Дмитрий Шидловский - Великий перелом
— Но поляки, скажем, отделятся непременно.
— Допускаю. Допускаю, что отделятся даже и финны. Но, если на то пошло, они в любом случае уйдут. Невозможно силой удержать того, кто не хочет жить с тобой под одной крышей, проще отпустить его и стать ему другом. Тем более что экономическую зависимость Финляндии и Польши от России решениями парламентов не отменить. Мы еще годы и годы сможем использовать это преимущество в своей внешней политике.
— Так-то оно так, — протянул Керенский, — но государственники нас за такие декларации сожрут.
— Они и так будут бороться против нас. В Думе, в Учредительном собрании. Может быть, даже попробуют организовать еще один переворот. Отобьемся, Бог даст. С Корниловым справились.
— Ваша правда, — вздохнул Керенский. — Мне, кроме всего прочего, недавно доложили, что есть случаи продажи офицерами оружия большевикам. В деле замешаны даже офицеры из охраны Зимнего дворца.
— Поэтому вы должны подписать документы, — с напором произнес Чигирев. — Иначе нынешний эксперимент по введению демократии в России будет провален.
— Я, право, не знаю, может, есть более мягкий вариант, — с сомнением проговорил Керенский.
— Есть только более жесткий вариант. — Чигирев, уже не стесняясь, давил на Керенского. — Послезавтра большевики возьмут Зимний дворец. Они продекларируют все, что я предлагаю вам ввести сейчас. Только продекларируют, но это обеспечит им поддержку широких масс. Они соберут Учредительное собрание и тут же его разгонят. Они пообещают мир, отдадут немцам Украину и Прибалтику, но мира не будет. Будет гражданская война. Они пообещают народу землю, но отберут сначала хлеб, а потом и саму землю. Они пообещают нациям право на самоопределение, но соберут их в такую державу, что Российская империя покажется либеральной. На семьдесят два года сама идея либерализма будет изгнана из России, и тирания, которая восторжествует в стране, заставит ужаснуться дух самого Ивана Грозного.
Керенский изумленно посмотрел на собеседника.
— Сергей Станиславович, как такие страшные картины будущего могли родиться в вашем мозгу?
— Подписывайте, Александр Федорович! — рявкнул Чигирев. — Подписывайте, или эти картины начнут преобразовываться в реальность уже послезавтра.
Керенский застыл. На лице его отразилась тяжелая внутренняя борьба.
В камине тихо потрескивали дрова. Тьма окончательно поглотила за окном последние остатки дневного света.
Внезапно орудийный выстрел донесся откуда-то со стороны Адмиралтейства, заставив зазвенеть оконные стекла.
— Что это? — встрепенулся Керенский.
— Черт его знает, — фыркнул Чигирев. — Наверное, артиллеристы стрельбы проводят. Я потом выясню. Подписывайте, Александр Федорович, времени уже практически не осталось.
Керенский обеими руками взъерошил волосы на голове:
— Вы уверены, что другого выхода нет?
— Уверен.
— Но если вы ошибаетесь…
— Я уйду из правительства. Я уйду из политики, Я разделю с вами всю ответственность. Но я не ошибаюсь, Александр Федорович. К сожалению, не ошибаюсь.
— Ладно. — Керенский нерешительно взял в руки перо и обмакнул его в чернильницу. — Но если вы ошибаетесь…
Дверь кабинета отворилась.
— Какого черта без доклада! — вскинулся Чигирев и застыл в оцепенении.
Прямо перед ним, держа в правой руке маузер, стоял Крапивин. На нем была полковничья форма без знаков отличия и портупея с деревянной кобурой.
— Что происходит? — изумленно проронил Керенский.
— Извините, что помешал, — насмешливо произнес Крапивин, — но мне кажется, что ваше время испекло. Именем Совета рабочих и солдатских депутатов вы арестованы, гражданин Керенский и гражданин Чигирев.
Чигирев тяжело опустился в гостевое кресло и обхватил голову руками.
— Что вы себе позволяете?! — вскричал Керенский, вскакивая.
— Кончилось ваше время, кончилась ваша власть, — объявил Крапивин, широко распахивая двери.
Тяжело грохоча ботинками, в кабинет ввалились десять матросов Балтфлота и окружили арестованных, нацелив на них винтовки.
Керенский растерянно посмотрел на Чигирева.
— Я действительно ошибался, — печально произнёс историк. — Я думал, у нас есть еще время.
— Это переворот?! — воскликнул Керенский.
— Это революция, — объявил Крапивин. — Обыскать арестованных!
Двое матросов, закинув за спины винтовки, подошли к Чигиреву и Керенскому. Чигирев покорно поднялся и закинул руки за голову. Один из матросов принялся профессионально обыскивать его.
— Я смотрю, ты уже свою гвардию сумел сколотить, — процедил Чигирев, когда матрос извлек из его потайной кобуры маленький браунинг.
— А как же! — самодовольно усмехнулся Крапивин.
— Вы знаете этого человека? — удивился Керенский.
— К сожалению, да, — вздохнул Чигирев.
— Выведите арестованного гражданина Керенского, — распорядился Крапивин.
Двое матросов встали за спиной бывшего главы Временного правительства.
— Это вам даром не пройдет! — пригрозил Керенский.
— Ступай! — толкнул его в спину один из матросов. — И руки за спину.
Керенский подчинился.
— Оставьте нас, — приказал Крапивин, когда низложенного Александра Федоровича вывели из комнаты. — Я должен поговорить с гражданином бывшим товарищем министра.
Матросы удивленно переглянулись, однако безропотно, хотя и неохотно пошли к выходу. Один из них при этом прихватил с камина тяжелые золотые часы.
— Стоять! — рявкнул Крапивин. — Часы на место.
— Да пошел ты! — огрызнулся матрос на ходу.
Крапивин вскинул маузер и выстрелил. Пуля попала мародеру прямо в сердце. Матрос споткнулся и упал. Злополучные часы грохнулись об пол. По паркету полетели осколки разбитого стекла. Товарищи убитого разом остановились и повернулись к командиру.
— Ты, это, того, не зарывайся! — с угрозой в голосе проговорил один из них. — А то нехорошо может получиться.
— Мародеров и нарушителей революционной дисциплины буду расстреливать на месте, — отчеканил Крапивин. — Убрать труп. Ждать в приемной. У дверей выставить двух часовых. В кабинет без моего приказа не входить и никого не впускать.
Матерясь, матросы подхватили тело своего товарища и вышли из кабинета.
— Хороша гвардия, ничего не скажешь, — усмехнулся Чигирев, когда за моряками закрылась дверь.
— Ничего, организуем, — спокойно ответил Крапивин, усаживаясь в кресло Керенского. — Сам знаешь.
— Да уж, знаю. — Чигирев тоже опустился в кресло. — Я так понимаю, что «день Седьмое ноября, красный день календаря» отменяется. Да здравствует пятое ноября, день Великой Октябрьской социалистической революции!
— Правильно понимаешь. Залп «Авроры», думаю, ты слышал. Я решил несколько скорректировать ход событий. Штурм Зимнего — это, конечно, романтично, но я предпочел оптимизировать процесс и взять дворец одновременно с началом восстания. Людей я подготовил. Еще в марте я вступил в контакт с большевиками. Потом на Финляндском вокзале встречал Ленина и охранял его до сегодняшнего дня. Четыре месяца назад я предположил, что ты попытаешься убить Ленина и предотвратить революцию, поэтому я вывел его из Разлива. Сейчас у тебя оставался последний шанс спасти свою гнилую демократию. Думаю, ты подготовил какую-то гадость против нас. Я прав?
— Прав. Кстати, штурм все равно будет: именно потому, что это так романтично. Просто он будет в официальной истории и в кино. Революции нужны мифы. В нашем мире тоже никакого штурма не было. Ты же военный человек. Выйди на Дворцовую площадь. Одного пулемета хватило бы, чтобы уложить несколько сотен атакующих. А уж коммунистическая пропаганда ни за что не упустила бы случай описать героическую гибель революционеров за счастье трудового народа. Но не было ничего такого. Даже составители краткого курса истории ВКП(б) павших при штурме не обнаружили. Тогда, как и сейчас, тихо зашли с боковых входов при полном попустительстве охраны. А та гадость, которую я подготовил, лежит перед тобой.
Крапивин взглянул на бумаги.
— «Декларация о мире», — прочитал он. — «Декрет о земле». «Декрет о правах народностей России». Хитер!
— Ты хоть понимаешь, что я готовил? — устало спросил Чигирев. — Это было бы решением всех тех вопросов, ради которых большевики шли к власти. Если бы я успел, не потребовалось бы Гражданской войны. Не было бы красного террора. Уже через полгода в стране был бы мир. Набирала бы обороты экономическая реформа.
— И ворюги фабриканты и финансисты набивали бы свои денежные мешки. Все эти законы вы принять решили из страха перед революцией.
— А хоть бы и набивали. Хоть бы и из страха. Сколько тех, кто падет в Гражданской войне, осталось бы в живых! Сколько тех, кто будет выброшен в эмиграцию, смогли бы остаться на родине! Сколько избежало бы тюрем и лагерей!
