Анатолий Дроздов - Витязи в шкурах
— Смотри! — сказал один из них, с заячьей губой, открывавшей редкие желтые зубы. — Мертвый русский! Не успел убежать.
— Задохнулся в дыму, — ответил по-кипчакски второй, широкоскулый, подъезжая ближе и склоняясь над телом. — Стрелы в спине нет и копьем его не кололи — раны не видно. Одежда на нем — рвань. А вот сапоги еще добрые.
— Я первым увидел! — заторопился Заячья Губа, слезая с коня. — Сапоги мои!
Широкоскулый спорить не стал, насмешливо наблюдая, как напарник стаскивает с ноги трупа сапог. Когда Заячья Губа потянул к себе второй, тело вдруг зашевелилось. Половец испуганно отскочил. Напарник нагнулся и с размаху вытянул оживший труп камчой.
— Уд ты коний! Выблядок кобылий!..
Оживший труп сел и очумелым взором уставился на половцев.
— Что это он? — спросил Заячья Губа.
— Ругается, — усмехнулся напарник и еще раз хлестнул русского по спине. — Недоволен, что ты помешал ему спать. Дерзкий раб!
Заячья Губа подскочил и стал суетливо ощупывать пленника. Тот в ответ только равнодушно сплюнул. Степняк поморщился и обрадовано повернулся к широкоскулому.
— Он цел, ни одной раны! Только пьяный — воняет брагой. Наверное, пил весь день и заснул, потому не смог убежать. Он крепкий — греки дадут за него много серебра. Мой раб!
— Кза велел весь полон ставить на осадные работы, — возразил широкоскулый. — Пока мы возьмем этот город, его могут убить.
— Если не убьют, будет мой, — возразил Заячья Губа. — Хорошо, что я поехал сюда. А ты говорил, что ничего не найдем… Снимай сапог! — багровея, закричал он пленнику. — Ты не хан, чтобы я тебя разувал!
Русский недоуменно смотрел на него.
— Он не понимает, — снисходительно посоветовал широкоскулый. — Ты покажи руками, что делать. Хочешь, я еще его хлестну?
— Нет! — заторопился Заячья губа, доставая из-за пояса камчу. — Я сам!
Пленник после третьего удара понял, наконец, что от него хотят, и стащил с ноги второй сапог. Бросил его под ноги Заячьей губе, встал и, не спеша, побрел к половецкому стану.
— Ты куда! — закричал Заячья Губа, сунув в мешок сапоги. — Стой!
— Он тебя правильно понял! — засмеялся широкоскулый. — Пошел верной дорогой. Ты чем недоволен?
— Сейчас я ему! — сердито сказал Заячья Губа, вскакивая в седло.
— Изобьешь в кровь, Кза тебя не похвалит, — перехватил его руку напарник. — Ему свежие работники нужны. Лучше поищи в сумке клеймо, пока его не перехватили. Кое-где огонь тлеет, надо тавро поставить. Иначе потом не докажешь, что пленник твой.
— Правильно! — согласился Заячья Губа, шаря в сумке. — Я, как продам раба, тебя в гости позову, много кумыса выпьем. Хороший совет!
Широкоскулый вместо ответа тронул бока коня пятками сапог…
* * *Двое русских на стене Путивля наблюдали за этой сценой. Когда Микулу заставили снять рубаху и приложили раскаленное клеймо к плечу, Кузьма сморщился.
— Первая часть удалась, — сухо заметил Вольга, — он в полоне. Я, признаться, боялся, что не получится, бросится он на них. Зарубили бы сходу. Удалось тебе…
— Сам вызвался. Никогда не встречал человека, чтоб так легко на верную смерть шел.
— А сам?
— У меня больше шансов выжить.
— Рассказывай!.. По-прежнему хочешь один?
— Вдвоем мы будем мешать друг другу.
— В пещере не мешали.
— Другая ситуация.
— Здесь хуже. Целое войско под стенами.
— С войском не справиться и вчетвером. Один не бросается в глаза.
— Кто на нас смотрит? Где один, там и два…
— Ну что ты пристал?! — сердито повернулся Кузьма к другу. — Договорились ведь! Не хочу я, чтоб ты со мной шел! Толку от твоего участия мало, а вот сгинуть на пару… Хоть один домой вернется!
— Вместе пришли, вместе и уйдем.
— Если все обойдется, и я вернусь в Путивль, кто мне поможет?
— Улеб. Сразу двоим.
— А вдруг у него не получится? Ты хоть знаешь, что и как.
— Тогда пойду я. Ты будешь ждать.
— Ты слишком молодой и горячий.
— Ты у нас спокойный и мудрый! Кто еще совсем недавно кипел, как чайник?
— Как я смогу твоим в глаза смотреть, если что случится?
— А я?
— Сможешь. У меня двое детей, сестра, брат, племянники… Я хоть что-то оставил после себя на земле. А ты единственный у родителей, своими детьми не обзавелся. Таких в старые времена даже в войско не брали.
— Не ожидал от тебя такого самопожертвования.
— Выбора нет. Не пойду, забросают город шереширами. Сгорим!
— Пробьемся!
— Через такую орду?! Убьют или, что того хуже, возьмут в полон. Поставят клеймо, как Микуле, а затем продадут на невольничьем рынке грекам.
— Я всю жизнь мечтал побывать в Греции. Представляешь, древний Константинополь, он же Царьград! Кто из историков и когда видел его вживую?
— Ты не увидишь. Посадят нас в галеру, прикуют к скамьям… Будем сидеть там в собственном дерьме и веслами ворочать пока сдохнем! Ты этого хочешь?
— Лучше уж в бою…
— Пошли спать. Голова трещит. Следующей ночью спать не придется.
— Не тебе одному…
* * *Волк бесшумно бежал под высоким берегом речной поймы, стараясь держаться темных мест. Полная луна еще только выкатилась над зубчатой кромкой леса, и берег отбрасывал длинную тень — достаточную, чтобы укрыть не только волка, но и небольшой отряд всадников. Но всадников не было. Только одинокий зверь оставлял за собой узкий след на росной траве, и след этот невозможно было различить даже в двух шагах — настолько темно было в этот час.
В нужном ему месте волк остановился, осмотрелся и прислушался. На сотню шагов во все стороны было ни души. Тогда зверь стремительными прыжками помчался вверх по склону. Оказавшись на вершине пологого берега, замер, вглядываясь в открывшуюся его взору картину.
Все огромное пространство вдоль обоих берегов Сейма напоминало звездное небо. Только это небо, в отличие от того, что смотрелось сейчас в темные воды реки, не выглядело мирно. Сотни костров пылали на заливном лугу, всполохами освещая шатры, кибитки, телеги и другие, трудно различимые даже в лунном свете и потому непонятные глазу предметы. Возле костров мелькали тени, но их было немного — войско легло спать, оставив у огней дежурных.
Волк долго смотрел вниз, прислушиваясь и принюхиваясь. Звуки, улавливаемые его острым слухом, были мирные: ржание коней, мычание волов, редкие возгласы людей. Легкий ветерок доносил до него горький запах сгоревшего на углях мяса, кисло пахло конским потом и прелыми шкурами. Запаха, который старательно вынюхивал зверь, не было. Волк так долго стоял на берегу, что стал похож на изваяние — будто кто-то по неведомому промыслу поставил здесь истукана; то ли для отпугивания чужаков, то ли для предупреждения своих об опасности.
Ветерок, веющий от реки, усилился, и волк шевельнулся, уловив в богатой струе запахов тонкую резкую струйку. Закрутил мордой, определяя направление. Затем осторожно двинулся вниз по склону.
Оказавшись на лугу, зверь повел себя еще осторожнее: прятался в тени шатров, светлые участки поймы проскальзывал мгновенно, либо вообще полз, чтобы не попасть под взгляд сидевших у костров половцев. Немало времени прошло, прежде чем волк оказался у высокого шатра, рядом с которым стояли две груженные до верху крытые повозки.
У входа в шатер горел небольшой костер, у него сидел человек в тюрбане и халате. Человек что-то тихо напевал, раскачиваясь из стороны в сторону. Волк постоял, пристально наблюдая за странным существом и прислушиваясь, затем, определив, что певец у огня ему не опасен, прыгнул в повозку.
Обратно он появился с какой-то длинной палкой в зубах. Она мешала ему выбраться наружу, и волк несколько раз перехватывал ее зубами, прежде чем ему удалось спрыгнуть на траву. Тяжелая палка со странным утолщением на конце повела его в сторону, но волк устоял. Положив палку на траву, он снова сжал ее челюстями — ровно посередине, и побежал прочь.
Обратный путь занял у зверя еще больше времени, так как теперь он был с ношей. Однако волк не вернулся к тому берегу, откуда вынюхал добычу, а затрусил в сторону сгоревшего посада, который сейчас разрезал пополам высокий забор. Прячась в тени ограды, волк добежал до бесформенной груды, в которой угадывались какие-то бревна и кованные из железа рычаги, сложил у нее свою ношу и отправился обратно.
Когда он вновь оказался у высокого шатра, странного человека в тюрбане у костра не было. Волк прислушался, затем подошел к самому огню. В этот момент полог шатра откинулся, и незнакомец в халате вышел наружу.
Человек и волк некоторое время молча смотрели друг другу в глаза, не шевелясь. Первым опомнился человек.
— Пошел прочь! — махнул он рукой. — Нечего здесь!
Волк поднял верхнюю губу, показав длинные желтые клыки, и негромко зарычал.
