Петр Ярвет - Римская рулетка
Но сегодня и андабаты не спешили утешить почтенную публику потоками крови, пущенными вслепую негодным оружием. Кто-то порезался о собственный меч, кто-то отдавил противнику ногу и теперь сам катался, вздымая пыль. Плебеи хохотали, но серьезные ценители искусства тыкали большими пальцами вниз.
— Не так я себе это представлял, — признался доцент Хромин, не понимающий, когда настанет момент отечески закрывать глаза Айшат, чтобы она не видела крови.
— Не беспокойтесь, — заверил Феодор. — Они просто тянут время до появления на трибуне диктатора. Кому же охота слышать: «Так-так, а повторите-ка все сначала». Им сначала повторять, а на арене уже пятнадцать трупов, а?
Торговец петухами говорил быстро, а руками жестикулировал, как настоящий завсегдатай нижних мест на трибунах. Андрею пришлось сделать над собой усилие, чтобы вспомнить: перед ним один из сильных мира сего.
— Ты узнал что-нибудь по поводу?… — нерешительно произнес он.
— Я извиняюсь, — удивился Феодор, — как ты думаешь, почему задержался диктатор? Вон погляди.
Ударили одновременно тимпаны, кимвалы и гонги. Медленной походкой в ложу над Триумфальными воротами вошел квадратный человек, золотое шитье на тоге которого отбрасывало солнечные зайчики даже на оппозиционную трибуну. Навстречу ему поднялся Внутринний, а следом вошел тонкий и зеленоватый Плющ. Стадион выдохнул, как один человек, а потом взорвался скандированием:
— Рим! Рим! Рим не-по-бе-дим! Риму — мир!
Кричали все, даже оппозиционеры, даже торговцы арахисом, даже лорарии, пытающиеся своими раскаленными кочережками заставить адабатов скоренько добить друг друга. И только высоко на оппидуме среди ликующей толпы высились четыре молчаливые фигуры.
Скрывающий свое лицо Геварий.
Бесстрастно пережевывающий морские камушки Пессимий.
Резкая, прекрасноглазая, раскрасневшаяся Феминистия.
И, соответственно, раскрасневшийся, желтоволосый Деметриус Семипедис. Пока шатко и валко организовывалось зрелище на арене, Пульхерия подстерегла санинспектора Хромина в одном из сумрачных закоулков оппидума, и теперь оба переводили дыхание.
— А вот великолепнейшее мужское тело из всех виданных мной!
Хромин— старший инстинктивно шагнул в сторону, Геварий глянул удивленно. Но оказывается, Пульхерия всего-навсего любовалась одним из гладиаторов, которого на арене несколько свободных римлян силой втискивали в боевое облачение. Хромин пригляделся, и ему сделалось нехорошо.
Служители загоняли львов обратно в клетку, два хищника подчинились, один — ни в какую. Ослепительное небо, облака из штукатурки, солнце, сбежавшее из солярия. Золотые отблески из правительственной ложи, почтительный шепот вокруг: «Философ! Поэт! Мудрец! Концепция здорового общества!» Санитарный инспектор украдкой поглядел на свои руки в жемчужного цвета рукавах с пурпурной оторочкой и синей молнией на безымянном пальце. Потом обежал взглядом толпу на трибунах, неисчислимую, многоголосую.
— По кругу трибун гуляла волна вскинутых рук — приветствовали диктатора. Где-то там должны быть — Хромин-старший был в этом уверен — младший брат, и названая жена, и сотрудник Федеральной службы безопасности Российской Федерации, по-прежнему готовый вывести взяточника-санинспектора на чистую воду. И где-то там должна быть белая тень, что идет по пятам.
«Кто я? — подумал в который раз Хромин. — Где я в этом потоке? Куда я иду?»
— Кровавый тиран что-то задумал! — с безошибочностью старого бойца определил Геварий.
Над огромной пустотой арены они встретились глазами с Луллой, и тот, по-прежнему кивая советнику по особым вопросам, вдруг улыбнулся.
— Ваше предложение встречено с большим интересом, — объяснял Андрею Теменеву Феодор. — Оппозиция предпринимает серьезные шаги в плане воздействия на общественное сознание. Противоборствовать впрямую было бы нелепо. Они заставляют народ горько задуматься, значит, наша задача — дать людям новое, небывалое удовольствие. Но боюсь, теперь я уже не смогу отговориться незнанием подробностей. Прежде чем мы отправимся к богоподобному с тем, чтобы представить тебя как знатока экзотических и чужестранных развлечений, я хотел бы знать суть проекта в общих чертах.
— Ноу-хау, — пробормотал себе под нос Андрей.
— Отнюдь не претендуя на знание всех языков, ставших тебе известными в долгих скитаниях, я сразу готов предположить, что тебя посетили некоторые сомнения, — подхватил Феодор, смешно соприкасаясь кончиками пальцев одной руки с другой.
Андрей невольно вспомнил всех торговцев и политиков, кто забавной суетливостью снискал его расположение, прежде чем поразить хладнокровием и безжалостностью ума.
— Ты не хочешь посвящать меня в суть твоей идеи, — тем временем токовал грек. — Мы договорились, что я сообщу наверх о невиданном развлечении, которое грозит превзойти все известные и которое придумал мой знакомый декан с петушиного рынка. Будучи обязан тебе жизнью и даже более того, я так и сделал. Диктатор жаждет знакомства с тобой и твоей идеей. Стоит ли теперь раскрывать свой секрет, думаешь ты, не посягнет ли этот торгаш, плутующий даже в петушиных боях, на мою интеллектуальную собственность?
Со стороны могло показаться, что мелкий лавочник умоляет храброго декана не губить его лавку, продающую рыболовные крючки. Айшат и ее псевдодядюшка даже не вслушивались в разговор, увлеченные зрелищем на арене.
— Будут убивать! — предрекал историк.
— Не будут! — упрямилась тавларка.
— А сейчас, — продолжал Феодор, убедившись, что поправок к произнесенным умозаключениям у Андрея нет, — я исключительно для того, чтобы ты понял, можно ли мне доверять, позволю себе обратить внимание дорогого декана на следующее. Вот рядом с диктатором в ложе стоит чиновник. Вид у него унылый, лицо тугодума, а между тем случись тебе прослыть государственным преступником, то вопрос о применении к тебе тех пыточных машин, что стоят в подвале нашего богоподобного, решал бы именно Внутринний Делл. И решал бы, будь уверен, наилучшим для безопасности государства образом. А теперь напряги свое орлиное зрение или поверь мне на слово. Что это за металлические предметы, которые вот уже с час он столь напряженно рассматривает и для переноски которых ему выделен специальный раб, тот самый, что обычно доставляет советнику вещественные доказательства важных государственных преступлений? Охотно разрешу твое замешательство. Этими предметами являются, — Феодор огляделся и мигнул Сане, погляди, мол, чтоб не было чужих ушей, — являются, говорю я, бронзовый меч, погнутый, словно ударом копыта нечистой силы, шлем раба Эномая, который сейчас готовится погибнуть на арене во славу кесаря, а несколько дней назад мог бы и порешить меня на рынке, когда бы не свалившийся с ясного неба ему на голову метеорит. А также сиракузский нагрудник, что был на том отпетом участнике братства Деяниры, который пригвоздил бы кого-то из нас арбалетной стрелой, если б не некий отлично подготовленный декан, уложивший его затем на месте из оружия неизвестного типа.
Помолчали.
— Значит, так, — стал объяснять Андрей, присаживаясь на ступеньку и чертя пальцем в пыли среди рассыпанного арахиса, — представь себе круг. Круглый барабан из дерева, камня или, скажем, воловьей шкуры, натянутой на обычный котел, насаженный на строго вертикальную ось.
— Хоть я и не Фагорий, — признался Феодор, — но постараюсь.
— Представь теперь, что верхняя поверхность неровная, а имеет кругообразное углубление, разделенное радиусами на тридцать шесть, а вернее, тридцать семь секторов.
Он старательно вывел в пыли окружность, перечеркнул ее крестом, получив популярный настенный символ, рисуемый скинхедами, а потом с большой тщательностью разделил четвертушку круга еще на девять равных долей.
Тем временем над цирком повисла выжидательная тишина. Арена подсохла и вновь сверкала, как серебро. Гладиаторы наконец-то договорились, самоорганизовались и приготовились к финальному построению для кровопролитнейшего боя. Вот они выстроились правильным кругом, причем представители одной из сражающихся сторон честным образом чередовались с другими.
Чтобы никому не было обидно, белые перья на шлемах одной из партий сражающихся заменили красными. Стоя в круге, спиной к его центру, каждый гладиатор ощущал плечами только ближайших соседей-врагов и мог видеть целую трибуну. Лица сидящих на ней зевак сливались для каждого бойца в одно ненавистное лицо хладнокровного соглядатая неизбежной гибели, но каким же пронзительно желанным казался клочок неба над стеной цирка! Вы, остающиеся в живых, не цените того, что у вас есть. К вам обращаюсь я, старый козел, и безусый молокосос, и декан с торгашом, чего-то ищущие у себя под ногами. Вы не на меня пяльтесь и не под ноги, уроды! Вы на небо поглядите!
