Василий Звягинцев - Разведка боем
Не менее случайна и гибель адмирала Витгефта в практически выигранном бою в Желтом море, и столь же чудесное спасение адмирала Того десятью минутами раньше.
Загадочна завязка Цусимского сражения, когда только низкое качество отпущенных на эскадру снарядов не позволило закончить побоище в первый же час и с противоположным результатом.
Необъяснимы с рациональной точки зрения приказы Куропаткина на отход в практически выигранных Мукденском и Ляоянском сражениях.
И так далее, и тому подобное. В результате – Первая русская революция.
Дальше – то же самое. Царский манифест и столыпинские реформы, чуть не лишившие Ильича его социальной базы, и тут же – выстрел Богрова, катастрофическая для всех, кроме твердокаменных ленинцев, смерть премьера и конец реформ.
Первая мировая, которой, как следует из исторических хроник, не хотел никто и которая тем не менее произошла. И снова здесь история работала на него. В этой войне проиграли все – Сербия, Австрия, Германия, Турция. Франция и Англия тоже проиграли, хоть пока и думают, что победили. Выиграли Ленин и немножко САСШ.
Словно тотальное умопомрачение охватило тогда Россию снизу доверху. Жаждавшая барышей и политической власти буржуазия трудилась изо всех сил, чтобы подготовить падение самодержавия, и лишилась всего, включая огромное количество собственных голов.
Генералы саботировали приказы своего Верховного и требовали его отречения, чтобы всего через год стреляться в своих кабинетах, как Каледин, брести с винтовкой в метельной степи, как Корнилов, или давиться пайковой перловкой и ржавой селедкой, как последний герой царской России Брусилов…
Солдаты, не пожелавшие досидеть в окопах или запасных полках полгода до видимой уже невооруженным глазом победы, получили возможность повоевать еще пять лет, теперь уже на своей земле и друг с другом, да еще и под командой вождей, перед которыми самый свирепый офицер или унтер выглядел эталонным толстовцем.
И так далее, и так далее… Факты общеизвестны. А вывод из них только один – этот невысокий рыжеватый человек, с трудом сдерживающий сейчас переполняющее его бешенство и отчаяние, обладал нечеловеческой силой воли, которая позволяла ему деформировать Реальность в желаемом направлении. С начала девяностых годов прошлого столетия эта неизвестно откуда взявшаяся способность достигла такой силы, что начала определять судьбы мира.
А еще – его литературные труды. При внимательном их изучении становится очевидным – никаких гениальных прозрений и теоретических откровений в них нет. Возникает даже сильнейшее недоумение – как этот набор банальных фраз, прямых подтасовок и фальсификаций общеизвестных фактов, провокационных призывов и человеконенавистнических лозунгов, маловразумительных рассуждений на темы философии и физики мог так долго восприниматься вполне нормальными и зачастую неглупыми людьми как свод высшей мудрости и окончательных ответов на любые вопросы.
А дело и здесь обстояло достаточно просто – для автора полусотни увесистых томов большая часть их содержания была лишь разновидностью заклинаний. Формулируя и перенося на бумагу свои мысли и эмоции, он придавал им завершенность и определенность, позволяющие с максимальным эффектом влиять на действительность. А уже во вторую очередь – информировать своих адептов, как следует думать и поступать в данный конкретный момент, без всякой связи с реальным положением дел и с тем, что он же говорил и писал год, месяц, неделю назад.
Но вдруг все неожиданным и пугающим образом изменилось. Ленин понял это сразу, тем же самым сверхчеловеческим чутьем. Как если бы он, неплохой, хоть и непрофессиональный шахматист, гоняя легкую партийку с каким-нибудь Луначарским, вдруг заметил в миттельшпиле, что партнер заиграл в силу Алехина или Ласкера.
Это невозможно, но если бы… И сразу ходы его стали бессмысленно жалкими, попытки что-то рассчитывать и планировать – безнадежными, а действия противника не то чтобы даже неудержимо победоносными, а просто ему, Ленину, непонятными. Он, покрываясь липким потом, тупо смотрит на доску и не в силах сообразить, что абсолютно вроде бы безвредный ход ладьи с а-3 на с-3 означает неизбежный мат на десятом или двенадцатом ходу. Зато он великолепно знает, что поражение в этой партии обещает не легкую досаду, а новую, теперь пожизненную, эмиграцию в лучшем случае и пеньковую веревку – в худшем.
И вдобавок он хорошо помнит, когда все началось. Еще накануне ничто не предвещало катастрофы. Он, как всегда, был полон сил и оптимизма. Война шла к концу, наметилось взаимопонимание с Антантой, ЦК послушно выполнял все, что от него требовалось, с мест поступала не внушающая тревоги информация.
И вдруг! Он проснулся с чувством отвратительной разбитости и слабости в теле, тупо ныла левая сторона головы, мысль о том, что нужно вставать и что-то делать, казалась непереносимой. Укрыться бы с головой и снова заснуть, не потому, что спать хочется, а просто чтобы отдалить необходимость жить и думать, встречаться с кем-то, произносить ненужные уже слова…
Такого с ним не бывало много лет, а может быть, и никогда. И ведь не обманули предчувствия. С того июльского утра не было больше ни одного спокойного дня. Польские рабочие и крестьяне почему-то не пожелали восстать при приближении Советской Армии. В тамбовских лесах объявился Антонов – новоявленный Пугачев с многотысячной и неуловимой крестьянской армией. Вдруг выполз из Крыма Врангель и неудержимо двинулся вперед, походя громя еще недавно победоносные красные дивизии. Омерзительный Махно, столько раз обманутый большевиками и все же продолжавший исполнять отведенную ему роль и сковывавший немалую часть белогвардейских войск, внезапно повернул свои тачанки на север, круша и дезорганизуя красные тылы…
Но страшнее всего то, что ОН, ЛЕНИН, не знает, как быть и что делать. В самые трудные дни восемнадцатого и девятнадцатого годов знал, не терял присутствия духа и веры в скорую победу. А сейчас не знает. Все, что он сейчас говорит и делает, – это так, инерция. Вдобавок и соратники это замечают. Совершенно обнаглел Троцкий. Неизвестно что замышляет Сталин. Юлят Зиновьев с Каменевым. Дзержинский не в силах заставить своих людей работать по-настоящему. Вот, может, только Арсений – Фрунзе по-прежнему надежен, да и то от неспособности к политическим интригам. Пожалуй, все же следует немедленно вызвать его в Москву, назначить Предреввоенсовета вместо иудушки? Тот ведь и к Врангелю переметнуться готов, если сочтет это выгодным. Врангель его, конечно, не примет, не такой дурак, а вот Антанта вполне может счесть Троцкого более привлекательной фигурой. Вдобавок у того и связей за границей больше. А его, Ленина, как Столыпина… Предсовнаркома – это тот же премьер. Ставший ненужным правящей камарилье…
Не зря Блюмкин никак не наказан за убийство Мирбаха, а, наоборот, состоит в штабе Троцкого. Каплан, идиотка, не убила, а этот убьет…
Владимир Ильич даже взвыл, не сдержавшись, представив, как гнусный Блюмкин с жирными, вывернутыми еврейскими губами стреляет в него из маузера… Или – приоткроется сейчас дверь, и из темного коридора влетит в кабинет пироксилиновая бомба. Какой взорвали Александра Третьего. Брат Саша такие бомбы делал…
Нет, надо немедленно что-то предпринять! Сломать судьбу. Прямо сейчас!
Но он же совершенно не в состоянии ничего придумать – наедине с собой Ленин мог это признать. Тогда как быть? Махнуть на все планы и с таким трудом достигнутые успехи рукой, отозвать войска из Польши, с Украины, Кавказа и Туркестана, окружить Москву пятимиллионной стеной штыков, продержаться до зимы? Обороняться на выгодных рубежах, надеясь, что жалкие врангелевские сто тысяч застрянут в вязкой, как глина, массе, просто не прорубятся сквозь десятиверстную толщу человеческого мяса? Интриговать, играя на противоречиях Англии, Франции, САСШ, будоражить униженную Германию и охваченную кемалистской революцией Турцию? В надежде, что со временем вновь вернутся к нему силы и удача и все снова образуется? Он, наверное, просто переутомился, надорвался за три года. Назначить Фрунзе диктатором, загнать всех соперников на фронт, а самому уехать? В глушь куда-нибудь, в ярославские леса или в Белозерье. В Шушенское бы… Вволю спать, купаться в ледяных озерах, охотиться на зайцев, париться в бане. Ни о чем не думать, убедить себя, что ничего страшного, если даже придется бежать. Разве плохо было в Швейцарии? На хороший домик денег найдется. Наденьку с собой тащить нет смысла, надоела до судорог, найдется кое-кто и получше. Пить пиво, гулять по горам, кататься на велосипеде, писать мемуары. Ему есть что вспомнить…
Вот если обо всем думать ТАК, то, глядишь, и вправду через месяц-другой вернутся и силы, и уверенность в себе. И тогда они узнают…
Ленин не замечал, что снова бегает по кабинету и говорит, говорит, торопливо, невнятно, сбивчиво, высказывая вслух самые сокровенные мысли…
