Андрей Посняков - Щит на вратах

— Ты все же пришел! — услышал князь. — Смелый.

Хельги оглянулся и вместо исчезнувшей непонятно куда служанки увидел перед собой ту самую красавицу с надменным лицом и властным взглядом. Нежно-каштановые волосы ее были искусно уложены в высокую прическу, скрепленную золотой булавкой с красным драгоценным камнем. Из-под широкой парчовой столы выглядывала светло-голубая туника, прошитая тонкой золотой нитью. Темная мантия с серебряными цветами, небрежно отброшенная в сторону, лежала на краю широкого, забранного цветным шелковым покрывалом ложа.

— Как звать тебя, незнакомец?

— Хаки. Я из Каппадоккии.

— И судя по имени и облику — варанг, не так ли?

Женщина была умна и явно не привыкла к тому, чтоб ей перечили.

— Да, варанг, — развел руками Хельги.

— Чувствуется по выговору… Но все же ты неплохо говоришь по-гречески.

— Были хорошие учителя. — Князь улыбнулся.

— И ты не монах.— Красавица пристально посмотрела на него и усмехнулась. — И не говори только, что это не так, поверь, я вдоволь насмотрелась на монахов. У тебя совсем не такой взгляд, Хаки.

— А какой же?

— Хищный, пронзительный, смелый! Совсем не монашеский.

— Да, я приехал посмотреть на чудеса столицы.

— Посмотришь. Так кто ж ты?

Хельги ответил стихами Григория Назианзина:

— Кто я? Отколе пришел? Куда направляюсь?

Не знаю.

И не найти никого, кто бы наставил меня.

— Так-таки не найти? — засмеялась женщина и в свою очередь продекламировала:

— Друзья врагами стали; плоть недуг язвит;

Каменьями толпа меня приветствует;

Отъята паства, чада же духовные

Одни со мной разлучены, другие же

Спешат предать…

Тот же Назианзин. Сказано про мужчину, священника — но как будто бы про меня — друзья врагами стали, чада спешат предать… вернее, чадо… — Женщина вздохнула и тут же, хлопнув в ладоши, улыбнулась.

— Каллимаха, принеси нам вина! Будем веселиться, не так ли, Хаки?

Хельги улыбнулся, прикидывая, как, если что, выбраться из этой золоченой клетки. Кажется, вон там, за шторой, окно, а позади — дверь.

Служанка — на этот раз не та чернавка, что привела сюда князя, а другая, молоденькая, красивая, улыбчивая, с пышными волосами и гибким телом, — поставила на небольшой столик серебряный поднос с кувшином и кубками. Осторожно налила вина.

— Лей больше, Каллимаха! Ну, Хаки, выпьем за…

— За поэзию, моя госпожа, — учтиво продолжил князь.

— Хорошо сказано. — Красавица одобрительно кивнула. — За это стоит выпить.

Вино оказалось терпким и крепким, видно, пили его здесь неразбавленным, по древнему обычаю Восточной империи ромеев.

— Кто еще из поэтов не оставляет равнодушным твой ум?

— Ну… — Хельги замялся, сказать по правде, не очень-то многих он и знал, только тех, кого любил Никифор. Вспомнил вот Назианзина, а больше что-то никто не вспоминался, разве что Касия…

Зло легче доброго

Подобно доброе подъему вверх…

Красавица подвинулась ближе, заглянула в глаза, продолжила, облизав губы:

— Дурное же подобно спуску вниз,

А всякий знает, насколько легче

Спускаться, чем подниматься.

Помню Касию… Я тогда была совсем ребенком… Ой, кажется, сказала глупость! Ведь возраст женщины — тайна.

— Позволено ли мне будет узнать твое имя?

— Имя? А что тебе в нем? Имя лишь буквы…

— Лишь ветер, уносящий облака, лишь лунный свет и вчерашний день, — с улыбкой дополнил Хельги. — И все-таки?

— Зови меня Евдокией. — Женщина снова вздохнула. — Меня ведь и в самом деле так зовут. Боже, как приятно общаться с тобой. Сколько уже времени я не говорила ни с кем о поэзии! Муж — деревенщина, провинциал, хоть и не глуп, да неграмотен, бывший любовник был получше, но все же и он не многого стоил. Дети… разлетелись, забыв о матери. Младший сын… неизвестно от кого… совсем отбился от рук. Даже не знаю, любит ли он меня? Наверное, нет. Ты знаешь, я вынуждена была объявить его дальним родственником. Родного сына…

— Всегда подозревал, что жизнь в богатых чертогах вовсе не избавляет от несчастий, — тихо произнес князь. — Скорее, наоборот.

— Ты правильно сказал, — заметила Евдокия. — Скорее, наоборот. Впрочем, не стоит грустить… Муж мой сегодня проведет ночь в объятиях одной из своих любовниц. Чем же я его хуже? — Женщина обворожительно улыбнулась. — Так давай же веселиться, Хаки. Знай, я не ошиблась в тебе.

Они выпили еще раз. Евдокия взяла в руки лиру и принялась перебирать струны. Потом лукаво скосила глаза на гостя и приказала:

— Танцуй для нас, Каллимаха!

Впорхнув в покои, юная служанка скинула столу, оставшись лишь з одной узенькой полупрозрачной тунике, и в такт музыке принялась кружить вокруг ложа, что-то вполголоса напевая. Евдокия положила лиру на пол. Чувствуя на себе ее горячий жаждущий взгляд, Хельги отпил вино. Повернувшись, обнял женщину, крепко поцеловав в губы.

— Сними с меня тунику, — томно дыша, тихо попросила она. — А ты поиграй для нас, Каллимаха.

У нее оказалось потрясающей красоты тело — с осиной талией и большой грудью, а искусством любви она владела в совершенстве. Хельги даже не понял, каким образом оказался на ложе, лишь чувствовал жар ждущей любви женщины… Он навалился на нее, не говоря ни слова. Евдокия подалась вперед, смежив очи, и лишь стонала, закусив губы, а потом, расслабившись, позвала служанку:

— Иди к нам, Каллимаха.

Девушка словно того и дожидалась — быстро скинув тунику, упала на ложе, прижимаясь к Хельги юным горячим телом…

— Мы будем любить ее вместе, Хаки, — прошептала Евдокия, гладя девичье лоно…

Вновь расслабившись, Хельги потянулся к вину… эх, далековато стоял бокал, не дотянуться. Попросить, что ли, Каллимаху?

— Пей. — Поданный кем-то бокал словно сам собой оказался в руке. Князь поднял глаза: пред ним, усмехаясь, стоял тот самый женоподобный юноша с напомаженными губами и выбеленными тщательно завитыми локонами, что несколько дней назад указывал дорогу к притону с синим сердцем над дверью.

Глава 10

АФЕРА

Осень 873 г . Константинополь

И повеле Олег воем своим колеса изделати и воставляти на колеса корабля.

Конхобар Ирландец и подкомит финансов Филимон Варза, ушлый сотрудник ведомства паракимомена Эвзарха, не то чтобы сразу понравились друг другу, но все же почувствовали — есть между ними что-то общее, может быть — целеустремленность, а быть может — цинизм, пренебрежение общепринятыми нормами на пути к цели. Ирландец сказался лесопромышленником, хоть и бывшим, но еще не до конца отошедшим от дел.

— Мне бы хоть один имперский заказ, Филимон! — без обиняков пожаловался он новому приятелю, едва только вышел из церкви. — Уж я бы поднялся. И отблагодарил бы щедро.

— Что тебе сказать, Конх? Тут таких, как ты, желающих — пруд пруди. Ну, вообще, подумаю

над твоим предложением. Пошли, обсудим. — Филимон искоса взглянул на Ирландца. — Ты, кажется, хотел меня угостить?

— Хотел, — кивнул Конхобар. — Только вот не знаю, где лучше. — Он развел руками.

— Есть тут одно местечко, — ухмыльнулся чиновник. — Недалеко, у площади Быка.

Ирландец изобразил полнейшее радушие.

— Тогда чего же мы стоим, друг Филимон?

Оба расхохотались и быстро пошли вдоль широкой многолюдной улицы, щедро украшенной античными статуями. Наслаждаясь тихим вечером, народ неспешно прогуливался в центре столицы, от ипподрома до площади Тавра. То и дело слышался смех, призывно крича, шныряли в толпе водоносы и торговцы жареными каштанами. Вообще, Константинополь вовсе не походил на осажденный город.

— А чего зря грустить? — с усмешкой пояснил Филимон. — Варвары приходили и раньше. Отсидимся или прогоним, а нет — так откупимся. Город Константина — Вечный город. — Подкомит — ушлый молодой человек лет тридцати — тридцати пяти (впрочем, уже и не молодой по здешним понятиям), среднего роста, с круглым, не лишенным приятности лицом в обрамлении аккуратно подстриженных темных волос, производил достаточно благообразное впечатление, что специально подчеркивал одеждой — неброский, но дорогой талар из плотной нежнопалевой ткани, черная мантия, серебряное ожерелье на груди, узорчатый пояс с кожаным скромно сдвинутым на бок кошелем. Солиден, ничего не скажешь! Вот только бородка, остроконечная, черная, придавала благообразному лицу чиновника несколько жуликоватый вид, что, в общем-то, вполне соответствовало истинной сути чиновника.

— Так как насчет заказа? — едва выпили по первому кубку, вкрадчиво осведомился Ирландец. Они сидели в небольшой, уютной таверне неподалеку от площади Быка, где, кроме них, было всего с десяток посетителей, тоже весьма солидных, не шумных, по виду — купцов или поставщиков императорского двора.