Фактор беспокойства - Алексей Ковригин
Думал, что Парижская Консерватория с радостью ухватится за возможность постановки моего спектакля, а она тут же дружно разъехалась на каникулы. Таких «гениев» как я на своём веку это музыкальное учреждение повидало не один десяток и чем-то особенным удивить или заинтересовать своих преподавателей просто не сумел. И если бы не помощь Ильи Ароновича Лопато, то вообще не знаю, как бы смог осуществить финансирование спектакля. Маркус Майер с Джейкобом Вонтобелем также вовремя затеяли продажу своего гостиничного бизнеса в Швейцарии и Германии, иначе бы и о рекламной компании мюзикла тоже можно было бы забыть.
Но теперь-то я «калач тёртый» и всё понимаю. Ну, по крайней мере так думаю. И вижу, как мне опять крупно повезло, в этот раз с моим антрепренёром. Яков Шуберт, покрутившись в Париже, посетив мой спектакль и переговорив с Пьером Монтё пришёл к выводу что «от добра — добра не ищут». В марте получил от него письмо, в котором он сообщил что ведёт переговоры с главным дирижёром Нью-Йоркского филармонического оркестра Артуро Тосканини об ангажементе его музыкантов на время моих гастролей. Джейкоб решил, что сыгранный оркестр профессиональных музыкантов намного выгоднее, чем сессионный состав, собранный «с бора по сосёнке», пусть это и выйдет несколько дороже.
Вся трудность заключалась в том, чтоб суметь убедить Маэстро взяться за моё произведение. Но мой импресарио был полон надежд и почти уверен в успехе идущих переговоров. А я начал наводить справки о Маэстро, что оказалось совсем несложно. Артуро Тосканини в современном мире, и не только музыкальном, фигура широко известная, популярная и находится в зените своей творческой славы. Внук владельца портняжной мастерской, сын известного итальянского социалиста и борца за свободу Клаудио Тосканини, патриота и революционера сражавшегося в рядах Гарибальди, сам является убеждённым социалистом и личностью неординарной. Одно время был дружен с Бенитто Муссолини, поддерживал его и даже голосовал за фашистскую партию в ноябре девятнадцатого года на выборах в парламент.
Будучи либеральным социалистом по убеждениям, тем не менее поначалу разделял идеи фашистов и сочувствуя им принял пост министра культуры в правительстве самопровозглашённой и никем непризнанной городе-республике Фиуме, образованной в результате вооружённого мятежа другого сторонника Муссолини и одного из первых идеологов профашистского движения в Италии команданте графа Габриеле де Аннунцио. О том, насколько наивны и романтичны были первые правители «Независимой Республики» красноречиво свидетельствует тот факт, что конституция самопровозглашённого государства была написана в стихах, а фундаментом политического строя объявлялось обязательное музыкальное и художественное образование, что и было закреплено в основном законе этого города-республики. Регентом Фиуме стал драматург, министром культуры — композитор, министром иностранных дел — поэт, военным министром — художник и только премьер-министр был «из политиков», но тоже не чуждый «чувству прекрасного». Общество возвышенных романтиков-идеалистов, а не когорта прожжённых управленцев-прагматиков.
«Страна гармонии, красоты и поэзии» просуществовала недолго, всего шестнадцать месяцев. Несмотря на то, что по простоте душевной республика сама мечтала добровольно войти в состав Италии, её туда не брали по политическим соображениям, так как — «она была уже другому отдана» и по Рапалльскому послевоенному мирному договору должна была войти в состав Хорватии. Против чего выступало подавляющее большинство жителей города, населённого в основном итальянцами. Более того, под давлением Верховного совета Антанты, Италия объявила сухопутную и морскую блокаду этого города-порта, на что возмущённая Фиуме тут же гордо ответила Италии объявлением войны. И вот, вместо того чтоб сладостно воссоединиться «с рыцарем на белом коне», о чём грезила в своих мечтаниях наивная «юная итальянка», её «употребили» даже не на романтичном сеновале, а на грязной соломенной подстилке в хлеву.
Пушечные выстрелы крейсеров Итальянской эскадры разнесли вдребезги не только шикарный губернаторский дворец дуче Аннунцио, но и пошатнули его веру «в светлые идеалы фашизма». Город-государство на берегу Адриатики пришлось сдать. Но долгую «память» о себе правитель-романтик оставил не только в экзотической древнеиндийской свастике, украшавшей флаги на стенах его дворца или в первых эпатажных фестивальных факельных шествиях восторженных жителей по улицам ночного города. Но и в красивых форменных чёрных рубашках своих солдат и в древнеримском приветствии «от сердца к солнцу», позднее взятое на вооружение немецкими нацистами и превращённое ими в «Зиг Хайль». Ирония судьбы, республику, ставшую первым «натурным экспериментом» по внедрению фашистской эстетики «в массы», первой примерившей на себя будущие символы фашистской атрибутики «похоронили» именно сами будущие фашисты.
Артуро Тосканини разочаровался и в фашистской идеологии и в самом Бенитто Муссолини, называя последнего не иначе как «подлецом» и «надутым индюком». В ответ естественно получил «отлучение» от Миланской «Ла Скалы» и был сослан в Парму «давиться пармезаном». А чтоб не сбежал из Италии у него отобрали паспорт и запретили зарубежные гастроли. И только под давлением «общественности» стран-участниц Антанты к нему не были применены репрессивные действия за публичную нелицеприятную критику в адрес самого дуче Муссолини и за «наглый отказ» от исполнения фашистских гимнов во время проведения фестивалей этой партии, ограничившись тем, что «задиристому старикашке» по-простому накостыляли по шее и настучали по мордасам «из хулиганских побуждений». Но сам музыкант наконец-то получил паспорт и смог покинуть негостеприимную родину переехав в США.
* * *
Вряд ли мне удалось бы уговорить Маэстро на исполнение моего произведения. Но к трудным переговорам подключилось «еврейское лобби». Как-то не удосужился поинтересоваться, был ли Шуберт знаком с зятем Тосканини ранее, или познакомился с ним «в интересах дела» уже позднее, но факт остаётся фактом. Значительную роль в том, что именитый дирижёр согласился «посмотреть партитуру», а затем дал согласие на начало репетиций своего оркестра, полностью принадлежит мужу его дочери Ванды, Владимиру Самуиловичу Горовицу. Выдающийся пианист-виртуоз современности, после Рахманинова, пожалуй, самый высокооплачиваемый исполнитель в США, любимец публики и просто молодой красавец-мужчина, Владимир Самойлович принял близко к сердцу эмоциональный рассказ Якова Шуберта, «о скромном, но талантливом мальчике из интеллигентной еврейской семьи из Одессы». Тем более, что Владимир Самойлович только недавно сам был лишён советского гражданства, все его близкие родственники оставалась в Советском Союзе, куда ему теперь путь был заказан и он очень переживает по этому поводу опасаясь неприятностей для своей семьи. На моих концертах в Париже Горовиц не присутствовал, но «рекламные пластинки» презентованные ему Яковом Шубертом прослушал и мюзикл ему понравился. Так что первая моя встреча с Артуро Тосканини состоялась практически в «семейном кругу».
* * *
Мы сидим в уютной гостиной большого дома Тосканини и с интересом приглядываемся друг к другу. Это наша первая «творческая встреча» и меня немного потряхивает от волнения. Кроме нас с Джейкобом Шубертом за большим столом сервированным чайными чашками присутствует сам хозяин дома и его зять, встретивший нас у входа. Маэстро нездоровится. Три месяца назад ему исполнилось шестьдесят семь лет и в его возрасте любая болячка чревата осложнениями, тем более, в этом времени. К счастью у маэстро нет ничего серьёзного, просто лёгкая простуда, но по требованию близких родственников и лечащего врача, Артуро Тосканини вынужден находится дома «на карантине». Этим обстоятельством он очень огорчён, расстроен и имеет печальный вид. Выражением своего лица чем-то неуловимо напоминая мне ослика Иа из старого советского мультфильма. Так и чудится, что вот сейчас маэстро горько вздохнёт и начнёт философствовать «о странностях жизни». Я почти угадываю, вот только маэстро начинает рассуждать о творчестве великих композиторов и современных «интерпретаторах» их искусства.
— Эти неучи, что по недоразумению называют себя дирижёрами, в последнее время слишком уж вольготно себя чувствуют! Они считают, что вправе исполнять музыку так как это им заблагорассудится, а не так как записано в партитуре. Увы, но это пагубное поветрие началось не сегодня, первые язвы этого недуга проявились ещё почти полвека назад. — Тосканини берёт в руки чашку с горячим чаем и осторожно отпивает маленький глоточек.
— Помню свои первые гастроли в Рио-де-Жанейро в восемьдесят шестом году. Боже! Какое это было благословлённое время! Мне только что исполнилось девятнадцать лет, я был молод, красив и полон сил. — маэстро на мгновение мечтательно прикрывает глаза и продолжает:
— Четыре недели безмятежного
