Александр Сапаров - Прыжок в прошлое 1-2
– Уважаемый господин Арент, а с какой целью вы держите в аптеке такое ядовитое вещество, может вы хотели его использовать с целью отравления?
Вот сейчас бедному голландцу поплохело совсем, он уже наверно видел себя на месте своего коллеги, поджаренного на вертеле, которому еще недавно готовил свои снадобья.
Он начал лепетать непослушным языком, что делал из нее обезболивающее по заказу лекаря Бомелиуса, потому, что вытяжка из корня хорошо снимала болевой синдром у Иоанна Васильевича.
. Ага, – думал я, – боли то снимала, а потом он не соображал ничего пару дней.
Затем, мы прошли с ним в лабораторию, где Арент готовил лекарства, вот здесь я уже начал завидовать, все-таки я был человеком двадцатого века и к тому же никогда не был провизором, и оборудовать так рабочее е место не смог. А здесь была настоящая лаборатория, с маленьким перегонным кубом, ступками для перетирания трав и других веществ, все здесь блестело и сияло. С восторгом я разглядывал перегонный куб, реторты, а Классен, поняв мое состояние, разошелся сам и теперь, видя, во мне понимающего человека с удовольствием объяснял, что и для какой цели у него служит.
А потом мы с ним и с дьяком, который шел за мной с бумагой и чернильницей, стали выписывать все нарушения хранения и приготовления препаратов.
Меня волновало в данном случае не возможность отравления лекарством, потому, что сам аптекарь в присутствие врача и дьяка пробовал свое творение, потом это делал дьяк, затем сам врач и лишь потом это лекарство шло к царю или любому члены царской фамилии. А больше беспокоило то, что при неправильном хранении и приготовлении, лекарственный эффект будет равен нулю, разве только, может, эффект плацебо сыграет какую-либо роль.
Не увидев в данном случае преступного небрежения, а просто, незнание, и, к тому же оценив качества Арента, как провизора, я не стал делать особых выводов из увиденного, Но был составлен список, всего, что нужно было исправить. В течение недели должны были быть составлены правила хранения и учета всех препаратов, чтобы в любой момент, аптекарь и его помощники могли ответить, сколько, где и как долго хранится у них такое вещество. Уже мои подчиненные должны были разработать порядок, охраны, пломбирования аптеки, чтобы никакой злоумышленник не мог подменить препарат. Все вышеописанные документы должны были быть представлены мне для визирования и, после моей правки, я намеревался представить их Иоанну Васильевичу.
Осматривал я аптеку около полутора часов, а с документами провозились почти до вечера, но расстались с Арентом вполне довольные друг другом, А когда он узнал, что я могу поставить в его аптеку стеклянные колбы и реторты, не боящиеся нагрева, он обрадовался еще больше. А мое мнение об иностранных специалистах сегодня слегка выросло.
Аптек, оказывается, в Москве практически и не было. На следующий день я приехал в следующую и последнюю аптеку английского провизора Джона Гордона, Он работал в основном для десяти-двенадцати врачей иностранцев, которые были в то время в Москве. Все наши монастырские лекари и народные умельца обходились своими запасами.
У него, как и у Арента был большой беспорядок в учете и хранении лекарственных средств, а вот в приготовлении препаратов он был также искусен, как и его голландский коллега. И я понял, что мне, придется приложить немало усилий, чтобы у нас появились такие же специалисты.
А вот иностранные врачи не на шутку испугались предстоящего экзамена и проверки документов. Трое лекарей исчезли, как только прошел слух о предстоящих событиях, видимо у них не было вообще никаких дипломов.
Остальные, уже зная, что без разрешения Аптекарского приказа им запрещена практика, безропотно приехали ко мне. Так, что когда я утром в назначенный день прибыл в приказ меня, ожидали уже трое человек. Все документы у них были в порядке, они действительно закончили медицинские факультеты. Не знаю, какой проверки они ожидали, но когда я открывал шторы, закрывавшие, висевшие на стене, рисунки строения человеческого тела, внутренних органов, глаза у них изумленно расширялись.
Почти все они прилично знали анатомию человека для своего времени. Но вот когда речь заходила о функции органов, мне, конечно, очень трудно было удержаться от смеха. Но в мою задачу сейчас входило не учить их, а понять, не навредит ли такой врач еще больше своему пациенту.
Во второй половине дня приехал и Луиджи Траппа, показавший на экзамене примерно такие же знания, что и все остальные, он ни словом не напомнил мне о печальном эпизоде, когда его за подглядывание палками выгнали с моего подворья. В итоге я решил, что лучше такие лекари, чем никакие и разрешил практику всем, кроме двух, уже совсем тупых врачей, которые, похоже, всю учебу провели в таверне, А уж как они получали свой диплом, понятия не имею.
На следующий день я рассказал государю о предварительных результатах, на что он тут же приказал, стоявшему рядом с ним дьяку объявить в розыск скрывшихся самозванцев и, судить их, как полагается.
А вот моя фраза про мандрагору заставила его встревожиться. И я чуть было не потерял своего первого аптекаря, который мне пришелся по нраву. У меня совсем вылетело из головы, что мандрагору в средние века считали не просто растением. И я еле убедил государя, что аптекарь выполнял распоряжения лекаря и что вытяжка мандрагоры в небольшой дозе действительно может облегчить боль, но туманит сознание.
Но, Иоанн Васильевич выглядел так, как будто он еще бы раз с удовольствием поджарил Бомелиуса на сковородке.
Зато разговор на тему лекарской школы у меня на этом фоне получился очень неплохой. Мне было разрешено увеличить число учеников до пятидесяти человек и в том числе готовить десяток аптекарей. Кто будет им преподавать, мне теперь было известно, никуда не денутся, если хотят дальше работать в Москве, будут учить не только своих помощников, но и моих студентов. У меня, кстати, во время раздумий на тему выписки лекарственных средств, появилась мысль, что если вместо латыни для выписки лекарств использовать современный русский язык, для этого времени это все равно, что иностранный, зато для провизоров и докторов на Руси это будет свой язык, который никто кроме них не понимает. Только этим решением наделаю себе опять работы аккуратно переписать названия всех известных лекарственных препаратов, растительного животного и минерального происхождения на будущем русском языке.
Но вот когда я осторожно коснулся в разговоре темы изучения лекарями трупов, хотя бы казненных преступников, чтобы школяры могли тренироваться на них для практики, то царь, перекрестившись, сказал:
– Ты, что Сергий Аникитович, думаешь, я не знаю, как у латинян в университетах ихних людей режут. Знаю я все это. Дозволяю я своей волей. Но чтобы после резки такой похоронить по-божески с отпеванием, как всех хороним. А кости ежели нужны, так, вон нехристей по Москве, сколько помирает, вот их и возьмите сколько надо.
А грех свой отмолишь, пусть митрополит епитимью наложит. И я молиться сегодня буду, что грех на себя такой взял.
Это было для меня так неожиданно, что я даже не нашелся, что ответить царю, лишь заверил, что все будет по христианскому обычаю.
Когда же я приехал после этого разговора к митрополиту, тот кричал на меня, топал ногами, грозил анафемой, но против воли царской, зная о судьбах предшественников, не пошел. Однако потребовал, чтобы в этой школе был свой священник, который будет следить за всем, что у нас делается.
Довольный проведенным днем я приехал домой, где меня, оказывается, уже ожидал отец Варфоломей и с грозным выражением лица немедленно потребовал пройти к нему и исповедаться в своих многочисленных грехах. Каким образом его уже известили о нашей беседе с митрополитом – для меня была загадка. Но пришлось послушно идти в церковь и отвечать на вопросы типа; не от дьявольских ли происков и нечистой силы мои желания появились, и не пошатнулась ли моя вера в господа Иисуса нашего, раз мертвых людей резать хочу. Пришлось еще два часа вести разговор и с отцом Варфоломеем, хотя тот, уже наглядевшись всего, что творилось у нас на подворье, стал гораздо менее придирчивым, чем раньше, когда он, увидев, где-то поднимающийся черный дым, бежал посмотреть не бесовской ли какой обряд исполняется. Наконец, он сам, утомившись от назиданий, отпустил меня к себе.
Я по уже ставшей обычной привычке не мог пройти мимо своей ювелирно-кузнечной мастерской. Основная работа уже была закончена и, все расходились, думая, что меня сегодня не будет. Так, что когда я зашел в мастерские, почти во всех помещениях никого не было. Только неугомонный Кузьма сидел за шлифовкой своих линз. Дельторов весь удачный хрусталь, полученный в двух последних варках, отдал ему. И сейчас Кузьма пытался, сотворить что-нибудь путное. Он с удивлением рассказал, что это стекло оказалось "мягче" прежнего и гораздо лучше обрабатывается и шлифуется. А потом он вытащил из-под верстака медную трубку около метра длиной сделанную из двух половинок и подал мне.
