Наталья Болдырева - У обелиска (сборник)
А Нона вынула из ящика стола бумаги, над которыми работала перед возвращением сестры, положила в портфель, переоделась и вышла. Но свернула не к ближайшему входу в метро, а в другую сторону.
В иной ситуации она не решилась бы на такой шаг – потревожить кого-то из коллег в воскресенье. Тем более если коллега – маг. Но до этого дня она была уверена, что «Материнское слово» существует лишь в сказках и не налагает на приемного родителя никаких обязательств. Увы, ответить на вопросы, роящиеся в ее голове, мог только волшебник. Причем теоретик с хорошим образованием. Поэтому Нона и отправилась прямиком к Крапкину. Хороших теоретиков Нона знала по работе достаточно – многие маги института просили ее помощи в расчетах, но большей частью это были люди семейные, и тревожить их в редкий выходной ей было совестно. А Леонид Яковлевич Крапкин, насколько она знала, жил один и совсем близко от Волковых. Помимо чудовищно сложных задач по результатам экспериментов с новым защитно-локализующим заклинанием против «Серой слизи», которым он занимался уже около двух лет, Леонид Яковлевич иногда приносил в матотдел какие-нибудь приятные мелочи – то букетик первоцветов, то горсть леденцов, которые по одному подкладывал математикам под бумаги, чтобы заметили после его ухода. Если же дары припрятать было никак нельзя, Леонид Яковлевич ужасающе смущался. Пару раз девушки из отдела обнаруживали, что из памяти пропали две-три минуты, а на столе – мокрые потеки от тряпки и ландыши или фиалки в вазочке, с которой чудесным образом исчезла старая трещина.
Ноне нравился Леонид Яковлевич. Ему было чуть за сорок, но он так и не обзавелся тем налетом самодовольства, который отличал даже самых приятных в общении магов. Она даже представить не могла, что такой человек может отказать ей в просьбе, но все же приготовила речь и перепроверила, положила ли в портфель нужные листы.
Комнатка у Леонида Яковлевича оказалась небольшая, но очень уютная, с громадным книжным шкафом, заговоренным не слишком умело – часть названий на корешках расплывалась, скрытая магией, другие же, напротив, так и лезли в глаза, словно под увеличительной линзой.
Нона остановилась, разглядывая корешок «Высшей математики в немагическом вузе» Киселева, пока хозяин квартиры, встав на колени у ее ног, искал под трюмо запасные тапочки.
– У меня редко гости бывают, Нона Васильевна. И вы, верно, не чай пить, – улыбнулся он одними глазами через толстые стекла очков. Невезучий маг-теоретик умудрился получить тяжелую контузию буквально в первые же дни войны, был комиссован по потере зрения. Способность видеть ему врачи и коллеги-маги вернули, но полностью зрение восстановить не удалось.
– Рука у вас какая… неприятная. Ожог, смотрю, свежий. Могу попробовать заговорить…
– Нет, Леонид Яковлевич. Я тут расчеты ваши взяла домой. Вы ведь сказали, ничего секретного в том, что я считаю сейчас. Так я хотела с вами посоветоваться…
Крапкин засуетился, не зная, что надлежит сделать в такой ситуации – накрыть на стол, чтобы угостить гостью, или убрать с него, чтобы она могла расстелить бумаги с расчетами. Поэтому вопрос Ноны застал его врасплох.
– Мне один военмаг сказал, что результаты сильно изменятся, если учесть… воздействия типа «Материнское слово».
– Да, воздействия, завязанные на полный ресурс… Это, конечно, почти фольклор, но в условиях боя, – Крапкин потер переносицу, – очень может быть. Особенно в нашей с вами задачке. «Серая слизь» – она ведь тоже, так сказать, порождение войны. Началась в самом конце сорок четвертого, как раз наши маги на фронте фиксировали активность фольклорных заклинаний такого типа – «Материнское слово», «Сиротское проклятье» и прочие предсмертные воздействия. Вы умница, что внимательно слушали вашего знакомого, Нона Васильевна, эту переменную определенно стоит добавить.
Он поправил очки и записал несколько цифр на уголке газеты, расстеленной на столике вместо скатерти. Нона заметила, что подобными записями были покрыты не только края газеты, но и вышитая салфетка на тумбочке, и даже местами стены. Уравнения были нацарапаны карандашом прямо на краске.
– Вот как мы с вами поступим: вы чаю выпьете, а я пока в бумажках наших почиркаю, – пробормотал Леонид Яковлевич, вынимая из рук Ноны листы.
– Что за воздействие такое, «Материнское слово»? Я думала, оно только в былинах встречается, а в магической практике – нет.
– Отчего же, – ответил поглощенный расчетами Крапкин. – Просто кто же станет использовать заклятья, за которые нужно платить жизнью, в будничной магопрактике? Это только в экстремальных ситуациях, как подвиг Матросова – грудью на амбразуру. Рядовой Петр Громов уничтожил «Проклятьем солдатского сироты» полдивизии немцев под Корсунью. А все потому, что за сутки перед собственной смертью получил известие о гибели отца, ценой собственной жизни закрывшего щитом от прямого удара ставку командования. Молодой человек попал в плен смертельно раненным и решился прибегнуть к фольк-лорному заклятью. Разве поступил бы он так в мирное время? Скорее всего, наложил бы магостазис на повреждения и стал ждать медиков.
– А «Материнское слово»? – все гнула свое Нона.
– Эта штука совсем интересная. – Леонид Яковлевич не глядя подвинул Ноне чашку, заметив вскользь: – На плите чайник. Наливайте себе. В комоде у меня печенье овсяное. Не глядите, что на вид страшное, – вкусное ужасно. Ах, да… о чем я было…
– О «Материнском слове», – подсказала Нона.
– Да, о «слове». Это воздействие такое, что против него другие бессильны. От такого не заслонишься. Выберет земля своей волей тебя ребенку в матери, и уж ты с ним на всю жизнь связана. Говорят, к совершеннолетию магического подкидыша расстояние почти перестает влиять, но если такие «родственники», исконной магией назначенные, больше чем на три дня расстанутся, род матери три поколения за это платить будет и, скорее всего, пресечется.
– Чем платить?
– Да всякими «без», чего народ наш так любит страшиться: бесплодие, безбрачие, безвременная гибель приемных детей и возлюбленных. Максимум лет десять – и от любой большой семьи останется только горстка одиноких женщин.
– Я, Леонид Яковлевич, в коммунальной квартире живу. На шесть комнат. И во всех – одинокие бездетные женщины, потерявшие на войне мужей или женихов. Этак, по-вашему, вся страна наша от «Материнского слова» отказалась? Одиночество – это не магическое проклятье, иначе вышло бы, что у нас сейчас полстраны проклято. Вы мне скажите, что реально может случиться? Вот, скажем, есть у меня сестра. Вот если бы она отказалась от такого «слова», что бы с ней сталось?
Карандаш Крапкина остановился, маг внимательно и серьезно посмотрел на Нону, словно с легкостью мог прочесть ее мысли, но удерживался от этого из природной тактичности.
– Значит, если ваша сестра откажется от «Материнского слова»…
– Если бы… – поправила Нона испуганно.
– Хорошо, если бы она отказалась, то, скорее всего, сошла бы с ума или предприняла попытку самоубийства. Такая стихийная магия, завязанная на последнюю волю, это очень сильная и непростая вещь, Нона Васильевна. Но если мы предполагаем, что ваша сестра – столь же собранная и серьезная девушка, как вы, умеющая удерживать эмоции под контролем, то… скорее всего, после определенной реабилитации она вернулась бы в прежнее здоровое и жизнерадостное состояние. Возможно, с ночными кошмарами, приступами страха и паранойи, но… вполне в рамках нормальности. Однако вы обе – и это уже не наверное, а совершенно определенно – не сумели бы выйти замуж, вообще построить какие-либо романтические отношения, потому что любой мужчина, к которому вы почувствуете хоть малейшую привязанность, обречен погибнуть в течение года. Обе вы остались бы бездетны, и я очень надеюсь, что свой вопрос вы, Нона Васильевна, задаете исключительно из научного интереса, потому что это было бы очень жаль. Вы, товарищ Волкова… Такая женщина не должна оставаться одна.
Он осекся и, обратив внимание на то, что гостья так и сидит с пустой чашкой, принялся хлопотать о чае.
За чаем, словно обходя топкое место, говорили о расчетах и «Серой слизи». Леонид Яковлевич как раз получил от полевых магов новые данные, которые полностью укладывались в его теорию. Как и все увлеченные своей наукой маги, в минуты интеллектуального азарта Крапкин совершенно преображался: его глаза горели, неловкость движений сменялась уверенностью и силой, а голос, обычно негромкий и спокойный, обретал полноту и приятный сочный тембр. Такой Крапкин нравился Ноне еще больше. Независтливому уму всегда импонирует истинный талант. Иногда, увлеченный какой-нибудь идеей, Леонид Яковлевич бывал несколько тороплив в суждениях и выводах. В эти моменты Нона, обладавшая с детства уникальной памятью на числа, напоминала ему о несовпадении теории с данными. Тогда Крапкин, краснея и смущаясь, просил прощения, в мгновение ока вновь становясь угловатым и неуклюжим.
