Дмитрий Дашко - Штрафники 2017. Мы будем на этой войне

— Разумеется, — без энтузиазма согласился тот.

Когда они уходили, штрафники и не подумали встать по стойке «смирно». Оставшись на разрушенной кухне, некоторое время молчали. А потом заговорил Никулишин, вначале выдав сочную матерную тираду.

— Значит так, — сказал он успокоившись. — Боезапасом затариться под завязку. Воды взять по две фляжки на рыло. Что касается этого штабного — не такая уж и важная птица он, раз из штаба погнали на передовую. То, что он тут наплел — херня. Никаких карт, никаких приказов в письменном виде не предоставил. Все на словах. Сдается мне, они там и сами толком не знают, что надо делать. Стратеги, в рот их мама целовала! Привыкли на чужом горбу в рай въезжать. Сделаем, как они говорят, — ляжем все до единого.

— Так что делать-то, командир?

— Что делать? Атаковать. Но не со всей дури, а с умом. Гусев дело говорит. Этот штабной ничего никому докладывать не станет, а хоть и доложит, чует мое сердце, спустят это на тормозах, плевать им на нас. Мы не люди, мы — штрафники. Сами слышали.

Взводные закивали.

— Ладно, теперь по существу. Второй и третий взводы пойдут по этой стороне улицы Маркса под прикрытием домов. Я схему минзагов себе заранее скопировал, так что будем живы — не помрем. Ты, Гусев, со своими заходишь через шахту опозерам в тыл. Твоя задача — навести там шороху. Наша задача — дойти до кинотеатра. Если получится, займем с ходу, если нет, соединяемся с Гусевым, закрепляемся на подступах и ждем подхода основных сил. Всем понятно?

— Так точно, — нестройным хором ответили штрафники.

— Разойтись по позициям. Быть постоянно на связи, ждать сигнал к началу атаки, — приказал Никулишин.

Глава XXII

Атака

Остаток дня прошел в томительном ожидании под шелест мелкого затяжного дождя.

Штрафники большей частью разбрелись по своим «домам», дабы побыть в одиночестве, настроиться на предстоящий бой. Помолиться, как умеют, попросить Бога оставить их в живых или хотя бы отделаться небольшим ранением, чтобы попасть в госпиталь, отлежаться, отоспаться там, а потом вернуться уже в обычную часть, а еще лучше — оказаться комиссованным по утрате здоровья. Но такое возможно только при серьезном ранении. А кому охота остаток жизни инвалидом прожить?

Писем почти никто не писал: кто-то потерял всех родных, другие попросту ничего не знали о судьбе своих родственников. Все перемешалось в единой когда-то стране, разрушенной теперь, прозябающей, раздираемой противоборствующими силами.

День медленно клонился к вечеру. Уже давно почищено оружие, проверен боезапас, водой заполнены фляжки. Каждая минута, каждый час приближали штрафников к смерти, коей все мечтают избежать, но философски принимают неизбежное: коли суждено, так смерть придет от старости, ну а нет… На нет и суда нет. Никто не хотел думать об этом. Гораздо приятнее вспомнить что-то из довоенной поры, ведь у любого были свои светлые минуты, навсегда сохранившиеся в памяти кусочками счастья такого желанного всеми и отчего-то почти недостижимого.

Чтобы хоть как-то скоротать время, солдаты курили, привычно прикрывая огоньки ладонями, выпуская струйки горького дыма. На их лицах — разных: молодых, не очень, заросших щетиной и еще не знающих ее, — лежит печать отрешенности, лишь глаза выдают величайшее душевное напряжение, овладевающее солдатами в такие часы.

Лютый заранее переговорил с Циркачом, уточнив, в порядке ли фонарь, не придется ли делать факелы, чтобы освещать путь. Урка уверял, что все в ажуре, но его глаза подозрительно бегали, что очень не понравилось Павлу. Понимая, что от уголовника можно в любую секунду ожидать подвоха, Гусев приказал изготовить несколько факелов и пропитать ветошь в солярке.

Позиции накрыла ночь, разрываемая редкими автоматными очередями часовых, простреливающих темноту в ответ на подозрительные шорохи и громыхание импровизированной «сигнализации» из консервных банок, висящих на колючей проволоке.

Луна спряталась за затянутым низкими тучами небом.

Гусев построил бойцов, лично проверил экипировку каждого. Заставил попрыгать, чтобы проверить — правильно ли подогнана амуниция, нет ли ненужного бряканья.

С наступлением темноты началось движение. Все, по возможности, скрытно выдвигались на определенные загодя участки, напряженно всматривались в темноту и благодарили бога за то, что на затянутом низкими тучами небе нет луны.

Взвод начал спуск в щель. Спускались по одному. Остальные залегли поблизости в воронках, напитанных влагой так щедро, что одежда мгновенно промокала, но на это мало обращали внимания. Согнувшись, подбегали по очереди к дырке в земле, на ощупь, стараясь не шуметь, пробирались по отлого идущему вниз спуску, источающему затхлость давно заброшенной шахты.

Лютый спустился сразу за урками. Фонарь в руках Циркача бледным желтым пятном указывал штрафникам конец спуска.

Уже спустившиеся плотно столпились поближе к фонарю, против воли ощущая чужеродность и даже враждебность подземелья. Последним спустился Клык.

— Тихо, — сообщил он.

Гусев скомандовал:

— Каждому отделению зажечь факел. Разбиться на двойки. Циркач, ты идешь с первым отделением, показываешь подъем. Там занять оборону. Вперед!

Штрафники уходили вслед за теряющимся в кромешной тьме пятном света.

— Второе отделение, дистанция пятьдесят метров, — вперед!

Они шли в бетонной кишке шахты, где по бокам тянулись жилы кабелей.

— Это ж какое богатство зарыто, — не выдержав, прошептал кто-то из штрафников. — В пункте приема с руками бы оторвали. Столько «цветнины»!

На месте подъема когда-то работал грузовой лифт. Кроме того, на случай экстренных ситуаций предусматривалась металлическая лестница с небольшими площадками. По ней блатные поднимались на поверхность.

Сейчас они шли первыми. Не спускавший с них глаз Гусев видел нескрываемое недовольство на их худых бледных лицах и не мог отделаться от мысли, что уголовники что-то замышляют. Ответ напрашивался один: похоже, они собрались дернуть.

Гусев поделился соображениями с Клыком. Тот согласился и добавил, что блатных надо сразу валить, как только те вздумают дезертировать.

— А не то они сами нас в распыл пустят, — сказал он.

Павел кивнул. Мысли их совпадали.

Путь занял чуть больше часа.

Циркач и его кореша чувствовали, что их время еще не пришло, и поэтому вели себя так, дабы, по возможности, не вызвать подозрений.

Павел, чтобы проверить — чисто ли вокруг выхода на поверхность, выслал на разведку Студента.

Тот вернулся и доложил:

— Нормально, командир. Можно двигать.

Опозеры по непонятным причинам не контролировали выход из шахты. То ли не знали о ней, то ли считали, что туннель давным-давно засыпан и хода в нем нет.

В любом случае штрафникам такой расклад был только на руку.

Ночь постепенно уступала место промозглому сырому утру.

Гусев, вышедший на поверхность одним из первых, все же упустил уголовников из виду. И теперь не знал, где они засели.

Он стал осматриваться в поисках их укрытия.

Кругом возвышались кучи мусора, корежился вздыбленный бетон и асфальт.

От памятника Ленину остался лишь огромный постамент, весь выщербленный пулями и осколками, с отвалившейся местами облицовочной плиткой, с нелепо торчащими двумя ногами до колен. Остальная часть громадного Ильича лежала расколотая у постамента. Случилось так, что колосс упал на сгоревший танк, переломившись в поясе, потеряв откатившуюся в сторону голову в неизменной кепке. Было в этом упавшем памятнике человеку что-то от рухнувшей советской империи, созданной им на руинах империи Романовых. Следы старого голубиного помета покрывали сломанную могучую фигуру вождя. В новой капиталистической России вовсе забыли хотя бы иногда чистить никому уже не нужного Ленина, презрели его принципы равенства и справедливости. Немудрено, что, в конце концов, страна сорвалась в бездну кровавой междоусобицы.

Довольно обширную площадь на приличном отдалении от памятника Ленину обступали административные здания еще сталинской монументальной архитектуры, жилые дома более поздней постройки. Со стороны улицы Карла Маркса раскинулась территория парка культуры и отдыха имени Горького, где деревьев совсем не осталось: вырубили в первую же холодную сибирскую зиму, отапливая «буржуйками» выстуженные квартиры. Торчащие пеньки перемололо и расщепило взрывами бесконечных обстрелов. Силуэт покореженного «чертова колеса» проступал на светлеющем небе.

Со стороны проспекта Мира, параллельного улице Карла Маркса, в предрассветных сумерках монолитом высилось здание теперь уже бывшей краевой администрации с черными зевами оконных проемов. Между двумя этими улицами стояло полуразрушенное массивное здание, где располагалась краевая библиотека, еще какие-то государственные учреждения. Не менее мрачно выглядело противоположное этому массиву здание, которое до войны занимала структура РЖД — российских железных дорог.