Илья Тё - Евангелие от Ники
Судьба корабля, говорят, подобна судьбе человека. А значит, линкорам и крейсерам, что я вел сейчас к устью Невы, было за что сражаться.
За свое будущее, или за достойную смерть!
***Всего отряд для пиратского налета на собственную столицу насчитывал восемь линкоров, шесть крейсеров, двадцать судов сопровождения, одиннадцать тысяч (!) человек штатного экипажа и восемнадцать тысяч бойцов абордажных команд.
В качестве первоначального флагмана для экспедиции я выбрал «Гангут». Традиционно флагманским кораблем балтийского флота являлся не сверхдредноут, а легкий быстроходный крейсер. Для Непенина во время войны таковым был новейший Рюрик, однако я не видел необходимости следовать примеру вице-адмирала. В морском сражении, возможно, это имело смысл, однако для нашего рейда являлось новацией бесполезной. Как было принято в эпоху парусных кораблей и эскадренных броненосцев, я выбрал в качестве флагмана самый могучий линейный корабль.
Старые линкоры типа «Андрея Первозванного» или «Императора Павла» имели 926 человек экипажа и бронированный корпус в 140 метров от кормы до носового тарана.
Новейшие «Гангут», «Петропавловск», «Полтава», «Севастополь» — 1094 человека по штату и длину корпуса почти в 200 метров!
Нахождение на подобном стальном чудовище было явлением фантастичным, невообразимым — оно вдыхало в меня восторг. На верхней палубе хозяйничал трескучий мороз, а внизу, в машинном отделении, стояла невыносимая жара — котлы держались на максимальном давлении. Выдавая пределы мощности, паровые котлы машины влекли нас сквозь толщу льда. Вперед, т. Только вперед!
Вскоре гавань скрылась из виду, один за другим, тяжко потекли часы. С движением времени, скрежет бортов о заснеженные торосы, становился ужасным, гнетущим. Корабли, казалось, с трудом выдерживали сопротивление льда, достигающего местами толщины метра и более. Спускаясь вниз, я слышал, как сдавали заклепки, срезаемые льдом с броневых листов с характерными щелчкаоми. Тут и там появлялисьась течиь. Машинисты устраняли ихее, то стоя в ледяной воде, то вдыхая грудью адский жар топок.
В первый день прошли всего десять миль. С наступлением ночи движение по неволе прекратилось — для устранения течейи. До полуночи заделывали швы на «Гангуте» и «Первозванном». Ночью мороз стал крепче. Матросы сотнями высыпали на лед, долбили его ломами и пешнями, чтобы суда не вмерзли. Это нНе помогло — т. Только утром, когда ледоколы медленно проползли вокруг эскадры, освобождая из ледяного плена, кильватерные колонны снова тронулись в путь в свой тягостный путь.
Второй день был не лучше — На второй день, израненные льдом «Гангут» и «Андрей Первозванный» уже шли в колоннах третьими — за ледоколом и передовым кораблем. Только «Полтава» по-прежнему лидировала в своем ордере, следуя сразу за кормой «Ермака». Однако уже к полудню из-за сильной течи ее сменил «Севастополь». В ярком солнечном свете, ледяная гладь казалась ясной и ровной, оттого передовые суда держались сейчас уверенней. К вечеру миновали траверз маяка Южный Гогландский. Затем, меняя флагманские дредноуты, ползли сквозь бескрайнее поле льда всю ночь напролет.
Следующий день оказался более сложным. Не смотря на весну, лед в Финском стоял еще тяжелый и крепкий, корабли то и дело останавливались, ледоколы не успевали выручать их из ледяного плена.
В 8 часов утра застрял в тисках «Цесаревич». Его спас «Ермак», однако в 10 часов линкор снова остановился. Ледокол опять выручил. Однако еще часом позже, встали все три передовых сверхдредноута, — лед словно могучими клещами вырывал из эскадры широкогрудые корабли! Ледоколы освобождали их, то вырываясь вперед, то возвращаясь обратно, однако время убегало неумолимо.
К вечеру появились большие торосы — целые горы ледяных глыб. Они образовались из осенней шуги перед ледоставом и теперь представляли целые крепости, еще более замедляя и без того ничтожную скорость нашего продвижения. Фарватер пришлось прокладывать змейкой.
Третья ночь застала флот между островами Гогланд и Лавенсари. Здесь Непенин провел осмотр повреждений. Эсминцы и гражданские корабли, к моему немалому удивлению оказались повреждены меньше, — как выяснилось, пробитый сверхдредноутами фарватер был для них очень широк. Максимальные повреждения обнаружились именно на линкорах, ведь фарватер небольших ледоколов оказался для них слишком тесен. К неописуемому страданию экипажей, не обошлось без потерь. На героической «Полтаве», дольше всех линкоров выдерживавшей натиск льда, обнаружилась сильная течь. Корпус треснул. Посовещавшись с Непениным, дредноут решили оставить во льдах с небольшой командой.
Утром вынесли новый вердикт: сцепить ледоколы и действовать двумя тягами, чтобы разбивать ледяные горы. Попробовали — получилось. Новый способ принес слабое некоторое облегчение: он, позволил расширитьл фарватер, и огромные линейные корабли, наконец, смогли идти чуть свободней. Это, впрочем, продолжалось недолго. На залив стал опускаться густой туман, который скоро охватил все вокруг. Стемнело так, будто вернулась ночь. Почти до полудня корабли застыли на месте. Когда к обеду туман рассеялся, и мы снова двинулись — медленно, останавливаясь то и дело. «Гангут» с «Севастополем», опять ставшие «передовыми» за ледоколами, давали задний ход, затем с разбега крошили заторы! Между кораблями сновали «Ермак» и «Тармо», помогая колоннам продвигаться по узкому коридору, края которого подчас возвышались над палубой эсминцев и гражданских судов. Не шли по морю — ползли словно по тоннелю. Каждый метр давался с чудовищным напряжением, изматывая нервы командам, сминая броню кораблям.
К полуночи, наконец, вожделенное совершилось. Передовые колонн вышли к траверзу Толбухинского маяка, а вскоре, освященный луной и звездами, передо мной открылся золоченый купол Кронштадтского Морского собора. Весть с мостика мгновенно разнеслась по судам, скользя к трюмам от радиорубок. Узнав о приближении цели, замученные изнурительным трудом, люди вздохнули с облегчением, словно набрались свежих сил. Пугающие ледяные торосы под бронированными бортами вдруг застучали для нас победным грохотом, а на мачтах боевых кораблей, торжествующе заполыхал триколор.
В пять вечера передовой «Петропавловск» миновал траверз Большого Кронштадтского рейда.
Еще часом позже мой флот оставил Кронштадт за кормой.
Вскоре показался Васильевский остров и вместе с ним, о чудо, свободная водная полоса — прибрежный фарватер, пробитый питерскими ледоколами между торговым столичным портом и устьем Большой Невы.
В преддверии схватки, три колонны выстроились в одну. Избитые сверхдредноуты, с мятой броней и потерявшие ход, вышли в конец походного ордера. Впереди, обогнав ледоколы, линкоры и транспортные суда, теперь шли быстроходные крейсера. Первыми — «Рюрик», «Макаров», затем «Олег» и «Баян».
Замыкали передовую партию устаревшие «Аврора» с «Дианой». Мы с Непениным перебрались на «Аврору» — старый рейдер, весь путь из Ревеля шедший в конце походного строя, а потому наименее пострадавший от битвы со льдом. «Аврора» в данном случае замыкала колонну из крейсеров и предваряла вход в гавань огромным линкорам-дредноутам. Наименее боеспособная по сравнению с прочими военными кораблями, она должна была стать моим штабом. На клотике ее мачты, над серым морем и городом, взвился штандарт Императора.
В одиннадцать ночи, действующий флагман Балтфлота, бронепалубный крейсер-разведчик I ранга «Рюрик» пересек бронированным форштевнем условную границу Санкт-Петербурга.
Императорский флот бесшумно входил в бунтующую столицу.
15 марта 1917 года.
Дворцовая набережная.
Черными глыбами, корабли вползали в Неву. Движение их казалось мне медленным, однако для царящего вокруг неспешного века скольжение стальных туш было скорым необычайно. Электричества в Петрограде не былоотсутствовало уже месяц, а потому в домах вдоль Набережной и Галерной горели освеященные лучиной окошки. Жители наверняка заметили наш визит. Возможно, некто расторопный из сочувствующих революции обывателей уже спешил предупредить моего врага о приходе эскадры. Только вот некого было предупреждать в этот час!
Теоретически, революционная Дума заседала всю ночь, и, действительно, кто-то из депутатов толкался в Таврическом до утра. Однако министры Временного правительства, от которых зависело сейчас все, в поздний час находились в собственных роскошных квартирах. Бдительность мятежного гарнизона также соответствовала представлениям «солдат революции» о дисциплине. Оставшихся в живых офицеров заставляли согласовывать приказы с «Комитетом избранных депутатов», не только полковых, но даже батальонных и ротных. Каждый боец мог пристрелить командира любого ранга без разговоров. В этих условиях, речь о дисциплинарных взысканиях, послушании и субординации, разумеется, не велась. Дозорных с грехом пополам высылали, но занимались дозоры и патрули в основном грабежами и мародерством. Пока царские корабли выходили к траверзу Зимнего, большая часть гарнизонных войск почивала или пьянствовала в бараках.!
