Андрей Ерпылев - Имперский рубеж
— Отстань, — досадливо оттолкнул тот сморщенную, коричневую, как древесный корень, руку.
— А я бы взял, — хохотнул Федюнин.
— Разговорчики… — снова подал голос Селейко, незаметно отодвинувшийся за спины товарищей от нестерпимого жара.
Для того чтобы спалить дотла плоды трудов всего этого крошечного селения — пару-другую десятин сочной индийской конопли, ушло всего несколько минут. Глядя, как обращаются в золу надежды более-менее сносно протянуть предстоящую зиму, зароптали мужчины, завыли в голос женщины, но поручик был неумолим. Действительно: добыча наркотического зелья наказуема и здесь — разве не поступают гуманно российские военные власти, всего лишь уничтожая посевы зелья, вместо того чтобы казнить тех, кто это зелье выращивает, согласно людоедским законам горного королевства? Хотят прокормить себя и семьи — пусть растят что-то полезное. Просо, к примеру, или кукурузу… Полезное, одним словом.
— Прапорщик, — окликнул он по рации пилота, когда дело было сделано и огнеметчики сворачивали свои аппараты. — Вы отметили уничтоженное поле на карте?
— По инструкции, — прокричал тот: для экономии времени двигатель не глушился, и теперь лопасти, работающие на холостом ходу, вместо пыли поднимали тучи пепла, завивающиеся в серые смерчи, призраками бродящие по некогда зеленому полю, превратившемуся в выжженную пустыню с торчащими кое-где черными «будыльями» особенно стойких стеблей. — Вылетаем?
— Ну, если вы ничего здесь не забыли…
Под хохот десятка здоровых молодых глоток отряд снова погрузился в чрево «Фоккера», и пилот резко, без предупреждения бросил машину вверх, заставив кого-то прикусить язык, кого-то выматериться от души, а кого-то до побелевших пальцев вцепиться в отполированный сотнями ладоней поручень с давно слезшим никелированием — единственную страховку от падения в бездну, открывавшуюся сразу за обрезом люка.
«Придем на базу, — раздраженно подумал поручик, — я этому лихачу…»
Резкий металлический удар по корпусу, заставивший вздрогнуть всю машину, прервал ход мыслей. Такое бывает, если…
— Ваше благородие! Унтера, кажись, зацепило!
«Вот же невезение!..»
Рискуя вывалиться за борт, Александр поднялся на ноги и сделал несколько неверных шагов по яростно вибрирующему решетчатому настилу в хвост вертолета, где обычно сидел унтер, боявшийся высоты до полуобморочного состояния.
Он и сейчас сидел там, бледный в синеву, беззвучно шевелящий бескровными губами и вперивший остановившийся взгляд в обшарпанный борт.
«Жив вроде…»
— Куда его? — спросил Бежецкий, понимая уже, что от раненого добиться чего-либо вразумительного не удастся: судя по всему, тот был в шоке. — Серьезно?
Федюнин без слов оторвал безвольную руку унтера от живота, который тот придерживал бережно, будто роженица, и Саша едва сдержался, чтобы не охнуть: под обветренной пятерней с обломанными, с траурной каймой ногтями пульсировал черный влажный комок. Селейко наконец закрыл глаза и не то застонал, не то зарычал, кусая враз пересохшие губы.
— Вколите ему…
— Уже, — пожал плечом Федюнин, подсовывая под руку унтеру сразу три скомканных вместе бинта из перевязочных пакетов. — Два раза кольнули, да не берет пока…
— Это уроды те, из кишлака! — кровожадно блестя глазами, заявил младший унтер-офицер Власов. — Развернуться надо, ваше благородие, да со счетверенок их проутюжить! А то сесть да в десять стволов…
— Отставить, — нахмурился поручик. — Мы не каратели. Да и не довезем тогда раненого… Прапорщик! — бросил он в микрофон. — На борту трехсотый, аллюр три креста.
— Понял…
Вертолет оглушительно взревел двигателем и, накренясь, нырнул в ущелье…
* * *На базе подбитый «Фоккер» уже ждала вызванная на подлете машина, и Александр немного взбодрился, заметив подпирающих оливково-зеленый борт спинами доходяг-нестроевых из госпитальной команды. Действительно: одно дело, когда твой подчиненный отдаст Богу душу на госпитальной койке под присмотром врачей, и совсем другое — привезти домой «двухсотого», даже если этот «двухсотый» еще десять минут назад был «трехсотым»…
Бежецкий подивился собственной черствости, но вызвать искреннюю жалось к раненому не смог, как ни старался, — чересчур уж не нравился ему Селейко.
А того действительно стоило пожалеть: довезти-то его довезли, но… Судя по всему, шедшая снизу вверх пуля («Бур», однозначно! — авторитетно заверил Федюнин, просунув палец в найденную общими усилиями пробоину в борту и не боясь порезать загрубевшую до чуть ли не носорожьего состояния кожу о бритвенной остроты вывороченные края. — Ишь какую дырень оставил!») пробила не только подреберье. Пяти минут не прошло, а у то впадавшего в беспамятство, то приходящего в лихорадочное возбуждение унтера на губах пузырилась светлая легочная кровь.
Ставшего страшно тяжелым Селейко общими усилиями затолкали в кузов санитарного «Пежо», и поручик хотел было уже захлопнуть двери, как пришедший в себя унтер клещом вцепился перемазанной в крови пятерней в рукав офицерского камуфляжа.
— Ваше… бла… — пробулькал раненый, выплескивая с каждым словом на подбородок кровь. — Проводите…
— Что? Не слышу? — наклонился к нему Саша, брезгливо сторонясь от вылетающих изо рта унтера алых брызг.
— Проводите меня… Я… хочу…
— Он бредит, что ли? — поднял взгляд офицер на равнодушно ковыряющего в ухе санитара, занявшего скамейку сбоку от носилок. — Вколите ему чего-нибудь.
— Нельзя, — так же равнодушно буркнул санитар. — Вон — зрачки уже во весь глаз. Я ему кольну — а он ласты склеит. Кто отвечать будет?
— Вы бы, вашбродь, — вполголоса заметил шофер — мужичок в годах, по говору — вятский уроженец, — лучше в самом деле проводили болезного, а? Кончится он скоро — до госпиталя не довезем. Я-то уж таких навидался… А парнишка вам сказать что-то хочет. По всему видно.
— Что он мне может сказать? — дернул плечом Саша. — И вообще…
Но Селейко, молча дергавший кадыком — наверное, сглатывал кровь, — смотрел так жалобно, что он не устоял.
— Ладно, подвинься, — буркнул он санитару, ухватился за ручки и одним рывком закинул тренированное тело в машину. — Сдам уж с рук на руки…
— Вот это дело! — обрадовался непонятно чему шофер, суетливо захлопывая створки дверей. — Мы айн минут!
Пока фургон выкручивал по извилистым улицам, Селейко лежал молча, будто спал, только под темными веками лихорадочно бегали глазные яблоки, да комкали край серого госпитального одеяла пальцы. Поручик стал уже надеяться, что тот впал в беспамятство окончательно, когда раненый приоткрыл глаза и поманил офицера пальцем.
«Вот еще…» — подумал Саша, но все равно нагнулся к лицу лежащего.
— Я помру… скоро… — пробормотал унтер. — Домой… в ящике…
— Не мели ерунды, братец, — попытался остановить его офицер. — В госпитале тебя подлатают, домой героем поедешь. Крест тебе положен…
— Не… помру я… — упрямился Селейко. — Вы уж… про… проследите… чтобы вместо меня… в ящике этом…
— Чего? — не понял поручик.
— В ящиках… отраву домой… а солдат… тут… в землю… я хочу… домой… проследи…
Унтер вдруг распахнул глаза, будто увидел что-то за головой Саши, лицо его исказила гримаса, рука суетливо и мелко зашарила по одеялу…
— Санитар! — обернулся Бежецкий к соседу. — Что с ним?
— Кончается, — безразлично буркнул тот. — Агония по-ученому… Обирается вон.
Рука раненого, действительно, словно собирала с одеяла что-то мелкое, невидимое глазу
— Так сделайте что-нибудь!
— Тут уже ничего не сделаешь.
А Селейко выгнуло на носилках дугой, рука конвульсивно вцепилась в Сашино запястье, сдавив так, что хрустнули кости, кровь уже не пузырилась на губах, а текла широкой гладкой струей, пропитывая подушку…
— Хочу домой… — скрипнул зубами раненый. — Не здесь…
Машину трясло по ухабам, а на полу ее корчился в смертной муке человек, не желая отпускать без покаяния свою душу, рвущуюся из его тела на волю…
2
«Что он хотел сказать мне? — думал Саша, уставившись в неразличимый в темноте потолок, валяясь без сна на койке. — Что за отрава в ящиках? Почему вместо солдат? Ерунда какая-то…»
Сон подкрался уже под утро, и во сне этом поручик в одиночку вытаскивал из кузова грузовика огромный, крашенный зеленой краской ящик, наподобие тех, в которые пакуются цинки с патронами. Рядом, шагах в пяти, стояла целая толпа, молча наблюдающая за потугами офицера, но никто даже не сделал попытки помочь выбивающемуся из сил человеку. А он и не просил о помощи, твердо зная, что эти помочь ему не могут ничем. Почему не могут? Разве может чем-нибудь помочь живому мертвый?
