Андрей Величко - Дядя Жора
Я с недоумением смотрел на племянницу.
— Машенька, — наконец сказал я, — ты, ей-богу, переутомилась. Гоша, да что же ты за женой не следишь! А то совсем у нее мозги от перенапряжения в трубочку свернутся, и что мы тогда делать будем?
— А в чем дело-то, я ведь тоже хотел как-нибудь с тобой про этот «Грифон» поговорить, — не понял император.
— А в том, что если, например, ты владеешь компанией, производящей какую-нибудь дерьмоколу, рекламируемую на всех углах как вершину прогресса, символ нового образа жизни и вообще лекарство от всего, то будь готов к тому, что иногда, под объективами, тебе придется разок-другой и отхлебнуть этой дряни — издержки профессии, так сказать. Но если ты, поверив рекламе, начнешь ее регулярно жрать литрами — это уже повод проконсультироваться с психиатром. Ну сами подумайте — это же первый действительно тяжелый цельнометаллический самолет!
— Но ведь он уже кучу рекордов поставил, — не поняла Маша.
— Ага — высоты, дальности и грузоподъемности. Но тут выбирать надо не два из трех, как в анекдоте, а всего одно. На девять километров может подняться пустой самолет с минимальным запасом бензина. Он может пролететь шесть тысяч километров, но только вообще без груза и на высоте два километра. Наконец, он может поднять восемь тонн, но не пролетит с ними и тысячи, причем тоже невысоко. Плюс к этому управлять им могут только феноменально сильные пилоты, а в плохую погоду и у них не больно-то получается. В общем, должен же был Гольденберг на чем-то учиться делать тяжелые машины? Будем надеяться, что в следующий раз у него получится что-нибудь поприличней, потому как уже есть чем загрузить такой самолет. Объемно-детонирующий боеприпас мы наконец-то довели до нормального вида, и семи лет не прошло с начала работ, а он уже такой, что и миру показать не стыдно. В отличие от тех хлопушек, которыми мы в Пуле стекла били. Кстати, надо наши эфирные бомбы предложить кайзеру, в серийном производстве цена должна заметно упасть, а дирижаблей, способных поднять семь тонн и довольно далеко унести, у немцев много.
— И в какую себестоимость ты собираешься уложиться?
— Да тысяч в десять.
— Тогда не так надо делать, — встрепенулась Маша, — это про деньги, которые я тебе сейчас собиралась дать. Дня три потерпишь? Я эти четыреста тысяч официально пожертвую, как мой личный вклад в дело приближения победы, а о том, с какими мучениями я их от сердца отрывала, мои референты сами напишут. Ну, и Вилли, как старому знакомому, мы их будем толкать совсем по дешевке — тысяч по сто двадцать, а потом и вовсе по сто.
— Лучше совместное производство устроить — немцы делают химию и механику, мы — электронику.
— Со временем так и сделаем, но для начала им надо одну подарить, потом штук сто продать, ну, а уж после этого и согласиться с их предложениями насчет делать вместе, — заметил Гоша.
— Вот возьмет Вилли и разнесет нашими бомбами Лувр к такой-то матери, — вздохнула Маша, — а это памятник культуры, чтоб вы знали, особенно ты, дядя Жора.
— Нет, я помню, он об этом Лувре очень неплохо отзывался, — отодвинул пустой бокал я, — а вот Биг-Бен, действительно, кайзеру чем-то не нравится. Ничего, потом мы им поможем новый построить, с электронными часами! И чтобы время отбивали мяуканьем.
Взрывы наших эфирных бомб действительно произвели приличный фурор, особенно когда мы бабахнули еще два раза, причем один раз над небольшой рощицей. Картина получилась точно как в эпицентре Тунгусского феномена — в самом центре торчат стволы без сучьев, а дальше радиально поваленный лес. Да и очевидцы отметили определенное сходство… В общем, некоторые уже письменно сокрушались, что, кроме большой супербомбы, которая вообще, может быть, у русских всего-то одна и была, этот Найденов научился делать сравнительно небольшие, но тоже супер. И их у него, гада, много… Какой-то знакомый с арифметикой журналист даже посчитал, что на Пекин понадобится двенадцать штук. Судя по всему, в том самом Пекине почему-то восприняли данную мысль близко к сердцу, потому как мне пришло донесение от Людендорфа — имеется перебежчик, утверждающий, что он уполномочен лично самим Сунь Ят-Сеном сообщить нечто чрезвычайно важное — но только лично императору или канцлеру. Так что теперь «Кондор» с узкоглазым пассажиром и охраной летел в Гатчину, где его ждали к завтрашнему вечеру. Неужели мир предложат? Их же американы с англами за это живьем сожрут…
Гонец действительно вез предложения о мире, но весьма своеобразном. Отец китайского народа понимает, сообщил мне посланец, что продолжение войны не принесет Китаю ничего, кроме неисчислимых бедствий. Но ничуть не меньшие бедствия принесет и ее прекращения, ибо Китай стал полным банкротом еще при Цыси, а сейчас ситуация только усугубилась. И не сделать ли так, чтобы война одновременно и прекратилась, и продолжалась, вопросил гонец.
Я захотел подробностей. В общем, Сунь уже понял суть операции по окружению — а чего бы тут не понять, когда вопли наших агитационных машин про кормежку и двадцать копеек в день на строительстве Транссиба в хорошую погоду было слышно километров на тридцать! И китаец предлагал мне — он продолжает гнать армии в указанные нами мешки, не особо тратясь на их подготовку и вооружение, а мы, значит, поступаем с окруженными по своему усмотрению. Ну, и из благодарности за это оказываем Китаю экономическую поддержку — скажем, по юаню за голову.
К своему стыду, я не знал точно, чему соответствует юань, и сильно подозревал, что он меньше копейки, но на всякий случай сначала возмутился несусветной дороговизной, а потом напомнил, что по нашей терминологии Сунь Ят-Сен является военным преступником — со всеми вытекающими последствиями. Посланец же возразил, что отца китайского народа ввели в заблуждение нехорошие люди, над которыми будет открытый суд, где они во всем признаются — но только не сейчас, а чуть позже.
Я в ответ сказал, что в случае такого суда мы, действительно, не будем настаивать на веревке для высшего руководства, а обойдемся компенсацией, размер корой предстоит уточнить с ее величеством Марией Первой. И почем будет пригоняемая нам рабсила — тоже с ней, но в целом эта идея лично у меня отторжения не вызывает.
Пока Маша усиленно торговалась с китайским посланцем, я срочно вызвал Одуванчика. Потому как китайцы, в силу патологического нежелания расставаться с деньгами, предложили принять причитающиеся с них суммы поставляемым им оружием. Уточнив, что это в подавляющем большинстве не оружие, а несусветное старье, подлежащее поэтому серьезной уценке, я согласился. И теперь мне предстояло лично с самим лорд-протектором уточнить детали переброски всего этого железа в Индию.
В общем, подвел предварительные итоги я, грядущая ситуация пока представляется так. На манчжурском фронте происходит усиленная имитация боевых действий. Маша спекулирует на ее драматических моментах, для сочинения которых придется в темпе создать специальную группу, и деньги идут на финансирование находящейся там международной группы войск и выплаты китайцам за плененных. Вот уж, действительно, получится настоящий "театр боевых действий"! Сами эти плененные стоят Транссиб и Сахалинскую дамбу, за исключением тех, что поедут в Германскую Африку — это, так сказать, наш бонус с данной операции. Прибыль же от торговли оружием пусть вся идет Одуванчику, мне хватит и политических последствий этой распродажи.
Глава 22
В конце июля китайский делегат был отправлен восвояси. Кстати, все это время другой китаец делал вид, что перебежчик — это он, якобы посланный центральным комитетом Гоминьдана договориться с Людендорфом об обмене пленными. Действительно, у китайцев сейчас были два наших казака и экипаж неудачно севшего на мель японского транспорта. Впрочем, с настоящим гонцом я поговорил и про это, и мы пришли к соглашению, что генерал стоит три старших офицера, старший офицер — три младших, младший — три рядовых, а наш — три китайца. Теперь любой мог без труда подсчитать, что китайского полковника можно обменять на нашего лейтенанта или трех рядовых. Правда, уже сейчас этих полковников у нас было десятка полтора, и на Транссиб их не отправляли, а держали в Мукдене как валютный запас на всякий случай.
Тот же самолет, что увез гонца, привез пассажира, с которым я на следующий день и встретился — нашего подводного главнокомандующего, вице-адмирала Беклемишева. Так как время близилось к обеду, то я сразу повел гостя в столовую. По дороге он с интересом осматривался — в Гатчинском дворце ему раньше бывать не доводилось, а слухи про "логово коршуна" ходили всякие. Правда, пришлось пару раз пресечь его попытки обозвать меня «высочеством» — я заявил, что не хочу ломать язык, в ответ именуя его "высокопревосходительством", так что дальше мы общались по имени-отчеству. Надо сказать, что, в отличие от Уэллса, наша столовая ему ничем из ряда вон выходящим не показалась.
