Николай Берг - Лёха
Семенов перевел дух. Он наврал доверчивому Лехе, что идти проще, если по сторонам смотришь и думаешь. На длинном марше идти проще тупо и ни о чем не думая вообще. Не думать ни о чем – не так просто, для этого надо повторять какую-нибудь чушь – стишок, пару строк песни, просто фразу тупую. Но естественно, что внимание в таком виде – на ноль. И когда в РККА были утомительные марши, сам Семенов шел и мысленно повторял кусочек детской считалки:
Аты-баты, шли солдаты,Аты-баты, на базар.Аты-баты, что купили?Аты-баты, самовар.Аты-баты, сколько стоит?Аты-баты, три рубля.Аты-баты, он какой?Ата-баты, золотой.
Но там ясно было, что командиры уже позаботились о еде, питье и ночлеге; ты главное – дойди только. А сейчас все было ровно наоборот, и каждый шаг уносил лишние силы, которые надо было беречь для побега – и не такого дурацкого, самоубийственного, а правильного, умного. Если надо, чтобы спутники были готовы на рывок в сторону и потом осмысленные действия – то лучше, чтобы они не шли как овцы. И так идти было вдвойне труднее. Сейчас уже Семенов жалел, что отдал воду из бутылки неизвестному смертнику, самим бы водичка пригодилась. Никаких сомнений в том, что красноармеец, тащивший три дня на закорках своего сослуживца, долго не протянет, Семенов не имел.
Так что зря воду отдал. Чтобы отвлечься, боец стал вспоминать, что помнил про танковый пулемет. Там еще прицел диоптрийный, новомодный, пару раз на стрельбище Семенов в такой смотрел. Дурацкий прицел, если прямо сказать. От излишних умствований. Диоптр не приближает. Совсем. Там и отличие-то небольшое от обыкновенного прицела. Вместо рамки с прорезью там рамка с дырочкой в центре. Причем диаметр дырочки меньше диаметра иголки. А если на мушке вместо пенька еще и кольцо, то система прицеливания намного проще, чем у стандартной будет. Заглянул в дырочку, увидел цель, нажал и попал. То есть практически система прицеливания как в оптике, но не приближает. Диоптр резко уменьшает поток света. Возможность целиться теряется в сумерках гораздо раньше, чем с планкой. Очистка от грязи требует спички – а прицельную планку и рукавом гимнастерки, если что, обтереть несложно.
Мимо колонны на фронт покатили тяжело навьюченные немецкие велосипедисты – много, не меньше роты. Боец вздохнул, ему нравилась такая механика, и в деревне на такой почтальон ездил, а вот Семенов даже и боялся к такой подходить. На лошади ездить умел, а вот на таком – даже и не пробовал. Подумал было о том, что «лисапеду» сена и овса не надо. И коноводов. Потому немцам на них удобно, и ноги, наверное, не так устают, как в пехоте… и тут его сзади тихим шипом позвал Жанаев – была у бурята такая привычка тихо шипеть, если надо было позвать только Семенова. Боец глянул через плечо и поймал намекающий взгляд вбок.
Там, навстречу их колонне, двигалась другая пыльная колонна пленных красноармейцев и командиров РККА. Такая же по виду, по размеру, ее как раз обгоняли велосипедисты, последние из их роты, громко ругаясь, протискивались мимо нестройными толпами, сдавленными узостью проселка.
Жанаев мрачно ухмыльнулся. Он тоже помнил глупые слова этого паренька, словно свалившегося с неба, – про скотину. Такое только горожанин сказать может. А у бурят даже приветствие звучало вопросом человеку о том, каково здоровье его скота. Потому как если у человека скот здоров – то, значит, и у него самого все хорошо. А если со скотом беда – то и у человека все плохо.
Кто о чем подумал, а Семенов почему-то утвердился в своем решении – плохо все будет. Пленных проще собрать в большую кучу – охранять так легче, а встречная колонна показала – нет, гоняют пленных в разные стороны. Вопрос – зачем? А вот именно затем, чтоб утомились, чтобы обманывали сами себя несбыточными надеждами, вот-де скоро все устаканится и будет хорошо: войне конец, а я живой. Ага, держи карман шире.
Впереди возникла какая-то сумятица, колонна встала. Вроде похоже было, что дорога в речку уперлась. Снова тронулись. Но по мосту не пошли, свернули в сторону и встали у самой воды. Пленные сглотнули слюну – вода была совсем рядом, а пить хотелось очень сильно.
– Бродом пойдем. Напьемся наконец… – сказал хриплый голос сзади.
Никто не отозвался, но кто-то впереди стал поспешно раздеваться, белея длинным телом сквозь загораживающих его. Конвоиры, вытягивая шеи, таращились на мост – что-то там было необычное. Часть конвоя быстро двинулась по мосту на тот берег, только верховые маячили рядом с колонной. Толком из-за спин других красноармейцев не было видно – что там, на мосту этом, возятся.
Наконец верховой сзади громко каркнул:
– Marschieren – Marsch! Schnell, sonst knallts![49]
Столпившаяся на берегу колонна двинула в воду, мутную и почему-то воняющую бензином, по ней даже радужная пленка переливалась. Люди из передних рядов сразу же стали пить эту воду, черпая ее ладошками и жадно хлебая, застопорили движение, задние ряды громко запротестовали, немцы добавили в ор свои голоса, грохнуло несколько выстрелов, кто-то удивленно взвизгнул, и колонна уже куда быстрее двинулась бродом, увязая ногами в илистом дне, стараясь все же ухватить воды по дороге.
Вода была холоднющая, аж кусалась. Правда, замерзнуть не успели – речушка была мелкой и не очень широкой. Несмотря на это, рядом с бродом, по которому тащились пленные, стояли в воде завязшие по башни наши танки. У них брод проскочить не получилось. Хватая сложенными ковшиком руками воду, Семенов успел осмотреться. Мосту и вправду досталось – посредине, провалившись колесами сквозь настил, разлеглось громадное артиллерийское орудие, по краске зеленой судя – наше. Сбоку, поломав мост еще больше, торчал в хаосе ломаных досок и бревен вставший на попа серый немецкий танк. Его вроде пытались вытянуть с того берега парой тягачей, но не очень успешно. Боец прикинул, что наши, отступая, не рассчитали тяжесть пушки и не смогли ее перетянуть, она мост и перекрыла, отрезав отход танкам. Немец, видать, решил рискнуть и лихо проскочить на шарап, но и у него тоже не вышло. И действительно – на том берегу скопилось много разной техники – как нашей, явно брошенной, так и германской.
Идти стало тяжелее, вода булькала в желудке, мокрая одежда липла к телу. Семенов беспокойно поглядывал на обувку потомка, но, к счастью, чуни примотаны на совесть – и в иле не завязли, и потом не свалились, только чавкали как-то нагло и вызывающе при каждом шаге.
Конвой вроде спекся, как-то стал менее бдительным. Может, это и показалось; но боец все же внимательнее стал оглядывать местность. Если он правильно понял, скоро можно бы и попробовать, благо вон конвоиры сошлись вдвоем, закурили, так и идя парой, чего раньше не делали. Как раз и кусты опять по краю дороги сейчас станут погуще – и можно будет рвануть.
Но планы рухнули моментально, когда, свернув с дороги, колонна уперлась в здоровенное поле, где сидели и стояли красноармейцы, очень много красноармейцев, наверное, несколько тысяч наших военнопленных. Вот, значит, как. Все же есть сборный пункт.
Вид этого пункта сразу не понравился Семенову. Потому что только подкрепил нехорошие подозрения. Пришедших остановили несколько поодаль от основной массы народа. Подошли четверо – в том числе и пара офицеров, судя по голенищам высоких сапог, маленьким пистолетным кобурам и прочим признакам власти. Внимательно и недобро глядя, встали перед пленными. Один из четверых, в очочках, распорядился на довольно чистом русском языке, чтобы вышли командиры, комиссары, коммунисты и евреи. К удивлению Семенова, вышли пять человек. Их отвели в сторону, а переводчик в очочках потребовал, чтоб те, кто знает не выявленных еще врагов рейха, указал на них. За это каждый добровольный помощник получит буханку хлеба. Семенов не удивился тому, что тот самый коренастый в шинели – как его… Широпаев вроде – вместе со своими приятелями тут же стал старательно осматривать пленных. Но кроме этих, «благополучных», нашлись и еще трое таких помощничков. Вытянули из колонны еще четверых, один из них отбивался, кричал, что он армянин. То же он повторял, и когда его волокли к стоящим в стороне вышедшим самостоятельно людям. Впрочем, как ни странно, после короткого разговора с тем, в очочках, армянин бегом кинулся обратно в колонну, но упал, запутавшись в спущенных портках. С какой стати германец смотрел на мужской срам этого армянина, Семенов не понял; унизить, что ли, хотели? Смотреть на лицо вернувшегося было как-то жутковато: такой испуганной и одновременно счастливой физиономии, словно человек спасся от смерти только что, не доводилось даже во время боя видеть. Армянин забился вглубь колонны, германец в очочках еще потребовал, чтобы вышли женщины, но таких в колонне не было ни одной. После этого пленных погнали в общую кучу, а на месте остались те, кто помогал германцам, и эти, которые командиры, комиссары, коммунисты и евреи. Глянув еще раз через плечо, Семенов увидел, что там забелели нательные рубахи – видно, оставшиеся снимали обмундирование.
