опухоли. Распространенный некроз. Неоперабельный.

«Рентген, — подумал я, — разве его все еще используют для диагностирования рака?»

— Какое-то время я продержался, но, в конце концов, был вынужден вернуться.

— Откуда? С Льюистона[22]? Из Центральной клинической больницы штата?

— Из своего путешествия. — Его глаза цепко вглядывались в меня из тех темных впадин, где они теперь прятались. — Хотя это не был отпуск.

— Эл, для меня все это попахивает абсурдом. Вчера ты был здесь, и был в полном порядке.

— Посмотри вблизи внимательно на мое лицо. Начни с волос, а дальше ниже. Старайся игнорировать то, что со мной сделал рак — он чертовски портит человеческое обличие, что касается этого, не сомневайся, — а потом скажи мне, тот ли я самый человек, которого ты видел вчера.

— Ну, ты, очевидно, смыл краску с…

— Никогда их не красил. Не буду обращать твое внимание на зубы, которые я потерял, пока отсутствовал…далеко. Знаю, ты сам это заметил. Думаешь, это рентгеновское облучение наделало? Или стронций-90 в молоке? Я вообще никогда не пью молока, разве что в конце дня брызну немного себе в последнюю чашку кофе.

— Стронций, какой?

— Забей. Обратись к женскому элементу в своей душе. Посмотри на меня, как женщины смотрят на других женщин, когда оценивают их возраст.

Я попробовал сделать так, как он сказал, и, хотя то, что я высмотрел, никогда бы не смогло стать доказательством в судебном процессе, меня это убедило. Паутины морщин разбегалась из уголков его глаз — та деликатная зыбь, которую можно увидеть у людей, которым уже не нужно раз за разом демонстрировать свои дисконтные карточки пенсионера, когда они заглядывают в кассу кинотеатра. Морщины, которых там не было еще вчера вечером, теперь синусоидами бороздили лоб Эла. Еще две морщины — намного глубже — заключили в скобки его рот. Подбородок у него был острее, и кожа у него на горле обвисла. Острый подбородок и отвисшую кожу могло объяснить катастрофическое похудение Эла, но эти морщины… и если он не солгал в отношении своих волос…

Он, молча, улыбался. Это была пасмурная улыбка, тем не менее, не без присутствия юмора. От чего казалась еще худшей.

— Помнишь мой день рождения в этом марте? «Не переживай, Эл, — ты тогда говорил, — если этот идиотский колпак вспыхнет, когда ты наклонишься над грилем, я схвачу огнетушитель и спасу тебя». Ты это помнишь?

Я помнил.

— Ты еще сказал, что ты теперь легальный Хайнц.

— Именно так. А теперь мне шестьдесят два. Я знаю, из-за рака я выгляжу еще старше, но это…и вот это… — он коснулся своего лба и уголков глаз. — Это настоящие вековые отметины. Знаки почета своего рода.

— Эл…можно мне стакан воды?

— Конечно. Шок, не так ли? — он взглянул на меня сочувственно. — Ты думаешь: «Или я сошел с ума, или он, или мы вместе с ним вдвоем». Я понимаю. Насмотрелся.

Он тяжело встал и отошел от стола, спрятав правую руку себе под левую подмышку, словно таким образом старался удержать себя всего. Далее он повел меня за барную стойку. Вот тогда я осознал еще одну нереальную деталь в его внешнем виде: кроме тех случаев, когда мы с ним сидели на одной лавке в церкви Св. Кирилла (это случалось редко; хотя меня и воспитывали в вере, не такой я уже верный кат'лик) или встречались на улице, я никогда не видел Эла без его поварского фартука.