Целитель. Долгая заря - Валерий Петрович Большаков
— Когда? — разлепил губы Бехоев. Сердце заколотилось, словно газующий мотор.
— Перед самым Рождеством, — серьезно и негромко ответил Брюс. — Дня за два-три до подхода 7-й ОпЭск… Понимаю, выглядит это мерзко, но мы должны подставить людей под удар англичан, чтобы сплотить их! Чтобы не было вопросов, кто враг, а кто друг! Провозгласим независимость, коронуем Арчи Стюарта в эдинбургском соборе Святого Эгидия — и это как сигнал для Лондона… Понял, товарищ полковник?
— Понял, товарищ бригадный генерал, — усмехнулся Ахмет. — У нас, в лихие годы Гражданки, прапорщики в маршалы выходили, и ничего… Сдюжили. Только… — заметив, что любопытные Алан с Грантом совсем уж близко, а уши у них буквально шевелятся, он перевел разговор на «инглиш»: — Нам бы парочку орудий, а лучше САУ, и чего-нибудь зенитного… Желательно, с зенитчиками! — Полковник приосанился, и с чувством сказал: — Велика Шотландия, а отступать некуда. За нами Эдинбург!
Суббота, 13 декабря. Позднее утро
Московская область, Малаховка
Редкий выдался выходной — я был один, и в доме зависла тишина. По такому случаю заленился, даже на работу не вышел. Дайте человеку побыть наедине с самим собой!
Валялся я недолго, но в душ не пошел, отговорясь перед совестью — баньку, мол, истоплю. Разве ж сравнится калёный парной дух с убогим душиком⁈ И совесть, ворча для порядку, утихла.
А мне и впрямь пришлось в истопники да банщики подаваться. Морозец стоял легчайший, ветер не завевал. Раздерганные тучи — пасмурные составы, груженые снегом — тянулись по небу, напуская холод, но осадков не ожидалось. Я и разохотился.
Наколол дров, затопил печь, подкачал воду с колонки…
Огонь гудел, радуясь тяге; за щелью чугунной дверцы неистово металось пламя, и в выстуженном предбаннике теплело. Парная градус за градусом копила волглый жар.
— Нормально! — заценил я.
И тут же ультимативно пиликнул радиофон. Терпеть не могу звонков в неурочное время! Они предвещают неприятности — примета у меня такая… Или просто нарушают планы. И номер незнакомый…
— Алё! — сказал я резковато.
— Михаил Петрович? — неуверенно отозвался радик. — Извините, что беспокою… — Голос заторопился. — Это Стругацкий, Борис Натанович! Возникла оч-чень необычная ситуация… Мы тут вдвоем, я и брат… Скажите, как бы нам с вами пересечься? Это, вообще, возможно?
— Вполне! — ответил я, успокаиваясь. — А приезжайте ко мне, в Малаховку!
— Да? — «Тесла» донесла волну ободренности. — А когда?
— Да прямо сейчас! Я как раз баню растопил. Записывайте адрес…
* * *
Братья были похожи — круглолицые, очкастые… Только Аркадий Натанович отрастил усы и выглядел помогутней, хотя ему уже под восемьдесят.
Впрочем, в бане все равны, а я решительно отмел потуги «сначала поговорить», и всё у нас свелось к простейшим фонемам: старший брат в парной ухал, а младший охал.
Окатились колодезной водой — и марш одеваться! Или по второму кругу? Нет? Тогда… следующим пунктом плана мероприятий значится посещение гостиной и распитие… ну, скажем, чая.
Напаренные и довольные, мы еще пуще раскраснелись, сидя у самовара. Баранки свежие, чай крепкий, а коньячок — так, сугубо для запаха…
— Излагайте, Аркадий Натанович, — томно улыбнулся я.
Стругацкий покивал, пригладил растрепанные мокрые волосы, и начал звучным баритоном:
— Всё как-то… необычно. Такое впечатление, будто угодил в собственную книгу! А началась эта странная история неделю назад… Или раньше? — обратился он к Борису.
— Позже, — сказал тот, причмокивая, и добавил сахарку.
— А, ну да… — покивал старший брат. — На часах было полдесятого вечера, когда в дверь позвонили. Я, помню, почувствовал острое раздражение — опять, думаю, какой-нибудь непризнанный гений со своим неформатным шедевром! Это Борька любит возиться с молодыми и подающими надежды, а меня увольте… Открываю, а за дверью стоит маленький, щупленький мужичок с длинными, но редкими волосёнками… какой-то невыразимой сивой масти. Увидал меня, заулыбался и блеет: «Добрый вечер! Простите, что поздно, так я прямо с вокзала… Очень прошу: хоть ло-ожечку мафуссалина! О-очень надо!» У меня сразу голова кругом, а потом я его вспомнил! Мы в девяносто первом встречались… опять-таки, при странных обстоятельствах. Закатились как-то в Комарово, я себя неважно чувствовал тогда. Врач всё морщился — не нравились ему мои анализы! Велел заново сдать неделю спустя, чтобы понять динамику… Ну, и вот. Сидим мы вдвоем в столовой, и с отвращением ковыряем овсяную кашу. А этот… престарелый хиппи от нас наискосок — выедает кисель ложкой из стакана, да сёрбает смачно, да причмокивает в манере Варенухи. Бесил он меня! И тут входит Анна… отчества не помню… и ставит передо мной на стол бутылку «Боржоми». Говорливая была — страсть! Я тогда не всё понял из ее монолога… В общем, какой-то целитель передает сию минералку, якобы «заряженную», и настоятельно просит испить хотя бы стакан. Ну… — Он повел плечами и поправил очки. — Я эту публику не выношу, экстрасенсов всяких, знахарей с колдунами… Вон, Боря знает! Но тогда мне было не до материалистических понтов — налил полный стакан, да и выкушал. Не лезла в меня минералка, но я ее затолкал. И тут этот хиппи: «А чего это у вас?» Я глянул на него, как Ленин на мировую буржуазию, и огрызнулся: «Раствор мафуссалина!» А тот, видимо, читывал «Хромую судьбу», и аж затрясся: «А не плеснете ли? О-очень надо!» Я налил страждущему полстакана, и тот его мигом осушил…
— А теперь, значит, опять приспичило, — вставил Борис, — и он приперся к Аркаше на Вернадского!
— Именно, — кивнул Аркадий Натанович. — Ну, я
