Владимир Контровский - Мы вращаем Землю! Остановившие Зло
«Ну, душа твоя мне как-то ни к чему, — подумал Дементьев, — а вот тело… Оно у тебя любого с ума сведет».
Однако он вынужден был отступить на исходные позиции: предложение быстренько сделать Гражину вдовой выглядело бы неуместным, а мысль о насилии Павлу даже в голову не приходила.
До сих пор он и не предполагал, что католическая церковь имеет в Польше такое влияние на души людей. Павел относился скептически к ее служителям, и на то были у него основания.
Во время боев на Западной Украине они с комдивом Власенко гостили в селе Петриков у местного ксендза. Ксендз оказался личностью интересной: он хорошо разбирался в политике, был образован, прекрасно говорил по-русски и ненавидел «швабов» — так поляки называли немцев. Но царапнула Дементьева в его поведении тень фальши, когда ксендз, воздев очи горе, на вопрос о жене ответил, что он дал обет безбрачия, дабы посвятить себя всецело служению богу. В это можно было поверить, если бы служанкой в доме ксендза не была молоденькая красивая девушка с аппетитными формами, вилявшая крутыми бедрами и беззастенчиво обстреливавшая глазками обоих офицеров. «При такой служанке безбрачием тут и не пахнет, — подумал тогда Павел, приметив маслянистый блеск в глазах ксендза, когда тот поглядывал на девушку. — Хотел бы он посвятить себя богу, взял бы в дом какую-нибудь старушку, а с такой прислугой времени для всенощных молитв точно не останется. Богу, как говорится, богово, но о плоти своей грешной наш святой отец явно не забывает».
А совсем недавно, во Львове, Дементьев услышал легенду о женском католическом монастыре, расположенном недалеко от площади Рынок. У монахинь этого монастыря вдруг начали рождаться дети, что повергло в крайнее изумление и все местное католическое начальство, и далекий Рим. Проникнуть в монастырь лицу мужского пола было невозможно, да и монашки категорически отрицали плотскую связь с мужчинами. Правда, они упоминали о каких-то эротических сновидениях, однако красивая версия безгрешного зачатия почему-то не нашла отклика в сердцах высших церковных иерархов. Дело о таинственном рождении детей расследовалось комиссией Ватикана во главе с папским нунцием, но докладывать Святейшему Престолу в результате оказалось нечего.
Тайну раскрыл умирающий настоятель соседнего мужского монастыря, исповедуясь на смертном одре. Оказалось, что его монахи много лет рыли подземный ход из мужского монастыря в женский, а по окончании саперных работ начали тайком посещать по этому ходу своих «коллежанок». По официальной версии, папский нунций не предал эту тайну огласке, пожалев бедных монахов и монахинь, но скорее всего, он просто оказался умным человеком и решил не расшатывать устои веры обнародованием такого прискорбного факта. В итоге все свелось к «безгрешному зачатию» — по распространенным нунцием слухам, дети в монастыре рождались исключительно «по воле божьей».
Понятно, что оба эти случая не слишком убедили Дементьева в том, что католическая церковь способна обуздать любовную стихию, однако случай с Гражиной доказывал именно это. Прекрасная пани, прощаясь с Павлом, пролила горючую слезу, но так и осталась для него чисто платоническим воспоминанием.
А Гиленков, которому Павел рассказал историю своей «любви» с очаровательной и темпераментной, но истово верующей полячкой, заметил философски:
— Да, Паша, женщина — существо загадочное.
* * *Война — это смертельная игра мужчин, и женщинам, не сумевшим остаться в этой кровавой игре зрительницами, отводится роль или жертв, или призов. Все так, но стальной гребень Великой Войны нещадно проредил мужскую часть населения России, и женщинам пришлось сменить ситцевые платья на гимнастерки. Были среди них беспощадные амазонки — снайперы, считавшие убитых немцев десятками и даже сотнями, или «ночные ведьмы», пилоты легких бомбардировщиков «По-2», доводившие завоевателей до исступления, — но в основном девушки служили связистками или медсестрами, спасавшими и возвращавшими в строй раненых воинов. Женщины шли рядом с мужчинами по жестоким дорогам войны, под теми же пулями и осколками, делили с воинами все тяготы и умирали вместе с ними. Но они оставались женщинами, которым природой назначено не отнимать, а дарить жизнь, и потому цвела на войне горькой полынь-травою фронтовая любовь.
Любовь эта была отчаянной, разбавленной привкусом смертного безумия. На глазах у женщин тысячи и тысячи молодых русских парней, не ставших мужьями и отцами, ложились в братские могилы, и плескался в женском подсознании темный ужас грядущей одинокой старости, не согретой детьми и внуками. И они кидались в любовь, как в омут, с головой, не думая о том, удастся им выплыть или нет. И мужчины, каждый день стоявшие на зыбкой грани, отделявшей живых от мертвых, тоже спешили любить, зная, что уже завтра может не быть ничего.
Зачастую (как и в мирной жизни) фронтовые романы были краткими и ни к чему не обязывающими, но иногда распускались на фронте дивные цветы настоящей любви, которой по-доброму завидовали. И становилась такая любовь главной для обоих ее участников.
Походно-полевые жены были таким же неотъемлемым атрибутом Великой Войны, как танковые атаки или массированные авианалеты. Фронтовая жена маршала Жукова стала и его «мирной» женой, оттеснив прежнюю супругу полководца, а «подвиги» Рокоссовского, одинаково прославленного и на поле брани, и в делах амурных, вызывали острую мужскую зависть его менее удачливых «боевых соратников». Дошло до того, что на красавца-маршала пожаловались Сталину — мол, распутничает на фронте товарищ Рокоссовский, знаменитых актрис соблазняет товарищ Рокоссовский, что будем делать с товарищем Рокоссовским? — на что вождь ответил: «Завидовать будем товарищу Рокоссовскому».
Любви все возрасты покорны — генералы обзаводились молоденькими фронтовыми женами, не уступая молодым лейтенантам и капитанам. В сорок втором Катуков разругался из-за своей фронтовой жены — журналистки Екатерины Красавцевой, ставшей у Катукова секретарем-машинисткой и дошедшей с ним до Берлина, — со своим сыном от первого брака, лейтенантом-летчиком: сын не смог простить отцу измены памяти матери. Но Катуков был вдовцом, а у большинства генералов в тылу были семьи, что нисколько не мешало им иметь походно-полевых жен. И только Кривошеин — единственный из всех генералов — жил на фронте со своей законной женой, приехавшей к мужу и прошедшей рядом с ним всю войну.
Не избежал стрел «Амура в гимнастерке» и грозный генерал Дремов. Он настолько увлекся девушкой-санинструктором саперного батальона, что готов был ради нее бросить семью. Знающие люди втихаря посмеивались над пылкой генеральской любовью: шустрая девица периодически навещала «эрэсовский» дивизион, чтобы встретиться с фельдшером, с которым она основательно хороводилась до того, как на нее упал благосклонный взгляд «его превосходительства», предавалась с ним любовным утехам, а затем возвращалась на сытные генеральские хлеба. «Фронтовому мужу» эти свои отлучки она объясняла просто: хочу, мол, повидать своих подруг из саперного батальона, и Дремов, как ни странно, верил ей.
Капитан Павел Дементьев, заменив погибшего Сидоровича в должности начальника штаба 405-го дивизиона «РС», получил «в наследство» и полевую жену Георгия, медсестру Тамару Василенок. Любовь «по штатному расписанию» не слишком воодушевила Павла, и его отношения с Тамарой быстро сошли на нет. Но та не расстроилась и сменила Дементьева на комиссара саперного батальона: мужчин на фронте была куда больше, чем женщин. И женщины знали себе цену и не стеснялись отстаивать свое право выбора: на фронте все ходили с оружием, и запомнился Павлу Дементьеву случай с одной отчаянной девчонкой-радисткой из штаба бригады, едва не всадившей пулю в живот не понравившемуся ухажеру, упорно не понимавшему отказа, облеченного в вежливую форму.
Медсанбатовское начальство принимало меры по охране своего персонала, дабы он, персонал, не слишком отвлекался от исполнения своих прямых служебных обязанностей. Эта предосторожность была совсем нелишней: лихие «гусары» иногда прорывались к своим возлюбленным с оружием в руках. До танковых прорывов в расположение медсанбата дело, правда, не доходило, но «виллисы» и вездеходы применялись частенько. И сам Дементьев использовал автотранспорт, когда по вечерам «выкрадывал» из медсанбата для своего друга-комдива его пассию, медсестру Аню. Замаскировав «добычу» брезентом, Павел привозил ее в дивизион, а утром увозил обратно.
Юра Гиленков принадлежал к ценителям прекрасного пола, однако придерживался строгого правила: во вверенном ему дивизионе женщин быть не должно. Этим он походил на знаменитого генерала Василия Ивановича Чуйкова, героя обороны Сталинграда, храбреца, мордобойца и матерщинника. Тезка легендарного Чапаева слыл любвеобильным мужчиной, несколько раз был женат, но женщин в армии не терпел, и в его штабе их не было. А когда командарм ехал с проверкой в дивизию или в корпус, там тут же объявлялась тревога похлеще любой воздушной: к штабам подгонялись крытые машины, в них в спешном порядке грузили связисток-телефонисток и увозили куда подальше, чтобы дамы не попались на глаза «женоненавистнику». А Чуйков, пройдя по штабу и не обнаружив там ни одной особы женского пола, говорил одобрительно: «Вот это настоящий штаб — ни одной бабы! Порядок в танковых войсках, и не только в танковых!». Вот и Гиленков считал точно так же.
