Ант Скаландис - Меч Тристана
— Дорогая моя госпожа, — молвил король Марк, не поворачивая к жене головы, а по-прежнему глядя на маленький потрескивающий огонек в углу комнаты. — Выслушай меня. Хочу я сделаться паломником. Надо же хоть когда-то поехать за море, добраться до святых мест и помолиться Господу нашему у Гроба Его. Чувствую: пришло время. Вот только не знаю, на кого двор оставить, кому королевство передоверить можно в мое отсутствие. Ты, Изольда, как думаешь, что посоветуешь мне? И кстати, вот лично ты сама под чьим покровительством желаешь остаться?
Изольде весело. Изольде рассмеяться хочется. Она так хорошо помнит этот разговор и по французским источникам, и по скандинавским сагам. Ах, наивный король, неужели ты надеешься перехитрить своими примитивными штучками одного из лучших специалистов в бывшем Советском Союзе по кельтской литературе?!
И поддразнивая его, Изольда ответила:
— Ах, мой господин, как можете вы сомневаться в этом вопросе? Кого еще, кроме Тристана, могу я выбрать? Ведь он и так мой постоянный покровитель. Он — ваш любимый племянник и самый близкий вам человек. А разве не Тристан самый достойный рыцарь Корнуолла, не однажды спасавший эти земли от врагов? И наконец, могу ли я забыть, что это он помирил наши страны и позволил соединиться двум любящим сердцам — моему и вашему, король Марк! Ни о ком, кроме Тристана, и слышать не хочу — только он сможет сохранить спокойствие и порядок в государстве, покуда вы не вернетесь.
Наутро Марк пересказал эти речи Андролу, и тот чуть ли не петухом закукарекал:
— Ну что я говорил?! Что и требовалось доказать! Она любит его!
А Марк от этого птичьего восторга своего старшего племянника лишь сильнее засомневался в справедливости гадких подозрений баронов. Но и полностью отмести их не представлялось пока никакой возможности. Вот бедняга король и продолжал каждую ночь свои допросы, загадочно отдаляя всякий раз дату своего отъезда в Палестину, ловил молодую жену на лжи с помощью все новых и новых хитростей, сочиняемых теперь уже целым коллективом подлых завистников-баронов под руководством мстительной Вазеллины и вконец озверевшего сенешаля Мерзадуха. А Изольда продолжала развлекаться. Постоянно опережая короля и его приспешников на ход, а то и на два, она попеременно выказывала по отношению к Тристану уважение или недоверие, жалость или безразличие, благодарность или раздражение, дружескую нежность или лютую ненависть за давнее, но не забытое убийство дяди. Цитировала ирландские поговорки: «Женский нрав бывает опасен», «Редкая жена любит родственников своего мужа». И выдавала фразы типа такой: «Только стараясь избежать клеветы и наговоров, я и принимала всегда услуги и любезности со стороны Тристана, делала вид, что хорошо отношусь к нему, хотя в действительности ненавидела, а когда и впрямь научилась хорошо к нему относиться, пересилив себя, стала делать вид, что недолюбливаю, чтобы кто не подумал чего лишнего, чтобы не решили, что я догадалась, что он знает, что они думают про нас, будто мы очень не любим друг друга или наоборот».
Терпеливо выслушав однажды среди ночи нечто подобное, Марк понял: еще немного, и он сойдет с ума. Мало ему, что по милости зарвавшихся советчиков давно почитаемый народом король выглядит идиотом в глазах всего Корнуолла из-за придуманного и неосуществленного паломничества к Гробу Господню, так ведь еще теперь поднимут на смех за нелепый разлад с собственным родственником и всеобщим любимцем Тристаном. Вот почему король перестал слушать брызжущих слюной баронов, а принял решение сам.
Не хотел он обижать славного рыцаря и любимого племянника. И придумал, что дошли до королевства сведения, будто движется на Тинтайоль с Востока неведомый и сильный враг, а потому никак невозможно сегодня ему, королю Марку, покидать страну. Тристана же как самого доблестного ленника своего просит он поселиться за стенами замка Тинтайоль в специально для этого выстроенном сторожевом домике. И будет он там, выражаясь морским языком, исполнять роль впередсмотрящего главной королевской резиденции. И это, упаси Господь, не наказание, а вовсе наоборот — очень почетная с древнейших времен должность, если угодно, повышение по службе.
Что мог возразить молодой Тристан своему любимому дяде, которому поклялся служить верой и правдой еще много лет назад? Он и не стал ничего возражать. Перебрался безропотно во вполне уютный сторожевой домик, сидел там целыми днями, тупо смотрел вперед, как полагалось впередсмотрящему, зверел от безделья, глушил пиво бочками и, конечно, играл на своей любимой роте-гитаре. Музыку играл жалобную, тоскливую, бывало, даже волки приходили выть с ним за компанию, а иногда, если пива было выпито не много и не мало, а в самый раз, получались у него и стихи, но тоже не слишком веселые. Частенько исполнял он, например, такой енглин:
Ну, вот и кончилась малина.Ее обкакал сенешаль.Ужасно грустная картина!И больше всех Изольду жаль.
Тристану очень нравилось забавное валлийское словечко «енглин». По-русски оно звучало гораздо более ядовито и точно, чем нейтральное французское «куплет» или академичное греческое «эпиграмма».
Сколько времени будет продолжаться его ссылка, Тристан не знал. Самовольно идти в замок было слишком рискованно, а на прибытие в скором времени пресловутых врагов рассчитывать особо не приходилось. Об этом, в частности, поведал ему верный друг — барон Будинас из Литана, справлявшийся о реальном положении дел в королевстве у многих знатных и хорошо осведомленных феодалов, владеющих замками, весьма далеко отстоящими к востоку от Тинтайоля.
Между прочим, Будинас еще с юных лет славился тем, что просыпался по утрам необычайно рано, иногда аж до рассвета. И поскольку ему зачастую приходилось тревожить сон своих родных и ближайших друзей, он и научился делать это аккуратно, нежно, никого не озлобляя. Во дни значительных событий, праздников или сражений, а также в походах его всегда назначали ответственным за своевременный подъем.
Вот и теперь притащился литанский приятель в сторожку изгнанника ни свет ни заря. Тристан еще не до конца проснулся. В голове было пасмурно после вчерашнего плохонького пива, и он переспросил на всякий случай:
— Так, говоришь, никакой враг в сторону Тинтайоля не движется?
— Ага. Это, брат, какие-то ваши внутренние игры, ты уж мне поверь, — приговаривал Будинас, попивая пивко и слушая, как уютно потрескивают дрова в печке.
Ночи были еще холодными, и маленький сторожевой домик приходилось как следует протапливать.
— Будинас, будь настоящим другом, организуй дело так… ну, придумай что-нибудь, ты это умеешь, я знаю, сделай, чтобы королева заглянула ко мне хоть на минутку. Только у нее могу я выяснить, в чем тут причина. Понимаешь, друг, истомился я весь.
Будинас глянул хитро, улыбнулся и обещал.
* * *Через два дня с официальным, что называется, визитом явилась королева. То есть ее сопровождал целый эскорт: две новые камеристки Марта и Гертруда, прибывший к тому времени из Ирландии любимый слуга Перинис и проклятый сенешаль Мерзадух на пару с Гордоном — славная компашка. Но Тристан, конечно, исхитрился организовать демонстрацию своей постовой службы таким образом, чтобы на полминутки оказаться рядом с королевой тет-а-тет.
— Маша, — шепнул он ей, — я тут без тебя сдохну. Но есть идея. Надо организовывать встречи за пределами замка. Хорошее место, прикрытое от посторонних глаз, — так называемая Большая Сосна. У поворота ручья, возле омута, справа от главных ворот. Приходи туда, когда сможешь вырваться незамеченной. А предупредишь меня об этом следующим образом. Выше по течению я буду бросать в ручей маленькие щепочки со специальными короткими надписями на древнеирландском. Они приплывут в твои покои, и если у тебя будет возможность встретиться, ты на этих же щепочках напишешь мне ответ, сделаешь, ну, буквально любую пометку — я ведь сразу догадаюсь, когда поймаю их с другой стороны замка ниже по течению. Договорились? Всё сюда идут.
Изольда только кивнуть успела, впрочем, уже улыбаясь от радостного предвкушения. Говорил Тристан по-норвежски, мало кто сумел бы его понять, так что для случайного свидетеля это был не более чем доклад королеве о положении дел на передовом рубеже. А улыбка ее могла считаться знаком благодарности бесстрашному рыцарю от имени всего королевства Корнуолла. Однако Тристан поклялся бы, что ни одна собака их не слышала, кроме, впрочем, собаки Луши, неизменно и преданно вертевшейся у него под ногами, в частности и для того, чтобы предупредить заранее о приближении человека, настроенного недобро.
Их действительно не подслушивали в тот раз, и встречи, организованные с помощью изобретенной Тристаном «спецсвязи», состоялись трижды. О, какие это были встречи! Все цвело вокруг и источало дурманящие ароматы весны, шелковая майская трава казалась мягче перины, ручей журчал, а птицы пели на разные голоса. И особенно здорово получилось однажды, когда над ними запел соловей, а Тристан вступил с ним в разговор, и соловей понимал собрата своего по любви — вот насколько искусно охваченный страстью рыцарь умел подражать волшебным птичьим трелям.
