Евгений Красницкий - Отрок. Женское оружие
– Матушка, да я же только…
– Молчи! – оборвала ее боярыня да так взглянула, что Анька замолкла на полуслове и испуганно присела. – Видела я все. Делай, что велено!
Если бы мать кричала или хлестала ее по щекам, Анька бы не так испугалась, как вот этим, в самом деле усталым и холодным словам. Мама, такая привычная, понятная, временами суровая, куда-то пропала, а вместо нее над Анной-младшей возвышалась совершенно чужая женщина. Она не скрывала своего презрения и смотрела на девчонку с брезгливостью, как на случайно попавшегося под руку слизняка, и слова ее, вроде бы негромкие, отзывались похоронным звоном.
– Моя вина, что дуру такую вырастила, – сама перед родом и отвечу, – уже как будто и не с дочерью, а сама с собой, продолжала говорить Анна. – Но большей беды не допущу. На выселках твоя дурь роду не так опасна будет.
– На выселках? – взвыла Анька. – Ты же про Ратное сказала…
– Это уже как дед решит… – боярыня ухватила провинившуюся дочь за косу и деловито, будто веревку для какой-то мелкой хозяйственной надобности, накрутила ее на руку. – Когда остриженную увидит…
Обернувшись, Анна поискала глазами ножницы, увидела их на противоположном краю стола, поняла, что не дотянется, и нетерпеливо кивнула Арине:
– Подай!
Та, однако, не спешила выполнить приказ боярыни, положила на ножницы руку – то ли взять их хотела, то ли прикрыть. Посмотрела вопросительно:
– Зачем?
– Давай сюда, раз велю! – повысила голос Анна, начиная сердиться уже на Арину – не понимает она, что ли?
Арина только брови подняла, спокойно и рассудительно проговорила (тоже словно и не с Анной, а сама с собой):
– Косу-то отрезать легко, вот обратно потом не приставишь. Что же это будет за боярышня без косы?
– Да какая из нее боярышня! – Анна, досадуя на неожиданную помеху, в сердцах рванула Аньку за косу, та дернулась и коротко всхлипнула. А Арина только головой покачала и отодвинула ножницы подальше:
– Как это – «какая?» Анна Фроловна из рода Лисовинов. Твоя дочь.
С непонятной для Арины болью Анна воскликнула:
– В том-то и дело, что моя! Ты что, не видела?
– Да что там видеть-то было?
– Да мерзость всю эту… – Анну передернуло от отвращения. – Грех-то какой!
Тут уж ее собеседница не на шутку удивилась:
– Да Бог с тобой! Какой же это грех? Обычное дело…
– Обычное?! Это непотребство – ОБЫЧНОЕ?!!! В молодой девке? Да что с ней дальше-то будет?! Она же весь род опозорит! Не приведи Господи, увидит кто – сраму не оберешься. Всё… всё прахом пойдет из-за одной дурищи! – почти выкрикнула Анна, глядя с негодованием на Арину, которая смотрела в ответ со спокойным недоумением, будто и не замечая, как трясет Анну от ярости.
– Ну да, на людях так не стоит, но мы-то не чужие. Неуклюже, конечно, у нее получилось, но это как раз от неумения да невинности. Вот кабы она это с УМЕНИЕМ проделывала… Отроки вон тоже себя пробуют, да еще как дерутся-то, и никто это грехом не считает.
Тут уже оторопела Анна:
– А отроки-то при чем?
– Так ведь они воинскому искусству учатся, а девки – женским хитростям. Поначалу оно всегда потешно выглядит, ну так иначе и не научишься.
Боярыня потрясенно замерла, с недоверием глядя на Арину.
«Мысли читает, что ли? Она же не слышала, что вчера Алексей про женское оружие говорил. Я и сама сравнивала девок с отроками, которые воинскому искусству учатся, но тут-то совсем иное… или… то же самое?»
– А разве ты сама в ее годы… – закончить Арина не успела – Анна дернулась, как от пощечины:
– Откуда ты… – взглянув на осевшую у ее ног Аньку, которая испуганно притихла и затравленно переводила взгляд с матери на свою нежданную защитницу, боярыня выпустила, наконец, из рук злополучную косу.
– Живо к себе! Там жди! Да платье надень! – Анька кое-как, путаясь, натянула на себя платье, всхлипывая, выскочила за дверь, и вскоре ее топот затих наверху. И только тогда Анна снова повернулась к Арине:
– К чему ты это сказала?
– Что? – неподдельно изумилась ее собеседница.
– Ну, про меня… в ее возрасте…
– Да неужто тебя такое минуло? – Арина пожала плечами и улыбнулась. – Так оно у всех бывает в отрочестве. Разве тебе не хотелось понять, как это у баб взрослых получается – мужей разума лишать? – она хихикнула. – Да я и сама чего только не воображала! Спасибо бабке, объяснила, что к чему…
– Тебе, значит, бабка объяснила… – Анна тяжело опустилась на лавку. – А меня матушка по щекам отхлестала да выпорола так, что я несколько дней сидеть не могла. А потом заставила неделю целыми днями на коленях стоять – поклоны отбивать да грех смертный замаливать, – она говорила монотонно, размеренно, как будто о чем-то совершенно отвлеченном, а не о том, что мучило ее много лет.
– Как же так можно-то? За что? Что тут грешного?
– За что? – переспросила с горечью Анна, сама удивляясь своей откровенности, но уже не в силах держать ЭТО в себе. – Ты что же, думаешь, я по своей воле в Ратное замуж пошла? Я ведь тогда в Турове первой красавицей была, батюшка – купец не из последних, а меня сюда, в глушь, подальше с глаз и от соблазнов отдали, ибо порочна есмь… чтобы всю жизнь грех отмаливала… А за что? Анюта моя сейчас и то смелее меня тогдашней оказалась.
Анна с силой провела по лицу ладонью, будто приставшую грязь счищала.
– Ладно, то дело давнее, в Ратном об этом ни одна живая душа не знает, – она вскинула голову, будто возвратилась наконец из прошлого, – а вот с Анютой и в самом деле что-то делать надо. Кабы она просто была упряма или злонамеренна… Упрямство и розгами выбить можно, в конце-то концов. Но ведь она даже не понимает, что делает! Разума Бог не дал – такое уже не исправишь.
– Прости, Анна Павловна, не знаю я ее – о чем ты говоришь-то?
– В делах обыденных она иной раз дура дурой, а как парней на веревочке водить, так откуда что и берется. И знаешь, что самое скверное? Она уже распробовала это удовольствие и теперь от него не откажется!
– Правда твоя, неладно это, конечно, но ты уж не обессудь, не верится мне, чтоб у твоей дочери и сестры Михайлы совсем разума не было, – усмехнулась Арина. – Ты, конечно, мать, твоя дочь в твоей воле, но свое слово ты всегда сказать успеешь. Дозволь мне с Аней твоей переговорить, может, я чем помочь сумею? В конце концов, к сегодняшнему поступку именно я ее своим примером подтолкнула, хоть и невольно, – значит, мне это и исправлять.
– Ты? – Анна оглядела нежданную советчицу с ног до головы и скептически хмыкнула. – Я не смогла, так думаешь, ты ее в разум приведешь? Впрочем, – она вздохнула, – попробуй, хуже уже не будет.
– Тогда я прямо сейчас к ней пойду, пока она еще чего не сотворила. Дозволишь?
Анна откинулась на стену, прикрыла глаза и только махнула рукой: иди, мол.
Глава 5
Июль 1125 года. База Младшей стражи
От сцены, только что разыгравшейся у нее на глазах, Арину поначалу оторопь взяла. А тут еще со старшим наставником неладно получилось: так и не сумела она его успокоить, он еще сильнее разъярился – уж больно непреклонен. И не то что власти, а даже намека на власть чужой – любой – воли над своей не потерпит и не примет. Вот и ее попытку смягчить его гнев он тоже как вызов понял. В какой-то момент ей почудился в нем дядька Путята. Потому-то в его душу заглянуть даже и не пробовала: там можно увидеть такое, что ужас, который она испытала, взглянув в глаза Корнея Агеича да Аристарха позавчера в Ратном, доброй сказкой покажется. Нелегко с таким, наверное, но… другой бы, поди, рядом с Анной быть не смог. А ей только такой и надобен!
Не просто было решиться спорить с боярыней сразу после этого, да и невместно перечить материнской воле, но не вмешаться не смогла. Анну надо было как-то остановить, чтобы не совершила непоправимого. Ведь это Аринино присутствие стало отчасти причиной столь буйного гнева, и боярыня бы потом ни себе, ни ей такого не простила. Ну так не зря бабка учила ее людей чувствовать и понимать, а с Анной это оказалось проще, чем со свекровью. С той они изначально уж больно разные были, и то получалось иной раз ее так-то успокаивать. А к Анне Павловне Арина еще вчера начала приноравливаться, попробовала осторожно протянуть между ними незримую ниточку, чтобы вначале самой за ней пойти, а потом и ее повести. И с радостью поняла – получается!
Нет, Анна не размякла, не стала на нее смотреть добрее, но они словно в лад запели и начали слышать друг друга. Не было тут ворожбы, да и насилия над волей другого человека тоже – это умение только помогало друг друга лучше понимать, но, конечно, про ТАКОЕ знание приходилось помалкивать. Вон дубравненский священник, отец Геронтий, тоже умел так, но костьми бы лег, а не допустил, чтобы среди его паствы оно распространялось.
На Аринин взгляд, выходка Анюты такого уж сурового наказания не заслуживала, но слова Анны Павловны дали понять, что было в ее собственном прошлом что-то тяжелое и трудное, отчего она и сорвалась, будто поступок дочери содрал присохшую корку с очень давней и очень болезненной раны. Впрочем, хоть и удержала Аринка боярыню, не дала погубить девчонку, лишить будущего, Анна-то во многом права была! И не только как боярыня, но как мать тоже. Жалость да материнское всепрощение могут нешуточной бедой обернуться, и в первую очередь для самой девки – уж больно боярышня своенравна. Такая и род сдуру опозорит, и себя погубит, коли не образумится. В Турове-то у нее тем паче глаза разбегутся, там ведь только оступись, особенно если на виду жить…
