Кайл Соллей (СИ) - Тимофей Кулабухов
Кухня слева от входа и имела окно в сторону улицы, через которое мы и забрались, подставив для удобства какой-то пенёк. Коридор по центру. Прямо — одна комната. По правой стороне ещё две. Ту, которая тоже смотрела на улицу, Снорре однозначно закрепил за собой. Мне определил дальнюю, потому что у неё был внутренний засов, и «она же бывшая хозяйская». Третья комната — запасная.
Скрипучие деревянные полы, серые стены с плесенью, мебель была, хотя вся пыльная, в паутине. Жилище мертво, не обжито. Запустение чувствовалось во всем, хотя дом и не разграбили. Но мы были в восторге. После того, как я без споров согласился с распределением комнат, и даже вернул потраченный серебряный су, Снорре неожиданно чуть не расплакался. Когда подуспокоился, пробурчал, что у него впервые в жизни будет своя комната. В этих чувствах он добыл из недр своего походного мешка плетеную бутыль, явно не с водой, и сделал мощный глоток.
— Снорре, давай поспим. Прямо на голых и сырых кроватях. И да, впервые в своих комнатах, всё такое. Я никак после ночной высадки и этих всех брожений по городу в себя не приду.
* * *
Проснулся, было ещё сравнительно светло. В голове туманом клочки сна и усталости. Смотрел в окно, оно выходило в сад. Пели какие-то немузыкальные птицы, но из окна их не видать. Хотелось в туалет. Норда в доме не было, я полез в своё окно. Обнаружил задумчивого Снорре возле тьмы колодца.
— Вообще, я сам умею чистить колодцы. Наука нехитрая. Спускаешься вниз на толстой веревке. Ведро на другой. Лопата, совок, черпак. Теснота. Всё подвязано к поясу, чтоб не утопить. Начерпываешь ледяной воды, грязи и ила в ведро. Перемажешься. Холодно как в аду. Орёшь, чтобы вытаскивали ведро. Следишь, чтоб по башке не треснуло на подъеме. Сверху обязательно плюхнет содержимым. Его там выливают. Бросают вниз. Ругаешься, что чуть не убили. И так весь день в этой дыре. Колени болят, почки ломит, холодно. Потом кровью мочишься — бывало. Но после трудов уже грунтовые воды наполняют низы колодца чистой водицей. Мне за это платили, правда мать всё отнимала, и отчим иногда избивал посохом своим. Кое-как насобирал чуток денег и ушел из дому.
— А потом? — спросил я, пересиливая природные позывы мочевого пузыря.
— Потом? Потом меня в замке Соллей вешали за кражу тощей глупой козы.
Я усмехнулся и пошел знакомиться с местным гальюном.
По окрестностям Ла-Теста текли небольшие ленивые ручейки, из-за которых в безветренную погоду водились полчища комаров. Вода в них чистая, поэтому вечером несмотря на решительные протесты норда мы пошли в один такой искупнуться.
Даже мне показалось, что купаться в ручье глубиной по пояс посреди пустыря — перебор. Но иной возможности помыться не было. Снорре, охранял меня от несуществующих врагов, но сам в воду лезть отказался. После морского путешествия хотелось почувствовать подобие чистой кожи. Травмированную душу саттеля решено было лечить ужином в Спарте. Заодно ещё Валентинов про страну Бюжей расспросим.
* * *
Пляж. Небо — потрясающий фантазию купол. Луна не вышла. Безоблачно. Звезды, крупные, яркие, щедрые светом. Сытые и слегка пьяные, мы сидели прямо на ещё теплом от жаркого дня песке в стороне от порта. Волны шумели, почти добираясь до ног. В руках саттеля бутыль, наполненная валентиновским вином. Ещё одна с собой.
А я смотрю на звезды. Никто в этом мире не знает про звезды, сколько знаю я. Что забыл здесь, почему не там? Отнял у норда флягу, залил в себя немного кисло-сладкой жидкости. Ну, допустим, попасть сюда не было моим осознанным выбором. Судьба. Случайность. Меня бросило в дрожь от воспоминания одиночества полёта. Тут хотя бы норд есть, который в подтверждение моей мысли громко отрыгнул.
Сколько может жить моё тело? Сколько ждать до того, когда местное население построит подобие цивилизации, разовьется, дотянется до звезд. Я даже могу активно помогать. Развивать науку то там, то тут. Прочитаю все, какие есть книги, буду писать свои. Под псевдонимами и из разных мест. Смогу улететь.
Делаю ещё глоток. Стоп. Улететь куда? На Зевенн? Кому я там нахрен нужен хоть сейчас, хоть через тысячу лет? Норд тянет руку за бутылью, делаю ещё глоток, отдаю. Волна шипит — ш-ш-ш-ш-ш. Оттого, что мне неуютно здесь и сейчас. Оттого что я не знаю этого мира, его законов и языков, религии. Не знаю, о чем думают другие, более взрослые, чем я. На рожах написано, что считают себя умнее. Оттого что они меня не понимают. Что меняется?
А может, сожри меня медведь, я прав. Что не такой, как все. Да хоть обойду пешком весь свет — всё равно буду не такой как все. Дело даже не в том, что я такой — ненастоящий человек. Никакой ученый муж, никакое оборудование не выявит мою «инаковость». Нет. Дело в том, что никто не был в чужой шкуре. Никто не знает, как другой мыслит и чувствует. Тем более — что пережил. Например, через что прошел Снорре, если он даже факт своей казни не воспринимает как самое особенное событие? Казни! Повешенья! И со всем этим своим океаном боли и гнева — он просто живет. И я живу. Моя тайна одна. Его — другая. Я ведь даже могу к нему в голову залезть, но не стану. Он особенный. Каждый, если не совсем дебил — особенный. Но эта особенность нужна только ему.
Улечу я на звезды. Вот, чёрт подери, завтра спустится исследовательская капсула нейтралов. Случайно. Захвачу её, улечу. И что? Я перестану быть мобильным одиночеством? Моего дома нигде нет. Нет моего рая. В этом мире хорошо и спокойно не бывает никому.
Ошибка — считать, что можно уехать из плохого места и станет всё хорошо. Любое место плохое, в любое место притащишь себя.
По крайней мере, тут всем хреново. Есть несколько человек, которым я могу помочь. Не жду благодарности, я делаю это для себя и потому, что сам считаю это правильным. А эта, пропахшая плесенью, снятая внаем хибара, единственный дом во всей вселенной, где моё место.
Познание и признание самого себя — ключ к личному счастью. Как большой ржавый ключ в кармане Снорре. Есть в наличии — только пока не срабатывает.
— Где бы ты хотел жить во всем мире, если бы мог выбирать, Снорре? — прервал я длительную тишину и свой внутренний монолог.
— Ну, — после некоторой паузы ответил слегка окосевший голос саттеля. — Мне здесь
