Араб у трона короля - Михаил Васильевич Шелест
Земли Херсонеса давно обезлюдели и были пустынны. Лишь в устье впадающей в бухту реки стоял небольшой город-порт, дома которого, сложенные из белоснежного известняка, напомнили мне Греческие Пиреи. В монастыре, кельи которого были пробиты в стенах бывшего карьера, проживали несколько десятков христианских монахов.
На плато Монастырской скалы стояла древняя многобашенная крепость Каламита, еще совсем недавно принадлежавшая христианскому княжеству Феодоро и восстановленная турками после разрушения её генуэзцами. Крепость выполняла важную роль по защите располагавшегося рядом порта Авлита и самого Херсонеса от нашествия степных племён.
Через Авлиту велась оживлённая торговля, что сделало её опасным конкурентом Кафы, принадлежавшей в то время Генуэзской республике. Вот её и разрушили. Когда эту часть Тавриды турки присоединили к султанату, порт снова обрёл былую значимость.
Венецианцы поставляли соль и рабов через Азов и Кафу, а крымский хан вёл торговлю через Перекоп и Авлиту, называемую сейчас Инкерман.
Мы зашли на Тавриду с запада, с устья реки Чёрной, так как разведка сообщала, что в этом месте, почему-то, живут только христиане. Почему так сложилось, я не понимал. Историки моего времени полагали, что Корсунь разрушили из-за того, что она не придерживалась не только римского церковного обряда, но и древнего византийского.
«Быть может здесь создалась некая „русско-христианская экологическая система“»? — Думал я. — «Микроклимат?»
Дервиши высоко ценили силу христианских мистиков и считали, что они не отличались от языческих практик ведунов и ведуний.
Глава 16
От Балым-Султана, мне стало известно, что на Тавриду уходили и продолжают уходить христианские ортодоксы и мистики. Их было много и в Истамбуле, но папские шпионы подкупами и посулами «убеждали» местные администрации ущемлять права «еретиков». Султаны к религии были безразличны, дервиши, как я уже говорил, к христианам оставались толерантными, а христианская церковь находилась в состоянии раскола уже несколько столетий. Вот, по мнению дервишей, на Тавриде и собирались те, кто сумел сбежать от папской расправы.
Государственной религией Османской Империи было Магометанство, но верующие в иные принципы общения с Всевышним, османами не преследовались, а облагались повышенным налогом.
Христианский мистицизм, пройдя сквозь горнило инквизиции, в шестнадцатом веке достиг своего пика и тоже раскололся: на иезуитов, практикующих христианский дзен для познания самого себя и созерцания Бога, и исихастов — христиан, практикующих древнюю традицию духовной практики, составляющей основу православного аскетизма.
В отличие от иезуитства, — закрытого сообщества мистиков, выбравшего девиз: «Цель оправдывает средства», где целью имелось ввиду распространение власти Римского Папы, исихасты никогда не мыслили свой «подвиг», как закрытый культ кружка избранных. Это была древнейшая система аскетической и монашеской практики, направленной на «тихое» богопознание и собственное обожение путём постоянного моления к Иисусу Христу. Постоянного, ежесекундного моления…
Мне, как не рядовому члену ордена Христа, не раз и не два приходилось участвовать в мистериях, но даже я, стоящий очень рядом с главой культа, и имеющий статус «созерцающего», не знал до конца их сути. Хотя мне, моим статусом, было гарантировано «блаженство после смерти».
Мои ум, душа и тело были далеки, как от мистики, так и просто от религии. Я воспринимал и то, и другое прагматично, лишь как средство достижения цели. А цель моя была одна — Россия. Не жилось мне нигде спокойно. Даже в Бразилии. Сунувшись в Московию и получив по «сусалам», я понял, что ту Россию, которая понравится мне, надо строить самому.
Перебравшись на Крым, я словно вдохнул родной воздух. Мне стало хорошо и спокойно, а душа моя тихо пела. Ведь это был Крым! Это, конечно, было не Рио де Жанейро, но за неимением гербовой, как говорится, пишем на простой. Для меня здешний климат был оптимальным.
* * *
Феодосия, или, как сейчас её называли, — Кефе, сдалась без боя через три месяца блокады. Как и все другие крепости полуострова. Просто однажды ко мне приехали главы городов и преклонили колени.
Кефе был городом — складом ещё в генуэзскую эпоху, таким оставался и сейчас. Его часто называли Кючюк-Истанбул — Маленький Стамбул, настолько считали значимым, но мне пока было не до него.
* * *
Как докладывали наши разведчики, в крепости Инкерман никто не жил. Ворота крепости стояли запертыми на большой внутренний замок, а сами «защитники крепости» в количестве пятидесяти человек, как и её комендант, жили в долине перед Монастырской скалой среди цветущих садов в собственных домах.
Однако при подходе отряда к крепости мы увидели, что на стенах стоят латники в сверкающих доспехах, а из амбразур смотрят жерла пушек, рядом с которыми дымят разожжённые жаровни.
«Вероятно, увидев наш отряд, все они побросали свои дома и очень быстро проникли в крепость по тайным туннелям, пробитым в Монастырской скале», — подумал я. — «Наверное скрытые дозоры каким-то способом уведомили крепостной гарнизон».
Я немного подумал и сам над собой рассмеялся. Какие скрытые дозоры? Как только наши военные корабли, не похожие на турецкие галеры, появились в бухте, и как только наши отряды высадились на берегах реки, горожане просто покинули город и спрятались в крепости. «Разбудив» гарнизон, естественно.
Наша пятитысячная армия при высадке разделилась. Её большая часть пошла вверх по течению реки на разведку территории и пробивки дороги к лесным массивам, а малый отряд, возглавляемый мной, высадившись на правом берегу, конным порядком направился к крепости. Впереди несли зелёный прямоугольник имперского флага, на котором размещались три полумесяца. За ним несли штандарты и знамёна полков османской империи.
Мы въехали на вершину Монастырской скалы с северной стороны и остановились на широкой площадке, ограниченной с двух сторон обрывами, а с одной стеной и башнями крепости. Мои визири довольно быстро установили контакт с комендантом крепости и он вскоре вышел из ворот, неся ключ.
Упав перед османским флагом на колени, комендант протянул вперёд руки с довольно-таки большим ключом от ворот.
— Встань, — сказал я, — и подойди ближе.
Старик с трудом поднялся с колен и сделал несколько шагов вперёд. На вид ему было лет сто и я удивился этому.
Он подошёл к моему правому стремени и протянул ключ обеими руками.
— Как тебя зовут? — спросил я, давая сигнал визирю, чтобы принял у меня ключ.
— Кемаль бей, шахиншах. Когда-то меня звали Кемаль-рейс.
— Кемаль-рейс? — удивился я. — Адмирал[20]?
— Да, шахиншах.
Я обернулся к визирю.
— Кемаль-рейс погиб двадцать лет назад, — сказал он.
— Я не погиб. Долго был в плену
