Изыде конь рыжь... - Kriptilia
Вращай шапито небес, раскрашивай по сезону,
Держи над водой и сушей, над сизой морской пеной
Время огня, стали и железобетона.
Штолле удивился – услышанному и самому себе, потому что стихи были хороши, осмысленны и связны, в отличие от обычного осколочного пустопорожнего бреда, и потому что они, едва отзвенев, сразу принялись стучать и перекатываться на языке, как вкусная фраза, как звучное имя.
- Я же говорил – лентяй. Можете ведь, когда хотите.
- Ну, Александр Демидович, если уж вам понравилось, то конец света... – протянул Рыжий, – отменяется!
Грузовик остановился – и на мгновение стало странно тихо, а потом машина с ревом нырнула в раззявленные ворота военной базы.
Стихи из рассказа
***
Даже в стихах больше не встретишь роз,
они уступили место тоске и пургам,
с адом случилась оказия – он замерз
и в благовремении назвался Санкт-Петербургом.
Торф или лесс поглотил пряничный лес,
воздух ли стер театр, завтрак и площадь,
с садом случилась оказия – он исчез,
светит со дна Невы, недостижим наощупь
прямо как лето, прохожих не удивит
зябкий трамвай, идущий сквозь небо наискосок по отсутствию моста,
как и его пассажиров – родной заоконный вид:
где, как модерн, классицизм по-прежнему ядовит,
ходит по кругу шарманка, с поземкою говорит
о том, что движенье – просто,
и над дворами – с сетью и драгой – ангельский сонм парит,
снегом сорит, белеет бумагой, строителей материт
на дуньюэ, хурритском, палайском, и, впадая в иврит,
ищет по дну колодцев скользкие звезды.
***
От литературы береги дом и корабль, чадо и домочадца
в городе на восьмидесяти ветрах.
Классицизм опасен – если время и действие совместятся,
место обращается в прах.
Формализм опасен – продвигаешься в отсутствие света,
беззаконной монадой, частицей без несущей волны,
а вокруг… проявляются рычаги и шестеренки сюжета,
запечатывающие тебя в большую (и обычно трагическую) форму страны –
а там
белый кружевной дым над Василеостровкой,
серый кружевной лед на глазах и в сетке морщин,
а война и чума — это просто мотивировка,
чтобы не просыпаться в Петербурге без веских на то причин.
Реальное искусство опасно – заводится как мыши в соломе,
замещает квёлую кровь на муравьиную взвесь,
позволяет на одном (пост-фактум очевидном) приеме
объяснить, что это такое – сейчас находиться здесь…
но для этого придется быть абсолютно здесь,
где
белый кружевной дым (остановились заводы) над Василеостровкой,
серый кружевной лед на глазах и в сетке морщин,
а нехватка воздуха — это просто мотивировка,
чтобы не просыпаться в Петербурге без веских на то причин.
И где-то над краем поля исследования каркает, кружит,
подсказывает порядок слов, шевеленье век,
физически невозможное движение выйти наружу,
повернуть ключ и переписать начерно этот снег –
ни облака, ни стекла, ни лестницы, ни припева,
ни дыма и ни города, но кто там? существо? вещество?
хромающий акцентный стих бредет через ворота налево,
и, если поймать дыхание, есть некий шанс проснуться в него.
***
And how can man die better,
Than facing fearful odds,
for the ashes of his fathers,
And the temples of his gods .
Т.Б. Маколей
Прописи ошибаются, хроника врет, ветер прекрасно знает, когда закончится лед,
рыба, даже ломясь на нерест, учитывает расклад,
так и мы:
когда пять (а потом семнадцать) кораблей врываются в гавань, где ждет вражеский флот,
они твердо уверены – кто-то придет назад.
Это сумма шансов на следующий раз.
