Роман Злотников - Орел взмывает ввысь
— Лорд Висбю, — негромко обратился к нему старик за бюро.
Сэр Самуэль вздрогнул. Вот. Наконец…
— Государь ждет.
Лорд Висбю поднялся на ноги, одернул свой еще довольно прилично выглядевший камзол и решительным шагом вошел в кабинет…
ОН был здесь. Величайший из тиранов современности. Гроза врагов. Палач народов. Человек, потративший на собственный дворец столько средств, что они полностью решили бы проблему дефицита бюджета Англии на много лет вперед. Человек, не считающийся ни с кем и ни с чем. Человек, имя которому — воплощенное коварство, считающий себя загадкой, но… оказавшийся для изощренного европейского ума раскрытой книгой. Он читал его меморандум. Написанный специально для него. Для тирана, наслаждающегося своей тиранией. И оценивший его. Оценивший изощренный ум единственного в мире человека, который сумел полностью разгадать его самого. И явно решивший воздать должное столь проницательному и тренированному уму. Лорд Висбю горделиво вскинул голову.
А хозяин кабинета, все это время молча разглядывавший его с противоположной стороны огромного стола, заваленного множеством бумаг, вздохнул, с легким кряхтением поднялся на ноги и, подойдя к двери, приоткрыл ее:
— Аникей, вели-ка принести мне сбитня… ну и калачей, что ли. Ой, чувствуется, мы с этим индюком аглицким долго проболтаем… — после чего повернулся к стоявшему в горделивой позе англичанину и, перейдя на английский язык, спросил: — Ну и что за чушь вы мне прислали, сударь?
2
Я сидел на кровати и этак слегка повизгивал от боли. А Машка стояла передо мной на коленях и старательно втирала мне в колено мазь, приготовленную Полуяном Косым, моим личным врачом. Полуян был уникумом, гением от медицины, поэтому составленная им мазь мне все-таки помогала. Вроде как. Ну или как минимум не мешала тому, чтобы оно само прошло. Артрит, будь он неладен… ну да лет-то уж мне сколько — семьдесят три! Столько не живут. Особенно в этом времени. А я вон еще пыхтю потихоньку. Хотя песок уже сыплется. Но Машка и Полуян с ним самоотверженно сражаются, собственноручно законопачивая все более и более множащиеся дырки. Короче, моя жена ведет себя совершенно не так, как оно вроде положено царицам. Ну если ориентироваться на мою матушку. Хотя как оно действительно положено вести себя царицам, я не представляю.
— Тебе бы полежать, старый, — с некоторым укором сказала мне жена, поднимаясь с колен.
— Не-а, — мотнул я головой, улыбаясь. — Не могу. Дел много. И вообще, разлеживаться нельзя. Тиран должен быть постоянно деятельным и страшным. Иначе подданные могут почувствовать слабину и взбунтоваться… Да и ты ж меня тогда точно разлюбишь. Ну кому я буду такой немощный нужен?
— А вот язык бы тебе укоротить, — усмехнулось мое чудо, целуя меня.
— Да как ты токмо смеешь так с кровожадным тираном-то? — расхохотался я.
Машка рассмеялась в ответ. Про бредни того англосакского индюка я ей рассказал в подробностях тем же вечером, когда состоялась встреча. Машка сначала слушала с удивленно распахнутыми глазами, что ей, впрочем, очень шло, потом начала похрюкивать, а в конце уже просто заржала в голос. Ох уж эти англосаксы… Нет, любой народ непоколебимо уверен, что его собственные обычаи — самые правильные, самые разумные и самые достойные. Но в случае с англосаксами это преклонение перед, так сказать, их законом и обычаем как единственной и неизбывной истиной всегда было прямо-таки неприличным. Будто нет и не может быть ни на земле, ни на небе ничего более разумного, достойного и соответствующего Божьему провидению (ну или правам человека и идеалам демократии), чем то, что создано и принято к исполнению англосаксами. Однако этот беглый лорд поразил меня не только и даже не столько этим. Он, с абсолютным апломбом вычислив (ну из своей, конечно, системы координат, то есть своего собственного представления, что такое хорошо, плохо, достойно, недопустимо), что я являюсь тираном, предложил мне вариант, как затиранить «бессловесное русское быдло» (ну таким ему представлялся русский народ) еще больше. Ох уж эта извечная англосакская привычка всех поучать, как оно наиболее правильно… и, как правило, к собственной выгоде. А как же, себя не забывают. Куда деваться — протестантская этика! Протестант изначально предопределен Господом к получению наибольшей выгоды в этой земной жизни, и поэтому, не добиваясь сего от всяких там неполноценных народов (ну мы же умные люди, понимаем, что вслух этого говорить не стоит, но между своими…), ты не просто наносишь себе материальный ущерб, что уже само по себе неприятно, но еще и (внимание, грозный рокот барабанов) не исполняешь предначертанное Господом!
— И все-таки почему ты его не выгнал? — с укором спросила Машка.
Я усмехнулся.
— Да так… понял, что испытываю непреодолимую тягу к просвещению идиотов. К тому же путешествие с ним послужит хорошей школой для тех двоих… ну может послужить. А у меня на ребят большие планы. Так что если справятся — быстро двинутся вверх по иерархической лестнице.
— А если нет?
— Если нет, — я пожал плечами, — на нет, как говорится, и суда нет. Найдем для тех должностей, на кои я их планирую поставить, других начальников.
Машка снова улыбнулась.
— Ну в чем-то он все-таки прав. Ты действительно жесток.
— Не жесток, а требователен, — воздел я вверх указательный палец. — Не путай! Этот индюк считает, что я заставилнарод слепо повиноваться себе, мы же прекрасно знаем, что народ сам решил, что царь-батюшка на своем месте и потому не хрен голову ломать. Ну на кой черт влезать в управление санями, если кучер вполне приемлемо справляется с сим делом, а долгий опыт совместного путешествия доказывает, что ежели кучер вдруг попросит наклониться к левому боку саней или привстать, то это всегда на общую пользу. Тем более что у седоков и своих дел немерено.
— А если нет? — лукаво склонив головку к плечу, спросило мое чудо.
— А если нет, то… «мудрый государь, заботящийся о благе своего народа, должен непременно отыскать среди окружающих его людей такового, коий более всего способен к мудрому и твердому управлению государством, и поручить ему заботу о подданных», — процитировал я меморандум англичанина. — Ишь ты, в фавориты, козел, метил! В первые министры. Да еще и с неограниченными правами. Да не бываетправителей с неограниченными правами! Ну если только, — я зло ухмыльнулся, — очень ненадолго. Каким бы абсолютными властителями они кому бы то ни было ни казались! Даже себе. Правитель всегда ограничен. Экономической ситуацией, имеющимися ресурсами, другими государствами со своей армией и флотам, а главное, главное — коренными интересами своего народа. Есть ли для этого… — я снова вернулся к цитированию меморандума англичанина, — «механизм, доносящий до правителя волю его подданных» или нет такого механизма… припрет — найдется. Если не в виде парламента, так в виде всенародного бунта, мятежа гвардейских полков или заговора знати. Так что, если правитель действует в соответствии с этими главными, коренными интересами и умеет подчинить этому действию элиту — любым способом, принуждением или убеждением, все нормально. Даже если в этот конкретный момент всем и тяжело — кряхтят, но терпят. А ежели нет — какими бы репрессиями и словесами это ни маскировалось — слетит, и мама не горюй… Машка покачала головой.
— Ну ты и оратор, дорогой. Не подозревала за тобой такого.
Я смутился.
— Ладно, не дразнись… Так ты поедешь? Она пожала плечами.
— Даже и не знаю. Давно надобно. Только вот ты что-то разболелся…
Маша уже давно рвалась в свою Подсосенскую школу. Царицыных школ ныне насчитывалось уже десять. Столько же, сколько и царевых. И располагались они по всей России… вернее, по старым губерниям ее Европейской части. В Сибири, а также в землях, отобранных нами обратно от Литвы после Польской войны, я никаких царевых школ пока не затевал. И сыновьям наказал еще лет пятьдесят их там не устраивать. Будущая элита страны должна учиться в метрополии, а таковыми присоединенные земли станут как раз еще лет через пятьдесят, не ранее. А то и вообще через сто. Моисей недаром свой народ сорок лет по пустыне водил, вот пусть и там умрут не только те, кто сам помнил, что эти земли раньше были другим государством, но и те, кто слушал их рассказы. И вот тогда уж…
Так вот, у нее в Подсосенском монастыре, на базе первой из таких школ, уже три дня продолжался сбор начальниц всех таких школ и их старших дам. А тут я со своим артритом. Все-таки когда жена на двадцать лет младше мужа, это, знаете ли, создает определенные трудности. Да нет, не в том смысле, что вы подумали…
— Езжай уж, — махнул рукой я, — вроде как мне полегче, да и найдется кому мне коленку те четыре дня, что ты будешь в Подсосенском, натирать.
