ЭТНОС. Часть вторая — ’Догма’ - Павел Сергеевич Иевлев
— То есть это чисто политическое решение? — уточнил Теконис.
— Неизвестно. Либо светские власти Лиги Морских Держав смогли как-то надавить на иерархов, либо это идеологическое решение самой церкви. Официально меровийское священство было отстранено от принятия этого решения из-за того, что подозревается в связях с креатурой Разрушителя.
— Это со мной что ли? — удивился я. — Вот уж нет! Никаких связей с бородатыми мужиками в платье — мой жизненный принцип!
— И что дальше? — спросил Мейсер.
— Либо меровийское священство подтвердит интердикт, либо они автоматически распишутся в пособничестве Разрушителю и утеряют право служения. Меровия останется без церкви — ни пожениться, ни дать ребёнку имя, ни похоронить умершего, ни, самое главное, уплатить налоги. Это даже если не касаться духовной составляющей — здешнее общество менее религиозно, чем обычно, но всё же это будет серьёзным ударом по общественным настроениям. Сейчас церковь молчит, вероятно, до сих пор не могут принять решение.
— А какие ещё варианты? — спросил я.
— Можно огласить встречный интердикт.
— Это как?
— Объявить, что иерархи, принявшие первый, сами пособники Разрушителя, а значит, их решение неправомерно. И это они утратили право на служение. Но это будет первый в здешней истории церковный раскол, последствия сейчас просчитывает Антонио.
— Не ждите чудес, — сказал бородач, не отрываясь от планшета. — Ресурсов мало, а вводных много. Слишком все гипотетически. Но по первым прикидкам — хорошего мало. Прежде всего из-за социальных факторов. С вероятностью семьдесят восемь процентов раскол внешний вызовет и раскол внутренний. Часть служителей поддержит общую иерархию, часть — региональную. В результате, системный паралич одной из ключевых социальных структур.
— Мы можем как-то повлиять на их решение? — спросил Мейсер.
— Увы, — покачала головой Джулиана, — как я уже говорила, мы недооценили роль церкви. Системным внедрением туда лояльных кадров никто не занимался.
— То есть мы просто сидим и ждём, что они решат?
— Именно.
* * *
— Каково тебе быть дочерью самого ужасного человека в мире? — спрашиваю я Нагму.
— Я уже была «иблисов выблядок», — пожимает плечами она. — Ничего нового. Кстати, если разделить твою ужасность на количество миров, где людей вообще нет, то в среднем выйдет, что ты просто «немного вредный».
— Да уж, похоже, твой учебник по математике Катрин так и не вернула.
— Ей он нужнее, — отмахивается дочь. — Я ещё геометрию за восьмой класс привезла. Ей интересно, прикинь?
— А тебе?
— А мне — нет, — отрезала дочь. — Я только из уважения к тебе всё это учу. Как можно не слушаться самого ужасного человека в мире? Он же самый ужасный!
Дочь подошла и обняла сзади, положив острый подбородок на плечо.
— Ты не расстраивайся, пап. Я тебя буду любить, даже если у тебя рога вырастут, как у чёрта. И хвост. Хвост даже прикольно — им можно вилять, на него можно повязать бантик, им можно летом отгонять мух, а зимой… Зимой не знаю что. Зимой его, наверное, придётся под одеждой прятать чтобы не замёрз. Обматывать вокруг себя под свитером.
— Спасибо, колбаса, очень утешила. Но я не особо расстраиваюсь, это просто работа. Закончим её и уедем. Там, где мы воевали со Слоном, местные тоже редко были от нас в восторге.
— Да мне больше Катьку жалко, пап. Она сильно за тебя переживает, хотя вида не подаёт.
— Да, иметь чёрта в паладинах для принцессы как-то неприлично, — улыбаюсь я.
— Вот ты зря смеёшься, — отталкивает меня Нагма, — для неё-то все это не работа. Для неё всё всерьёз. Ей тут жить. Её знаешь, как колбасит сейчас? Она же с детства в церковь ходит, для неё это вообще, ну, такое… Основа всего. Там всегда говорят, как жить правильно. И теперь она сидит и ждёт, а если эта церковь скажет, что единственный человек, которого она в жизни любила, — плохой?
— Послушай, но это романное рыцарство, «я люблю вас, мой паладин» — это же такая социальная условность, что ли. Салонные игры аристократии. А я даже не настоящий граф.
— Знаешь, папка, — сказала Нагма внезапно серьёзным голосом, — ты у меня такой умный, что иногда дурак совсем.
Что можно ответить дочери на такую подачу? Вот и я не нашёлся. Но тут, к счастью, в дверь постучали.
— Привет, Джулиана, — поприветствовал я доктора Ерзе. — Есть новости?
— Да, — сказала она сухо. — Церковь Меровии не пошла на раскол. Они примут интердикт. Ты станешь официальным пособником дьявола.
— И что теперь?
— Боюсь, нам придётся тебя убить.
Глава 11. Безвременно-безвременно…
— Знаешь, — сказал я, убирая пистолет, — ты в следующий раз так не шути. У меня работа нервная, жизненный опыт специфический, профдеформация глубокая, спуск чувствительный. А слугам потом стены отмывать.
— И что, пристрелил бы меня? — спокойно спрашивает Джулиана. — Не дрогнула бы рука?
— Вообще ни разу.
— Прекрасно, — кивает она, — значит, отношения у нас предельно честные. У меня тоже, если что, не дрогнет.
— Учту, — сказал я мрачно.
Трагическая гибель от рук коварных убийц предстоит не столько мне, столько графу Морикарскому.
— Интердикт персональный, — объясняет Мейсер, — нет графа — нет проблемы. Вложений в имидж бренда, конечно, очень жалко, но придётся на это пойти, чтобы спасти основные фонды. Имущество графа отойдёт дочери, поставим регента, продолжим работать. Вас, конечно, похоронят без почестей, но ничего, переживёте как-нибудь. Найдём потом преемника — мог ведь граф тайно воспитать себе ученика? Нового гения-изобретателя? Ну или без этого обойдёмся, по обстоятельствам.
— И что мне по этому поводу делать?
— Вам? Ничего. Ваш отпуск начался досрочно, вот и всё. Переправим вас с дочерью в Берконес, поскучаете несколько дней, а там и мы вернёмся. На следующем этапе сбреете бороду, снимете очки — никто и не вспомнит. А мы пока подумаем, как лучше обыграть вашу смерть, чтобы получить с неё хоть какие-то бонусы. Джулиана как раз ищет медиаповод. Возможно, вам тут ещё и памятник поставят. Постфактум.
— Очень утешает, — сказал я мрачно.
* * *
Провожая графа Морикарского в последний путь, мы оперативно подбиваем итоги его деятельности, пытаясь понять, что теряем.
