Завещание фараона - Ольга Митюгина
Агниппа прикусила губу.
— Ну… скажи им, если спросят, что я приболела!
— Странная болезнь: утром была здорова, а к приезду царя — вот прямо при смерти, с кровати не встать. Да на царский выезд даже безногие приползут! — всплеснул руками Мена. — О чем ты?
Царевна помолчала, и глаза ее нехорошо прищурились.
— Ладно, — как-то уж слишком покорно сказала она. — Как скажешь. Надо так надо. — Она вздохнула. — Выйди, я переоденусь.
Старик послушно вышел из комнаты, а когда вернулся…
Агниппа стояла перед ним во всем блеске царевны Египта. Фигуру ее окутывала тончайшая нежно-розовая дымка льняного платья, из-под которого девушка кокетливо выставила ножку в золотой сандалии. Браслеты и колечки на руках переливались под солнцем. Распущенные волосы спорили с ними своим блеском, ниспадая по плечам до самого пола тяжелыми волнами. И последним штрихом, завершающим эту картину, была сияющая на голове диадема.
Урей!
Дочь Аменхотепа стояла посреди этой неказистой комнаты, как видение сна — с гордо вскинутой головой, полная спокойного достоинства и царственного величия. Так и хотелось вновь почтительно поклониться ей, как в прежние времена, в Египте.
И сказать: «Приветствую тебя, о царевна»…
Вместо этого Мена скрестил руки на груди и, окинув свою приемную дочь скептическим взглядом с головы до ног, сухо осведомился:
— Это что, твой карнавальный костюм?
От неожиданности Агниппа моргнула, но, точно так же скрестив руки, заявила:
— Ты просил меня пойти — я пойду только в таком виде!
Мена сузил глаза.
— Ты что, совсем рехнулась?.. — тихо и зло спросил он. — Здесь ты не царевна, это понятно? Я говорил тебе, что о титуле и почестях придется забыть, если ты хочешь сохранить жизнь — и ты сделала свой выбор. Что же сейчас? Захотелось всеобщих поклонов и восхвалений? Давай! Только потом не удивляйся, что сама не заметишь, как окажешься в Египте на жертвеннике! — бросил он ей в лицо. — По всей Греции сейчас рыщут шпионы Нефертити. Зачем же усложнять им работу, да?! — не сдержавшись, крикнул он.
— Мена…
— Сейчас же. Сняла. Это. Барахло, — раздельно приказал советник. — Чтобы я его больше не видел!
— Но я…
— Ты еще хочешь что-то сказать?!
Девушка, увидев полный ярости взгляд старого воина, даже отступила на пару шагов. И потупилась.
— Ты прав… прости… — пролепетала она. — Разумеется, я в этом не пойду… Я сейчас все уберу… Я просто… просто я… я хотела… я пошутила… Зачем ты так злишься?
Никогда прежде она не видела Мена в таком гневе.
— Зато теперь ты знаешь, что у меня кое-что еще осталось от прежних времен… — попыталась улыбнуться она.
— Я и так это знал, — сухо ответил старик. — Что с тобой, Агниппа? Ты ведешь себя иногда, ну… просто как маленький ребенок!
— Ла-адно, — увидев, что Мена уже смягчился, проказливо протянула шалунья — и ласково развернула старика к двери. — Иди, я снова переоденусь.
— Только без фокусов! — погрозил он ей пальцем на прощанье.
— Хорошо-хорошо! — хихикнула она.
Царевна сдержала свое слово. Когда советник вновь вошел к ней, перед ним стояла простая девушка-горожанка, золотисто-рыжие волосы которой были скромно заплетены в две тугие толстые косы до щиколоток. Длинный белый гиматий, перехваченный на талии простым кожаным пояском, обычные сандалии…
Правда, в одном Агниппа все же не удержалась: накосники, что перехватывали волосы на концах кос и у их основания, на затылке, оказались из чистейшего серебра египетской чеканки, и блистали огромными прозрачными кристаллами зеленой смальты… а так — что ж.
Горожанка как горожанка, ага…
Мена вздохнул, помолчал — и махнул рукой:
— Ладно, сойдет.
Агниппа подпрыгнула, как девочка.
Хлопнув в ладоши…
Поскольку Мена не нужно было переодеваться — он так и пошел в своем простом белом хитоне и сандалиях, — они, не откладывая более, вышли из дома и минут через двадцать уже добрались до агоры.
На площади, залитой ярким солнцем полудня таргелиона[1], уже бурлила толпа. Все толкались, шумели, пытались подобраться ближе к дороге, ведущей к храмам акрополя. В толпе тут и там сновали с лотками торговцы едой и сладостями.
Агниппа шла, как ее учили ходить на официальных выходах в Египте — так, чтобы никто не усомнился в ее божественном происхождении.
Ее, дочери фараона, сына Ра!
Она шла плавно, словно ступала по облакам, а не по бренной земле, преисполненная воистину царственного величия. Оно проскальзывало во всем — в осанке, в горделиво вскинутой голове, во взгляде, скользящем поверх толпы…
Мена шел чуть сзади, как подобает советнику.
Перед ними невольно расступались, давая дорогу — и озадаченно смотрели вслед.
Юноши восхищенно оглядывались на рыжеволосую красавицу, но не решались подойти, смущаясь ее царственным видом. Девушки и молодые женщины неодобрительно переглядывались между собой и пожимали плечами. И все, все без исключения спрашивали себя, кто же такая эта незнакомка.
Таким образом Мена и Агниппа пробрались если и не в самые первые ряды, но все же достаточно близко к дороге. Между нею и беглецами из Египта стояло человек пять-семь, не больше…
Пока царя не было, и все глазели на них — точнее, на Агниппу. А она вспоминала Египет и выезды фараона в город.
Эти выезды всегда вызывали у нее ужас и омерзение: тысячи простых людей при виде царской колесницы бросались ниц, целовать землю… а некоторые безумные фанатики кидались даже под копыта царских коней, считая, что боги отметили тебя, если по тебе проехал фараон. Если ты выживешь после этого, жизнь твоя изменится и озарится невиданным богатством и счастьем. Если же умрешь — боги сразу примут тебя на поля блаженных, и все грехи простятся твоей душе.
Агниппа помнила… Частенько ее отец, втайне смеясь над «этими глупцами», гнал колесницу прямо по живым людям и с жестокой радостью наблюдал, как они пытаются протиснуться под колеса…
«Здесь, наверное, то же самое, — думала девушка. — Все
